Подменыш

— Традиция, — произнес он многозначительно и улыбнулся как Чеширский Кот. — «Тайна пропавшего носка».

Когда солнце повернуло за полдень, на улице показались дети, возвращавшиеся из школы, а еще через пару часов на больших автомобилях начали приезжать с работы их родители. Мы дождались вечера: в окнах зажглись, а потом стали гаснуть огни, послышались пожелания спокойной ночи, и дома стали исчезать в темноте, как лопающиеся пузыри. Горящие в ночи лампы выдавали романтиков, сидящих над книжками, или холостяков, грустящих в одиночестве. Игель, словно боевой генерал, долго изучал обстановку, прежде чем позволил нам выйти на улицу.

Много лет прошло с тех пор, как я смотрел в витрину магазина игрушек и трогал рукой кирпичную стену. Город стал мне чужим, хотя каждый его угол будил во мне ассоциации и воспоминания. У ворот католической церкви я словно слышал церковный хор, который пел на латыни. Возле дверей парикмахерской чувствовал запах одеколона и слышал щелканье ножниц. Почтовый ящик на углу напомнил мне, как я бросал туда «валентинки» и рождественские открытки. У дверей школы видел радостную толпу детей, с криками выбегавших на улицу после уроков. Но сам я изменился: улицы раздражали меня своей прямотой, здания — неестественностью, окна — прямыми углами. Мне казалось, что я угодил в лабиринт. Особенно раздражали дорожные знаки, рекламные плакаты и предостерегающие надписи — «Стоп», «Ешь здесь», «Стирка и сушка», «Установите цветной телевизор» — они больше не содержали в себе какой-то тайны, а просто раздражали своей тупостью. Наконец мы пришли куда и направлялись.

Лусхог пролез в едва заметную щель, куда и обыкновенная мышь не протиснулась бы. Мы с Игелем остались ждать снаружи. Наконец тихонечко щелкнул замок, и Лусхог, с видом завзятого мажордома, торжественно впустил нас в магазин. При этом он широко улыбнулся, а Игель радостно взъерошил себе волосы. Мы прошествовали мимо «Овалтино» и «Бо-ско», упакованных в блестящие обертки, мимо полок с консервированными фруктами, овощами, мясом, рыбой — я останавливался через каждые два шага, не в состоянии налюбоваться всей этой красотой, но Игель шипел на меня: «Вперед, вперед!» Наконец они присели на каких-то мешках, и Игель надрезал упаковку своим острым ногтем. Он сунул палец внутрь, потом лизнул его.

— Тьфу! Мука.

Взял другой мешок, повторил процедуру.

— Черт! Сахар!

— Когда-нибудь ты отравишься, — ухмыльнулся Лусхог.

— Прошу прощения, — перебил я их, — но я умею читать. Скажите мне, что вы ищете?

Лусхог уставился на меня, словно я задал самый нелепый вопрос, который он когда-либо слышал:

— Соль, чувак, соль!

Я посмотрел на нижние полки, где обычно лежала соль, и сразу же обнаружил пакеты с изображением девочки под зонтиком. Дождь лился на нее и превращался в соль. «Сыплется даже в дождь» [30] , — прочитал я рекламный слоган. Парни ничего не поняли. Мы набили рюкзаки солью до отказа и пошли к выходу. Двигаться с такой тяжестью было гораздо труднее, так что мы добрались до нашего лагеря только на рассвете. Соль, как я понял позднее, требовалась для заготовки мяса и рыбы, но в тот момент мне казалось, что мы вернулись из кругосветной экспедиции и наши трюмы нагружены золотым песком.

30

Слоган американской компании «Мортон солт», впервые в мире добавившей в соль антикомкователь — карбонат магния.

Когда Крапинка увидела свитер, глаза у нее округлились от радости и удивления. Она скинула с себя потрепанную кофту, которую проносила, не снимая, несколько месяцев, сунула в рукава руки, и они скользнули туда, будто два угря. Я смутился, заметив мелькнувший передо мной кусочек ее голой кожи, и отвел глаза. Она села на одеяло, скрестив ноги, и велела мне сесть рядом.

— Расскажи, о Великий Охотник, о своих подвигах в Старом Мире. Расскажи о всех трудностях и невзгодах. В общем, рассказывай.

— Да тут особенно нечего рассказывать. Сходили в магазин за солью. Я видел свою школу и церковь, а еще мы стырили бутылку молока, — я засунул руку в карман и протянул ей мягкую, спелую грушу: — И вот я еще это принес.

Она положила ее рядом с собой.

— Расскажи еще что-нибудь. Что еще ты там видел? Что почувствовал?

— Я там будто одновременно что-то вспоминал и забывал. Под фонарем у меня появлялась тень, иногда сразу несколько теней, но как только выйдешь из круга, они сразу исчезали.

— Тени ты видел и раньше. Чем ярче свет, тем резче тени.

— Странный это свет, и все линии и углы из-за него резкие. Угол дома казался острым, как лезвие ножа. Понятно, что не настолько, а все равно страшновато.

— Это просто игры твоего воображения. Запиши это все в своей тетрадке, — Крапинка разгладила подол нового свитера. — Кстати о книгах: библиотеку видел?

— Библиотеку?

— Место, где хранятся книги. Энидэй, ты что, никогда не бывал в библиотеке?

— Я забыл.

Но за разговором в памяти всплыли стопки книг, потертые корешки, шиканье библиотекарши, безмолвные мужчины, склонившиеся над столом, женщины, погруженные в чтение. Меня водила туда мама. Моя мама.

— О, что-то такое вспоминаю вроде бы. Мне там давали какие-то книги, и я должен был потом приносить их обратно, когда прочитаю. Там еще были разные бумажки, на которых я писал свое имя.

— Вспомнил.

— Но я же не мог писать «Энидэй». Я писал какое-то другое имя…

Она взяла грушу, осмотрела со всех сторон:

— Дай мне ножик, Энидэй, я с тобой поделюсь. А потом, если будешь себя хорошо вести, покажу тебе библиотеку.

Обычно мои друзья отправлялись в путь перед рассветом, но в тот раз вышли ровно в полдень. Мы, Лусхог, Крапинка и я, шагали не спеша, наслаждаясь прогулкой, чтобы попасть в город в сумерках. У шоссе нам пришлось долго ждать перерыва в плотном потоке машин, чтобы перебежать на другую сторону. Я внимательно присматривался к каждой машине: вдруг за рулем окажется та самая женщина в красном плаще? Но наша канава была слишком далеко от дороги, и, конечно же, я ничего не увидел.

На заправке двое мальчишек гоняли на велосипедах, освещенные закатными лучами солнца. Их мать выглянула из дверей и позвала на ужин, но я не успел разглядеть ее лицо. По команде Лусхога мы пошли через дорогу. Но вдруг на полпути на асфальте он остановился, навострил уши и посмотрел куда-то на запад. Я ничего не услышал, но меня будто током ударило, так отчетливо я ощутил опасность, приближавшуюся к нам со скоростью летней грозы. Мы задержались там на мгновение, но и этого было достаточно. Из темноты на нас бросились две собаки. Крапинка схватила меня за руку и закричала:

— Беги!

Я видел оскаленные зубы, разинутые пасти, из которых неслись лай и рычанье. Собака побольше, молодая овчарка, рванула за Лусхогом, который дал стрекача в сторону города. Мы с Крапинкой побежали к лесу, и вторая, гончая, бросилась за нами. Когда мы добежали до деревьев, она поддала мне так, что я опомнился, только уже забравшись на платан футов на шесть от земли. Крапинка остановилась, повернулась лицом к собаке, которая бросилась на нее, отступила на шаг в сторону, схватила эту зверюгу за шиворот и отшвырнула в кусты. Собака взвизгнула, упала, ломая ветки, и в смятении заскулила от боли. Оглянулась на Крапинку, кое-как поднялась на лапы и, поджав хвост, заковыляла прочь.