Подлинные истории призванных. Как мы жили и верили

Из проповеди священников, околоцерковных разговоров и своих умозаключений она сделала вывод, что телевизор – это бесовское изобретение. А раз так, нужно от него избавиться. Конечно, жалко: телевизор цветной, с большим экраном, украшает комнату, стоил дорого, доставали по блату, везли издалека, муж вечерами занят, меньше пьет, и саму ее от экрана бывает не оторвать… но Господь, говорят, телевизор смотреть не велел.

Сначала она собиралась выбросить телевизор из окна, чтобы для других это было примером и вразумлением. Но как-то нехорошо, все-таки его люди мастерили, старались. Потом Мария решила отдать его своей дальней родственнице – одинокой старушке. Но призадумалась: лет старушке много, она только-только к Богу приходит; а вдруг умрет, уставясь в телевизор. На ней, на Марии, будет этот грех, ей и отвечать придется на Страшном Суде. Предложила школе – но директор не поверила, что телевизор почти новый и хорошо работает, а услышав объяснения, что телевизор мешает молиться, и вовсе испугалась.

Мария обратилась в больницу: мол, не нужно ли больным для развлечения. В больнице был свой, старенький, а от ее нового цветного отказались. Тут что-то не то. Какой сумасшедший будет отдавать даром дефицит.

Я поинтересовалась, что по поводу всей этой истории думал ее муж. Она махнула рукой – мнение мужа ее не беспокоило.

Когда все свои средства были исчерпаны, Мария обратилась к Божьей Матери. Несколько дней стояла на коленях и просила вразумить ее, окаянную.

Произошло чудо. Объявился какой-то приятель мужа, который уже два года числился в очереди на цветной телевизор, и предложение Марии он принял с восторгом. Это великое событие даже отпраздновали. И духовный отец Марии, и все церковные радовались вместе с ней.

– Так я, грешница, теперь к соседям бегаю кино глядеть! – заключила свой рассказ Мария.

Анна Станиславовна

Когда я бывала в Печорах, то часто останавливалась у Анны Станиславовны, бывшей учительницы. Она рассказывала мне о своей жизни в буржуазной Эстонии, и как-то, рассматривая ее фотографии в молодости, я спросила, почему она, будучи такой интересной, никогда не была замужем.

– А мне никто не нравился.

– За всю жизнь никто и никогда?

– Только один раз мне понравился молодой человек. И я ему тоже. Но так получилось, что больше мы с ним не встретились. Наверное, Богу было не угодно, чтобы я имела семью.

Я всегда просила у Бога помощи, и Он мне всегда помогал. Когда я поступала в гимназию, то успокаивала себя такой мыслью: если Богу угодно, чтобы я стала учительницей, то поступлю. И поступила. А в буржуазной Эстонии русских со скрипом принимали в учебные заведения. Кроме того, я не знала эстонского языка. Понимать понимала, но не говорила. После окончания гимназии, когда распределяли на работу, профсоюз учителей меня не выбрал, но в последний момент та, которую выбрали, отказалась от места и взяли меня. В школе знали, что я хожу в церковь и иногда пою на клиросе (это уже было в советское время). Однажды стою в храме и вижу, что входит кожаное пальто. Оно сначала посмотрело на хоры, а затем встало рядом со мной. Я обмерла. Это был директор нашей школы. Сразу поняла, что карьере моей пришел конец.

Крестный ход в Псково-Печерском монастыре

И вдруг такая злость меня взяла: может быть, ты думаешь, что я буду перед тобой притворяться, будто просто так сюда зашла – поглазеть? Так нет же, вот смотри, я пришла в храм молиться. И стала я усердно креститься и класть поклоны.

Наутро узнаю, что готовится приказ о моем увольнении. И меня уволили. Трудное это было время. Мы с мамой жили впроголодь. Она работала прачкой и получала гроши.

И тут неожиданно во мне принял участие инспектор школ. Вместе с ним составили заявку и стали ждать назначения. Назначение пришло. Он, казалось, был рад больше меня. И вот что удивительно – работу мне предложили в селе, где была церковь Воскресения Христова.

Директор школы в этом селе строго наказывал тех ребят, которые, проходя мимо церкви, крестились. Раз на педсовете я вертела пуговицу от кофточки и за нее зацепилась цепочка. Директор попросил меня остаться. Наедине он спросил: «Вы носите крест?» Я ответила, что ничего ему не скажу. Тогда он говорит: «Если носите, то носите так, чтобы никто не видел».

Перед тем, как начать урок, я всегда читала про себя молитву «Царю Небесный…». Дети, конечно, понимали, что я молюсь. В этом отношении они очень чуткие.

Мама моя была католичкой. Помню, что в детстве по воскресеньям, когда мама из-за работы не могла быть на службе, она нас, детей, ставила на колени и читала молитвы. И пока не заканчивалась месса в костеле, мы должны были стоять на коленях. Я не могла дождаться времени, когда можно было встать и убежать на улицу.

Старец Лука

В зрелом возрасте я в буквальном смысле разрывалась между Православной Церковью и католической. В Печорском монастыре жил тогда валаамский старец Лука. Он, как увидит меня, всегда говорил: «Вот идет Анна-пророчица». Я не могла понять, почему он так меня называет.

Когда мама умерла, я решила принять православное Крещение – уж очень я любила бывать в Печорском монастыре. В Печорах, где меня все знали, я этого делать не хотела и поехала в Таллинн к племяннице. Зашла в первую попавшуюся церковь и крестилась. Получила имя Анны-пророчицы. А крестил меня духовный сын старца Луки. Вот так все замкнулось.

Старец Лука умер замечательно. Его пришли причастить, и после принятия причастия он стал отходить. Ему поставили чашу на голову и под чтение молитвы «Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко…» он преставился.

Как-то разговор у нас зашел о смерти, о загробной жизни. Она вспомнила свою подругу – актрису, которая все откладывала покаяние на потом, да так и умерла, не раскаявшись. Анна Станиславовна увидела ее во сне в глубокой яме с нечистотами с протянутыми к ней руками.

– Я ее никогда не забываю и всегда о ней молюсь. Она была взбалмошная, капризная, но очень талантливая и добрая.

Помню и еще один удивительный сон. Муж моей сестры был очень хорошим человеком, но ни во что не верил. Он всегда смеялся, когда слышал разговоры о загробной жизни. И вот он умер. Жили они в этом же доме в другой половине. Услышав от сестры о его внезапной смерти, я так расстроилась, что, не заходя на половину сестры, где ее муж лежал в гробу, прилегла на свой диванчик. И в полудреме вижу сон. Встает он из гроба и протягивает мне бумагу, на которой славянской вязью что-то написано. Разобрать я ничего не могу, но в средней части этой грамоты четко выведено красными буквами: ТРЕПЕЩИТЕ. Показал мне бумагу, и я почему-то обратила внимание на его галстук с синей полосой на узле.

Спустя некоторое время я встала и пошла на половину сестры. Мы сидели с ней вдвоем. Молчали. Потом гроб стали выносить. На мгновение я увидела его лицо и галстук – с синей полосой на узле.

Последний раз я виделась с Анной Станиславовной в начале перестройки. Она была очень слаба, но ум, по-прежнему – яркий, живой. Мы много говорили с ней о политике и радовались, что живем в такие переломные времена.

Когда я уезжала, она, слабенькая, вышла за ворота проводить меня. Никогда она этого не делала. И я помню ее худенькую, в белом переднике. Она долго махала мне рукой, будто предчувствуя, что больше мы не увидимся.