Подменыш

Однако страх прошел так же быстро, как и возник. Сейчас я вспоминаю об этом случае с удивлением: как много я почувствовал, пережил и вспомнил за то мгновение, пока горела спичка. Под пристальным взглядом искусно расписанной статуи я вспомнил все: и девушку в красном плаще, и моих одноклассников, и знакомых горожан, которых встречал на улицах, в магазине, в этой церкви, и Рождество, Пасху, Хэллоуин, и то, как как меня похитили, и как я тонул, а еще — Деву Марию, сестер, отца, мать… Я даже вспомнил, кто я такой на самом деле, и мгновенно, как только погасла спичка, забыл. Я будто видел все это в глазах изваяния, но когда свет исчез, стал таким же, каким был минуту назад. Я рассовывал свечки по карманам и чувствовал себя виноватым.

Неожиданно открылась главная дверь, и кто-то вошел. Мы бросились наружу через боковой вход и помчались зигзагами среди могил. Как ни странно, но на кладбище, где лежали мертвецы, не было и вполовину так страшно, как в церкви. Я задержался у одного из надгробий, чтобы прочитать имя, выбитое на свежем могильном камне, но мои друзья уже перемахнули через забор, и я помчался за ними. Оказавшись в библиотеке, мы, наконец, перевели дух. В нашем убежище было тихо и уютно. Мы зажгли свечи, и стало еще лучше. Смолах тут же свернулся калачиком в темном углу и задремал, а мы с Крапинкой уселись, прижавшись друг к дружке и принялись за любимое дело.

С той поры, как Крапинка показала мне это тайное место, я полюбил приходить сюда. Сначала я перечитывал то, что мне было знакомо: «Сказки братьев Гримм», «Сказки матушки Гусыни», а также книжки-картинки про Майка Маллигана и Гомера Прайса. Когда я читал их, мне казалось, будто я что-то вспоминаю о своем прошлом. Хотя на самом деле я все дальше уходил от него. Птядя на когда-то знакомые мне иллюстрации, я пытался вспомнить голос матери и не мог. После нескольких таких попыток я бросил это бесполезное занятие и переключился на более серьезные вещи. Крапинка помогала мне. Благодаря ей я полюбил «Зов предков» и «Белый Клык», рассказы о приключениях и опасностях. Она объясняла мне значение незнакомых слов и растолковывала места, которые я не понимал. Ее начитанность и уверенность, с которой она ориентировалась в авторах и названиях, придавала мне смелости, и я с головой нырял в море литературы. Без нее я, наверное, как и Смолах, остановился бы на комиксах про Спида Картера и Майти Мауса. Или еще того хуже, вообще бы разучился читать.

Уютно устроившись в нашем логове, мы читали каждый свое. Она держала на коленях увесистый том Шекспира, которого недавно открыла для себя, а я был где-то в середине «Последнего из могикан». Пламя свечей плавно подрагивало, а мы время от времени отрывались от чтения, чтобы поделиться друг с другом впечатлениями.

— Крапинка, послушай вот это: «Несколько мгновений эти дети леса стояли неподвижно, показывая пальцами на полуразвалившееся здание, и о чем-то говорили на своем, понятном только им языке».

— Просто будто про нас.

Я показал ей обложку. Золотые буквы на зеленой коже. Мы снова углубились в чтение, а примерно через час она меня окликнула.

— Послушай вот это, Энидэй. Это «Гамлет». Тут вот сейчас появились двое его приятелей. Розен-кранц и Гильденстерн. Гамлет их приветствует: «Как поживаете, друзья?» Розенкранц отвечает: «Как дети, позабывшие себя». А Гильденстерн добавляет: «Довольствуемся малым и не ждем, когда удача руку нам подаст». [33] .

33

Перевод Д. Ржанникова.

— Он хочет сказать, что они несчастны?

Она рассмеялась:

— Нет-нет. Это значит, что не нужно гнаться за большим счастьем, если у тебя уже есть маленькое.

Я не понял половины того, что она говорит, но на всякий случай тоже рассмеялся. А потом попытался найти то место, на котором прервался, чтобы вернуться к Ункасу и Соколиному Глазу.

Когда забрезжило утро и мы стали собираться в обратный путь, я сказал Крапинке, что мне очень понравился тот кусок про счастье из «Гамлета».

— Запиши его, — посоветовала она. — Когда встречаешь в книге что-то любопытное, записывай и всегда держи при себе. Тогда сможешь перечитывать, когда захочешь.

Я достал карандаш, вытащил из книжного каталога одну карточку и приготовился записывать:

— Как там они сказали?

— Розенкранц и Гильденстерн: «Как дети, позабывшие себя».

— Последние из могикан.

Типа нас, — улыбнулась она и пошла расталкивать храпевшего в углу Смолаха.

Время от времени мы таскали книги из библиотеки, потому что нет ничего приятнее, чем, проснувшись в теплой постели холодным зимним утром, открыть любимую книгу и погрузиться в негу чтения. Я провел множество часов в такой блаженной полудреме. Однажды научившись читать, я не представлял себе жизнь без книги. Мои безразличные к этому роду искусства приятели не разделяли моего энтузиазма. Они, конечно, с удовольствием слушали занятные истории в моем исполнении, но книги, если в них не было картинок, их не интересовали.

Когда очередная наша экспедиция ходила в город на промысел, мы часто возвращались с целой кипой журналов вроде Life, Time или Look, а потом рассаживались в тени старого дуба и часами рассматривали фотографии. Мне запомнились эти веселые летние дни — голые ноги, колени, плечи, локти — все вперемешку, каждый старается занять место поудобнее, чтобы лучше видеть картинки; хохот, толкотня… Новости и жизнь знаменитостей моих друзей нисколько не интересовали. Кеннеди и Хрущев, Мерилин Монро и Микки Мантл [34] привлекали их только тогда, когда были запечатлены в каких-нибудь смешных позах; зато фотографии детей, природы, экзотических животных и сценки из жизни далеких стран вызывали всеобщую радость. Мальчик верхом на слоне — вот это была сенсация! Разговоры об этом снимке не прекращались несколько дней.

34

Известный в 1950-е годы американский бейсболист.

— Энидэй, — с мольбой в голосе, бывало, произносила Луковка, — прочитай нам, что там написано про этого дядьку с его малышкой!

На фото светлоглазая девочка стоит в детской кроватке и смотрит на своего улыбающегося отца. Я прочитал им подпись: «Минутка радости. Сенатор Кеннеди восхищается своей младшей дочерью, Кэролайн, в их доме в Джорджтауне».

Когда я попытался перевернуть страницу, Бломма положила на нее ладонь:

— Постой. Я хочу еще посмотреть на ребеночка.

— А я — на его папу, — добавила Чевизори.

Их в самом деле интересовало все, что касалось жизни в том, другом мире, особенно на безопасном расстоянии, какое давало фотография: рождение, детство, взросление, любовь, старость, смерть, бесконечное продолжение этого цикла, так отличающееся от нашего неумолимого безвременья. Постоянно меняющаяся жизнь людей очаровывала нас. Несмотря на наши многочисленные обязанности, над лагерем постоянно висела скука. Мы просто позволяли времени проходить мимо.

Киви и Бломма могли целыми днями расчесывать друг другу волосы, заплетать и расплетать косички, играть в украденных из магазина кукол или делать своих из веток и тряпочек. Киви, например, обожала исполнять роль матери и качать «детишек» на руках или в колыбели, сделанной из забытой кем-то на пикнике корзины. Однажды Киви и Бломма сидели на берегу ручья и купали кукол. Я подошел к ним и спросил:

— Почему вы так любите возиться с этими игрушками?

Киви даже не подняла головы, но мне показалось, что на глаза у нее навернулись слезы.

— Мы практикуемся, — ответила Бломма. — Когда придет наша очередь возвращаться к людям, мы должны быть готовы стать матерями.

— А почему ты тогда грустишь, Киви?

— Я очень устала ждать.

Это и в самом деле утомляло.

Мы взрослели, но не физически. Мы не росли. Те, кто прожил в лесу несколько десятилетий, страдал больше других. Они старались хоть, чем-нибудь занять себя, чтобы ожидание стало менее монотонным. Создавали проблемы и решали их, тратя на это кучу времени, или затевали абсолютно бесполезные предприятия. Игель, например, стоявший первым в очереди на подмену, последние лет десять рыл подземные ходы и укрытия на случай, если нас обнаружат. А Бека, который был за ним следующим, постоянно норовил затащить в кусты зазевавшуюся девчонку.