Подход

— Я вдь сказалъ, чтобы имъ объявили, что на сходк поить буду.

— Михайло буфетчикъ имъ говорилъ, но они не внимаютъ. «То, говорятъ, особь статья, а это особь статья, потому онъ обязанъ».

— Сколько ихъ тамъ? Пятеро?

— Пятеро, да баба шестая.

— Поставить имъ еще по бутылк пива, и ужъ больше ничего — ни-ни.

— Слушаю-съ…

Опять удалился подручный буфетчика. Кабатчикъ бросилъ счеты и въ волненіи заходилъ по комнат, пощипывая бороду.

— Эдакъ ежели дло каждый день пойдетъ, то мн и пятисотъ рублей имъ на пропой будетъ мало! Помилуйте, что это такое! Только вчера легкій подходъ сдлалъ и свое умственное воображеніе насчетъ заведенія троимъ колдовинскимъ объявилъ, а ужъ сегодня спозаранку вся деревня на даровщину пить лзетъ! бормоталъ онъ.

— Напрасно ты, кажется, съ этимъ новымъ кабакомъ вязаться-то задумалъ, замтила жена.

— Ну, ужъ это не твое дло, не теб о торговыхъ длахъ разсуждать! оборвалъ ее Аверьянъ Пантелеевъ. — А только ужъ и народъ же нон! Охъ, какой народъ! Шагу безъ мзды не сдлаютъ. Говорили, Колдовино смирная, трезвая деревня. Какая это, къ чорту, трезвая деревня, коли спозаранку пропойные люди пить лзутъ.

Еще разъ появился передъ кабатчикомъ буфетчикъ.

— Чего ты съ одного лзешь! огрызнулся на него кабатчикъ. — Насчетъ колдовинскихъ теб вдь сказано мое ршеніе.

— Да что жъ мн длать-то, коли не внимаютъ! Я ужъ и урядникомъ пугалъ, и тмъ, и смъ, честью говорилъ — никакой словесности не чувствуютъ. Да тамъ еще колдовинскій мужикъ. Этотъ пріхалъ на лошади и требуетъ четверть водки.

— Шестой?

— Да ужъ это седьмой. На лошади пріхалъ. Требуетъ четверть и полдюжины пива.

— Кто такой?

— Терентій Ивановъ, корявый такой.

— Ну, не мерзавецъ ли человкъ есть! Вдь я еще только вчера его поилъ и сорокъ копекъ ему на бутылку водки далъ! воскликнулъ кабатчикъ.

— А сегодня за четвертью пріхалъ и за пивомъ. Стаканчикъ сейчасъ онъ ужъ на нашъ счетъ выпилъ. Такъ какъ прикажете: отпускать четверть или не отпускать?

— А вотъ я сейчасъ самъ внизъ сойду.

Кабатчикъ, бывшій въ одной жилетк, сталъ надвать на себя пиджакъ, чтобы итти внизъ въ трактиръ, какъ вдругъ на лстниц раздались чьи-то шаги и въ прихожую комнату квартиры вошли колдовинскій староста и Емельянъ Сидоровъ Мясникъ.

IX

— Не ждалъ, поди, гостей-то сегодня? Ну, а мы вотъ какъ скоро!.. говорилъ кабатчику Емельянъ Сидоровъ, отирая грязные сапоги о половикъ въ передней. — Бабы наши сегодня утречкомъ говорятъ; «молотить»… А я имъ: «какая тутъ молотьба, коли Аверьяну Пантелеичу угодить надо. Къ нему подемъ». Запрегъ лошадь, захватилъ вотъ старосту и къ теб… И лошадь-то, признаться, сегодня нужно было, чтобы подъ яровое на весну полоски дв вспахать, а я ужъ говорю: «плевать… Посл вспашемъ. Успется еще». Баба ругаться — ну, да я ее утрамбовалъ. «Какъ я, говорю, дура ты безпонятливая, ведро водки на себя отъ Аверьяна Пантелеича потащу пять верстъ?» Вдь пять верстъ отъ насъ къ вамъ.

— Люди говорятъ, четыре только… сухо отвчалъ кабатчикъ.

— Ну, четыре. И четыре версты надсадишься на себ тащить. Да вдь вотъ и старост ты тоже ведро общалъ.

Кабатчика покоробило.

— По полу-ведру я общалъ, кажется, а не по ведру, проговорилъ онъ.

— Ну, вотъ! Толкуй еще! На ведр сторговались.

— Ну, да, на ведр, а только двоимъ.

— Нтъ, каждому по ведру, подтвердилъ староста. — Чего ты жилишь-то? Тонешь, такъ топоръ сулишь, а вытащатъ тебя, такъ и топорища жаль.

— Да вдь ты меня еще не вытащилъ. Я еще и бумаги-то міру не подавалъ, а тамъ что міръ скажетъ.

— Все оборудовано, махнулъ рукой Емельянъ Сидоровъ, входя изъ прихожей въ комнату, и началъ креститься на образа. — Ну, теперь здравствуй! Гд хозяюшка-то? Надо и хозяюшк поклониться.

— А она тамъ около печки, по своему кухонному интересу. Придетъ, такъ поздоровкаешься. Что же ты оборудовалъ?

— Да все. Я и Буялиху насчетъ бабьей вечеринки подговорилъ, и все эдакое… Согласна въ лучшемъ вид. «Только, говоритъ, пускай онъ побольше угощенія присылаетъ и побольше посуды». Да сметъ ли она артачиться, коли я прикажу! Послзавтра у ней вечеринку валяй. Чмъ скоре, тмъ лучше.

— Ладно. А только ужъ и деревня же у васъ алчная! Вришь ли, смучили меня сегодня ваши мужики. Съ самаго утра, съ самыхъ, то-есть, позаранокъ прутъ въ трактиръ на даровое угощеніе. Одинъ какой-то подлецъ даже тарелки въ трактир бьетъ.

— Ничего не подлаешь. Хочешь нажиться, такъ надо и отъ себя тщетиться.

— Да наживешься ли еще? Вдь это еще все буки.

— Вовсе не буки. Съ того и прутъ сюда пить, что поршили теб мсто подъ кабакъ отдать и приговоръ подписать. Староста сейчасъ же посл твоего отъзда пошелъ по деревн и сталъ говорить мужикамъ насчетъ кабака.

— Да, да… Обгалъ всхъ, кого можно. Несогласныхъ будетъ мало на сходк. Вс согласны и наше наврное возьметъ, подтвердилъ староста.

— Да что ты! улыбнулся кабатчикъ.

— Врно, врно. Наголодались. Въ самомъ дл за виномъ четыре версты бгать — шутка ли! Вс согласны. Одно только говорятъ, что пять ведеръ на міръ мало. Требуютъ семь, и пусть, говорятъ, онъ пять ящиковъ пива намъ на загладку выставитъ.

— Ахъ, Семенъ Михайлычъ, какъ ты это все поднимать любишь! крякнулъ кабатчикъ — Вдь ужъ условились, что на міръ пять ведеръ и ничего больше. А теперь ужъ семь ведеръ водки и пять ящиковъ пива.

— Да при чемъ же я-то тутъ? Мужики требуютъ семь.

— Ну, такъ вотъ свое ведро и отдай, которое ты у меня себ выговорилъ. Ты ведро отдашь, староста свое отдастъ — вотъ семь и выйдетъ. Я вдь и раньше такъ хотлъ. Вотъ вы и отдайте.

— Вишь, ты какой! Зачмъ же это я свое-то ведро отдамъ? сказалъ староста.

— И я не отдамъ, подхватилъ Емельянъ Сидоровъ. — Съ какой ты это стати пяченаго-то купца изъ себя строишь? Сначала общалъ, а потомъ пятишься.

— Да вовсе я не пяченый купецъ. Вдь вы берете по ведру, чтобы міръ поить, ну, и отдайте міру.

— Мы беремъ, чтобы до сходки міръ поить, чтобы такъ дло поставить, чтобъ ужъ на сходку нкоторые въ туман пришли. Въ туман мужикъ ласкове, сказалъ староста и тутъ же прибавилъ:- Ну, да съ мужиками дло ршенное, ежели семь ведеръ и пиво, а вотъ бабъ надо хорошенько на вечеринк ублаготворить. Вчера только услыхали о кабак, такъ и загалдли на всю деревню. «Что же это только будетъ! Никогда у насъ кабака не было! Мужики у насъ теперь вс сопьются, малые ребята безъ куска хлба останутся». Разговоръ идетъ обширный. Ивана Епифанова жена привела сегодня своего мужа къ часовн и заставила положить передъ иконой три земные поклона, что онъ на міру противъ кабака кричать будетъ.

— Эка дура! Вотъ дура-то! покачалъ головой кабатчикъ.

— Да и другихъ бабъ подговариваетъ. Ты вотъ что, Аверьянъ Пантелеичъ, ты попробуй ее самоваромъ ублажить, подари ей самоварчикъ, такъ, можетъ, она и сдастся.

Кабатчикъ поднялъ руки къ верху и воскликнулъ:

— Господа, да вдь съ одного вола семь шкуръ не дерутъ, а вы хотите содрать двадцать!

— Не надо ей самовара. Ну, будетъ она одна несогласна — плевать, сказалъ Емельянъ Сидоровъ.

— Да вдь мужъ ея Иванъ Епифановъ будетъ несогласенъ на сходк, возразилъ староста.