Подменыш

Когда я вспоминаю первые четыре года жизни в лесу, мне почему-то прежде всего приходит на ум такой эпизод. Мы с Крапинкой ушли далеко от лагеря, и она показала мне место, где в дупле старого кизила дикие пчелы устроили свой улей.

— Полезай туда, Энидэй, — сказала она, — и ты найдешь там сладчайший на свете нектар.

Я подчинился и, стараясь не обращать внимания на жужжание пчел, вскарабкался по стволу к дуплу. Сверху я видел запрокинутое лицо Крапинки и горящие нетерпением глаза.

— Давай-давай! — подбадривала она меня снизу. — Осторожней. Не зли их.

Первый укус я почти не заметил, второй и третий оказались более болезненными, но я был настроен решительно. Я знал, как пахнет мед, и уловил его аромат задолго до того, как добрался до дупла.

Когда я свалился на землю — лицо и руки, сжимавшие полные медом соты, жутко опухли от укусов, — Крапинка посмотрела на меня с восхищением и тревогой. Мы побежали прочь от этих злобных тварей и, наконец, отвязались от них на склоне холма, залитого солнцем. Лежа в высокой траве, мы принялись есть соты, целиком, с медом и личинками, и вскоре наши руки, лица и даже тела стали липкими и сладкими. Опьянев от наслаждения, мы набивали желудки этим лакомством, а потом, объевшись, нежились в сладкой истоме. Когда мы закончили с сотами, Крапинка стала слизывать мед с моего лица и рук, улыбаясь всякий раз, когда я вздрагивал от прикосновения ее языка к пчелиным укусам на моем теле. Слизнув последнюю капельку с моей руки, она повернула ее и поцеловала в ладонь.

— Ты такой идиот, Энидэй, — сказала она, но ее глаза говорили что-то совершенно другое. А ее улыбка сверкнула как молния, распоровшая летнее небо.

Глава 9

— Послушай вот это, — сказал мой друг Оскар и осторожно опустил иглу на пластинку. Сорокапятка [26] затрещала, зашипела, а потом возникла мелодия. Четырехчастный ду-воп [27] в стиле The Penguins или The Crows… Он присел на кровать, прислонился к стене, прикрыл глаза и весь превратился в слух. Сначала вступил тенор, а потом — басы. Оскар смаковал новый джазовый рифф Майлза Дэвиса или Дэвида Бру-бека и наслаждался контрапунктом, пытаясь отследить фортепьяно, едва слышное за духовыми. Почти все свободное от уроков время мы проводили в его комнате, слушая пластинки из его более чем эклектичной коллекции, до одури анализируя и обсуждая тонкости композиции. Бескорыстная страсть Оскара к музыке заставляла меня стыдиться своих амбиций. В школе он получил прозвище Белый Негр — настолько он выделялся из общей массы своей крутизной и погруженностью в собственные мысли, явно недоступные простым смертным. Оскар был до того ненормальный, что я, по сравнению с ним, мог считаться образцовым членом общества. Он был на год старше меня, но с удовольствием принял меня в свои друзья. Отец считал его сумасшедшим, типа Марлона Брандо, а мать, наоборот, в нем души не чаяла. Оскар стал первым человеком, которому я рассказал о своей идее создать группу.

26

Тип пластинки на 45 оборотов в минуту.

27

Жанр музыки, где часть инструментов исполняется вокалом.

Оскар был со мной с самого начала, с самой первой моей группы The Henry Day Five. Потом были The Неnry Day Four, The Four Horsemen, Henry and the Daylights, The Daydreamers и, наконец, просто Неnrу Day. К сожалению, все эти группы существовали всего по несколько месяцев: наш первый барабанщик закончил школу, и его забрали служить во флот; гитарист переехал в Девенпорт в Айове, потому что туда перевели его отца; но большинство парней отсеивалось на стадии репетиций. И только Оскар оставался со мной. Этому способствовали два обстоятельства: он потрясающе импровизировал на любом духовом инструменте, и у него был новенький красно-белый шевроле Bel Air 54-го года. Мы играли где придется: от танцев до свадеб, иногда даже в ночных клубах. Чаще всего — на слух, без нот, без репетиций, на чистой импровизации. Мы могли играть любую музыку, для любой аудитории.

Однажды после особенно удачного концерта, где мы играли джаз, Оскар повез нас домой: орало радио, парни все были в отличном настроении… Той летней ночью, после того как он всех развез по домам, мы остались с ним вдвоем и припарковались возле дома моих родителей. Ночные бабочки устроили безумные танцы в свете фар, а ритмичная песня сверчка подчеркивала тишину. Звезды усеяли высокое небо. Мы вышли из машины и сели на капот, глядя в темноту и мечтая о том, чтобы эта ночь не кончалась.

— Чувак, мы просто отпад, — сказал он. — Мы их всех сделали. Ты видел того парня, когда мы сыграли Hey Now, у него был такой вид, как будто он в жизни ничего подобного не слышал.

— Я сам в ауте, чувак.

— Но ты крут, ты нереально крут.

— Да и ты тоже неплох, — я забрался повыше на капот, чтобы не съезжать. Мои ноги не доставали до земли, и я качал ими в такт музыке, звучавшей в моей голове. Оскар вынул из-за уха сигарету и прикурил, щелкнув зажигалкой, потом затянулся и стал выпускать в ночное небо кольца дыма.

— Где ты научился играть, Дэй? Я имею в виду, что ты еще почти ребенок. Сколько тебе, пятнадцать?

— Практика, чувак, практика.

Он оторвался от созерцания звезд и перевел взгляд на меня:

— Можно практиковаться сколько угодно, но никакая практика не даст души твоей музыке.

— Я уже несколько лет беру уроки. В городе. У парня по имени Мартин, который играет в филармонии. Классика и все такое… Помогает.

— Я врубаюсь, — он протянул мне сигарету, и я сделал глубокую затяжку, хотя и знал, что он смешивает табак с марихуаной.

— Но иногда мне кажется, что я разрываюсь на две части. Мама и отец хотят, чтобы я продолжал обучение у мистера Мартина. Играл с симфоническим оркестром.

— Типа Либераче, — захихикал он.

— Заткнись.

— Феерично…

— Заткнись, — я толкнул его кулаком в плечо.

— Полегче, чувак, — он потер плечо рукой. — Ты этого можешь достичь, конечно. Ты играешь так, как будто ты из другого мира. Словно ты родился для этого.

Может, это марихуана сделала свое дело, или подействовало все вместе — атмосфера этой волшебной летней ночи, послеконцертный кайф и то, что Оскар был первым моим настоящим другом. Или мне просто хотелось хоть кому-нибудь рассказать правду о себе…

— Я хочу признаться тебе, Оскар. Я вовсе не Генри Дэй. Я хобгоблин, который прожил в лесу почти сотню лет.

Он прыснул так, что дым пошел носом. Когда он откашлялся, я продолжил:

— Серьезно, чувак, мы украли настоящего Генри Дэя, а меня подсунули вместо него. Мы поменялись с ним местами, но никто об этом не знает. Теперь я живу его жизнью, а он, надеюсь, моей. Очень-очень давно я был кем-то другим, пока не стал подменышем. Я родился в Германии или в каком-то другом месте, где говорят по-немецки. Не помню всего точно, просто какие-то обрывки воспоминаний… И я учился там играть на пианино, тогда, давно, пока не появились подменыши и не украли меня. А сейчас я вернулся к людям, но почти ничего не помню из своего прошлого, наполовину я Генри Дэй, а наполовину — тот, кем был раньше. Возможно, этот тот, кем я был когда-то, уже умел отлично играть, это единственное объяснение.

— Ну, ты и гонишь, чувак! А где же тогда настоящий Генри?

— Где-то в лесу. Если не умер. Такое иногда случается… Скорее всего, он живет среди эльфов, фей и хобгоблинов, как я раньше.

— То есть он сейчас может наблюдать за нами из кустов? — Оскар спрыгнул с капота и зашептал театральным голосом: — Генри, ты где?

— Заткнись, чувак. Он и правда может сейчас стоять там. Но они боятся людей, я это точно знаю.

— Кто?

— Подменыши. Вот почему их невозможно увидеть.

— Почему они нас боятся? Ведь вроде это мы должны бояться их.

— Да, должны, чувак. Но люди перестали верить в волшебные сказки.

— Если настоящий Генри Дэй сейчас прячется в лесу и наблюдает за нами, то в один прекрасный день он захочет вернуть себе свою жизнь, подкрадется и утащит тебя обратно в лес.

Он протянул руку и схватил меня за лодыжку.

Я заорал от неожиданности, а он завалился на капот и сквозь смех произнес:

— Чувак, тебе надо меньше смотреть фильмы ужасов.