Подход
Шрифт:
Староста сидлъ въ раздумьи и гладилъ бороду.
III
Разговоръ между старостой и кабатчикомъ во все время чаепитія вертлся насчетъ трактира. Кабатчикъ горячо доказывалъ всю «пользительность» трактира въ деревн. Староста соглашался съ кабатчикомъ, но ссылался на міръ, запрещающій открывать кабакъ. Старостиха, находившаяся тутъ же, время отъ времени возражала противъ кабака.
— Не знаю ужъ, какимъ угодникамъ намъ и молиться, что Богъ вразумилъ нашихъ мужиковъ такъ, что они не дозволяютъ открывать питейное заведеніе въ
Кабатчикъ только этого и ждалъ. Онъ посмотрлъ ей вслдъ, подмигнулъ на нее старост, погладилъ бороду, отдулся и тихо произнесъ:
— А что, ежели еще разъ ударить челомъ міру насчетъ разршенія питейнаго заведенія? Мн бы, къ примру, попробовать? Вдь я не пробовалъ. Я съ вашими мужиками ласковъ. И мстечко у васъ есть на краю деревни, чтобы избушку для заведеньица построить. Мстечко хорошее, самое приглядное.
Произнеся эту тираду, кабатчикъ умолкъ и вопросительно глядлъ прямо въ лицо старост. Староста отвчалъ не вдругъ, подумалъ, пощипалъ бороду и сказалъ:
— Наврядъ разршатъ. Главная статья, что у насъ голтепы мало, все мужики основательные, а они-то противъ кабака и есть.
— А ты основательныхъ-то уговори.
— Да какъ ихъ уговорить! Положимъ, что трехъ-четырехъ уговорить можно, но бабы ихъ ползутъ на рогатину и все дло испортятъ. Бабы сейчасъ на дыбы… Вонъ вдь моя баба тоже…
— Чудакъ-человкъ, да вдь бабы на сходку не ходятъ.
— А он дома будутъ дьяволить. Дома надьяволятъ, мужиковъ настрочатъ, ну, и…
— Ахъ, бабы, бабы! вздохнулъ кабатчикъ и покачалъ головой. — И всегда-то он помха въ мірскихъ длахъ и по благоустройству.
— Ничего не подлаешь. Тверезые мужики всегда ихъ слушаются.
— Да я бы на сходъ пять ведеръ вина выставилъ. Когда у васъ сходъ-то?
— Да вдь это такъ, что можно и въ будущее воскресенье назначить. Постукалъ въ субботу съ вечеренъ подъ окнами палочкой — вотъ и сходъ на утро будетъ, отвчалъ староста.
— Шесть ведеръ поставлю.
— Надо заране начать поить, заране… Обалдютъ къ сходу — ну, и тогда пожалуй…
— Да пусть только они ко мн въ Быково покажутся — запою.
— Но бабы… опять произнесъ староста.
— Да что заладилъ одно: бабы да бабы. Мы и бабъ удовлетворимъ. Нельзя ли какъ ни на есть на какой-нибудь вечеринк имъ угощеніе выставить? Ужъ я ублаготворилъ бы.
— У насъ бабы на посидлки не ходятъ. Только двки.
— Узнаютъ, что есть угощеніе — придутъ. Да вотъ я хоть у тебя въ изб какой-нибудь юбилей для нихъ устрою?
— Какой юбилей?
— А это по новомодному. Что вотъ, молъ, такъ какъ у меня въ Быков восемь годовъ кабакъ существуетъ, то я и угощаю всхъ. Меня поздравляютъ, а я потчую. Можно у тебя?
— Поговори-ка съ Феклой Ивановной! Да она глаза теб и мн выцарапаетъ.
— За мою-то ласковость?
— Да вдь ты съ кабакомъ подъзжаешь.
— Какой кабакъ! Просто трактиръ для благолпія деревни. А ужъ какую бы я за зиму избушку на конц деревни для украшенія выстроилъ, такъ просто быкъ забодаетъ! Съ узорами, съ вавилонами, чтобы вс прозжающіе любовались. Кабаки такъ не строются. Выстроилъ бы я на вашей земл на десять лтъ,
а посл десяти лтъ — изба ваша. Сдавайте ее господамъ подъ дачу.— Да я-то все это понимаю, а бабы не поймутъ. Не поймутъ и мужиковъ настрочатъ. Втолкуй ты моей баб, къ примру.
— И втолкую. Надо только съ хорошимъ ковровымъ платкомъ пріхать.
Староста улыбнулся и сказалъ:
— Ну, попробуй.
Кабатчикъ продолжалъ:
— И попробую. Только бы она у тебя въ изб юбилей мн для бабъ позволила устроить. А юбилей у меня будетъ устроенъ такъ, что каждая баба по рублевому шерстяному платку вмст съ угощеніемъ получитъ.
— Вотъ это ловко. Вотъ это, пожалуй, подйствуетъ.
— Ну, то-то. Я добръ, я денегъ не жалю, но только чтобъ было понятіе къ жизни. Такъ ты вотъ, Семенъ Михайлычъ, потолкуй съ своей бабой… А теб пять красненькихъ, ежели вся эта музыка съ трактиромъ устроится. Понялъ?
— Понялъ. Благодаримъ покорно. Потолковать съ бабой можно.
— Ну, а я дня черезъ три съ платкомъ заду.
— Зазжай. Ты маменьк-то, старушк, что-нибудь…
— Темненькой шерстяной матерьицы ей на сарафанъ.
— Ну, такъ. А я съ трезвенными мужиками переговорю.
— Ты толкуй такъ, что я домъ хорошій выстрою и двсти рублей каждый годъ міру аренды. Десять лтъ по двсти рублей получать будете и черезъ десять лтъ у васъ дв тысячи скопится и домъ останется. Сейчасъ тогда въ этомъ дом на дв тысячи можете школу открыть. А то вдь у васъ теперь ребятишкамъ-то четыре версты въ школу бгать. Ты на школу напирай.
— Это хуже. У насъ этого боятся. Нтъ, ужъ я такъ, что вотъ домъ подъ дачу, къ примру, а деньги на міръ, что ли. Что, молъ, мірское…
— Ну, ладно. Длай какъ знаешь. А потомъ, коли выйдетъ все по хорошему — сейчасъ сходъ! А на сходъ я шесть ведеръ, закуски разныя и три пирога…
— Да вдь и у меня, коли ежели ты праздновать будешь… Для бабъ-то что ты хочешь устроить?
— Мой юбилей.
— Ну, да, юбилей. Такъ вдь узнаютъ коли ежели мужики, что ты бабъ поишь — и они придутъ угощаться.
— Пускай приходятъ. По малости и про мужиковъ ведро водки привезу и три ящика пива.
— Ну, вотъ это дло. Какъ бы только мн мою бабу уговорить, чтобы пиръ теб у меня сдлать.
Староста почесалъ затылокъ.
— А вотъ съ сегодня начни оболванивать, а я дня черезъ три-четыре съ платкомъ пріду. Кого изъ тверезыхъ мужиковъ мн теперь обхаживать? спросилъ кабатчикъ.
— Да вотъ Антипа Яковлева, пожалуй. На краю его изба.
— Знаю, знаю, и даже сейчасъ къ нему зайду. Есть у меня съ собой и бутылочка водки въ телжк, есть и кофею фунтикъ для бабы. Ты вотъ что… Ты не зайдешь ли и самъ сейчасъ къ нему со мной?
— Да ужъ разгулялся, такъ отчего же, согласился староста. — Потомъ Емельяна Сидорова обойди. Этотъ галдть на сходкахъ любитъ и его слушаетъ міръ.
— Какой онъ такой изъ себя? спросилъ кабатчикъ.
— Рыжій. Мясникъ прозывается.
— Мясниковъ? Знаю, знаю. И къ нему, стало быть, сегодня. И для него бутылка есть. Вотъ только что для бабы евоной ничего у меня нтъ. Ну, да баб я меду горшечекъ съ молодцомъ посулю прислать. Такъ сбирайся, Семенъ Михайлычъ, сейчасъ со мной. Надвай сапоги-то. Или, можетъ статься, такъ въ опоркахъ пойдешь?