Подменыш

— О да, я помню, — воскликнула Луковка, — ты был тем ребенком, которого мать оставила в лесу, возле часовни Святого Пса.

— Ты все перепутала, — перебил ее Бека, — это вообще был не Генри, а одна из тех девочек-близнецов. Ну, Эльза и Марибель.

— Вы оба глубоко заблуждаетесь, — скривилась Чевизори, — Генри жил в доме на краю леса с отцом, матерью и двумя маленькими сестрами — близняшками.

— Именно, — сказал Лусхог, — Мэри и Элизабет, толстые и кучерявые.

— И ему было то ли восемь, то ли девять, — наморщила лоб Чевизори.

— Семь, — отрезал Лусхог. — Ему было семь, когда мы стащили его.

— Ты уверен? — спросила Луковка. — Мне кажется, он был старше.

В этом духе разговор продолжался весь день, и вечером я знал о Генри Дэе не больше, чем утром. Все лето и осень я выуживал из них информацию по крупицам, но в большинстве своем это были какие-то взаимоисключающие или совсем ничего не значащие подробности. Но иногда какая-то фраза или деталь пробуждали во мне самом некие смутные воспоминания, я залезал в свои старые записи, и факт обрастал плотью, а событие органично встраивалось в ряд других. Медленно, шаг за шагом, вырисовывался узор, и предо мной представало все мое детство. Но одна вещь оставалась тайной для меня.

Перед тем как впасть в очередной раз в зимнюю спячку, я поднялся на самый высокий пик нашей горной гряды. Деревья уже сбросили листья, и к серому небу тянулись их голые ветви. На востоке виднелся город, как будто построенный из миниатюрных кубиков. На юге лежала деревня, разрезанная пополам рекой. Река уходила на запад, где начиналась гигантская равнина. На севере багровели и зеленели чащи на горных склонах, виднелись кое-где фермы. Я провел на вершине несколько дней и ночей, размышляя о жизни, какой мы могли бы жить с Крапинкой, если бы были людьми. Воду и еду я не захватил и потому постился, подобно какому-нибудь отшельнику, пытаясь найти ответы на мучившие меня вопросы. Если человек, о котором я думал как о своем отце — мне не отец, то кто же он? Кого я тогда встретил в тумане? Кто был человек у ручья, которого я видел той ночью, когда мы потеряли Игеля и Оскара? Человек, в чей дом мы влезли ночью? Он выглядел точь-в-точь как мой отец. Олень, испуганный моим движением, бросился вниз по склону. Прокричала какая-то одинокая птица. Ответ был где-то рядом. Облака расступились, и на миг показалось блед ное солнце. Кто занял мое место, когда они украли меня?

На третий день голова у меня прояснилась, и я все понял. Это был тот, кто отнял у меня всё, что раньше принадлежало мне. Кто присвоил мое имя, переписал мою историю, украл мою жизнь: Генри Дэй.

Глава 33

Я был одним из них. Мой сын разговаривал с одной из них на другом конце страны. Конечно, это указывало на то, что подменыши нацелились на Эдварда и готовы следовать за нами даже на край света. Они уже приходили за ним той ночью, когда я спугнул их. И рано или поздно они вернутся. Они следят за нами, охотятся именно за моим сыном. Он не будет в безопасности до тех пор, пока они шныряют вокруг нашего дома. Он вообще нигде не будет в безопасности, пока они существуют в этом мире. Если уж они кого-то выбрали, они ни перед чем не остановятся. Я не спускал глаз с Эдварда ни на секунду, запирал дверь в его спальню, проверял окна каждый вечер и следил за тем, чтобы в нашем доме не оставалось ни одной щели, в которую они могли бы пробраться. Они проникли в мой мозг, отравили мою жизнь. Только музыка спасала от сумасшествия. Но и там фальстарт следовал за фальстартом.

К счастью, у меня были Тесс и Эдвард, которые не давали мне пропасть. На мой день рождения в нашу лесную глушь приехал грузовик. Эдвард, стоя у окна, кричал: «Сюда! Сюда!» Мне пришлось добровольнопринудительно запереться в спальне, чтобы мой подарок затащили в дом, а я этого не увидел. Я покорно подчинился, обезоруженный любовью, которую демонстрировали жена и сын: он — своим радостным энтузиазмом, а она — многообещающими взглядами. В полной темноте я растянулся на кровати и, закрыв глаза, размышлял над тем, чем я заслужил такую любовь, и что случилось бы с этой любовью, будь моя тайна раскрыта.

Наконец я услышал, как Эдвард взбежал по лестнице и забарабанил в дверь. Схватив мою руку двумя своими ручонками, он потащил меня в студию. Гигантская зеленая коробка, перевязанная лентами, занимала полкомнаты. Тесс, сделав реверанс, протянула мне ножницы.

— Как глава этого поселения, — произнес я торжественно, — прошу моего сына разделить со мной честь открытия этого памятника.

Мы разрезали ленты, разломали картон, и перед нами предстало чудо.

Это был старинный орган. Маленький, слабый, но вполне достаточный для того, чтобы я мог экспериментировать со звуком. Пока Эдвард дергал регистры, я отвел Тесс в сторону и спросил, откуда она взяла деньги на такую роскошь.

— Еще в Сан-Франциско, — ответила она, — а может, даже в Чехословакии, я решила, что сделаю это для тебя. Пенс тут, доллар там, немного обаяния при торге с продавцом… Кое-что добавили твоя мама и Чарли… Мы с Эдди нашли его в одной старой церкви в Каудерспорте. Я понимаю, это, конечно, не…

— Это потрясающий подарок!

— Не беспокойся о цене, милый, просто играй.

— Я дал на него три своих доллара, — с гордостью сообщил Эдди.

Я обнял их обоих и прижал к груди, а затем сел за орган и сыграл «Искусство фуги» Баха, снова потерявшись во времени.

Несколько дней спустя, когда мы с Эдвардом вернулись из детского сада, дома никого не было. Я накормил его и посадил перед телевизором смотреть «Улицу Сезам», а сам поднялся в студию, чтобы поработать. На органе я увидел неровно вырванный из блокнота листок бумаги, на котором почерком Тесс значилось: «Надо поговорить!» Под запиской лежал список пассажиров с именами Унгерландов. Я понятия не имел, как он мог попасть моей жене в руки из закрытого на ключ ящика письменного стола.

Я услышал, как хлопнула входная дверь, понял, что забыл закрыть ее на задвижку, и первой мыслью было, что это пришли за Эдвардом. Я бросился вниз и увидел Тесс, входившую в дом с ворохом покупок в руках. Я выхватил у нее несколько тяжелых пакетов, и мы отправились в кухню, где стали раскладывать покупки по полкам. Казалось, все ее мысли заняты только консервированными бобами и морковкой.

Когда мы закончили, она стряхнула воображаемую пыль со своих ладоней и спросила нарочито невинно:

— Ты видел мою записку?

— Про Унгерландов? Где ты взяла список пассажиров?

Она сдула упавшую на глаза челку.

— Что значит: где взяла? Ты оставил его на телефонном столике. А вот где ты его взял?

— В Хебе. Помнишь отца Глинку?

— В Хебе? Девять лет назад? Так это мы из-за него туда ездили! Зачем тебе эти Унгерланды?

Мне нечего было ответить ей.

— Ты что, все еще ревнуешь меня к Брайану? Тебе не кажется, что это попахивает сумасшествием?

— Тесс, я не ревную. Просто, раз уж мы оказались там, я решил помочь ему в составлении его генеалогического дерева. Найти его деда.

Она взяла список пассажиров и прочла.

— Нет. Это невероятно. Когда ты успел с ним поговорить об этом?

— Старая история. Случайно встретились в «Оскар-баре», зацепились языками, я сказал, что мы собираемся в Германию, а он рассказал про своих предков-эмигрантов, которые приехали из Германии, и попросил меня зайти в Государственный архив, поискать там какие-нибудь сведения о его семье. Помнишь, я ходил в архив? Там я ничего не нашел, и когда мы оказались в Хебе, просто так спросил у отца Глинки, не посмотрит ли он в церковных книгах, вдруг там что-то есть про Унгерлендов, ведь Хеб тоже был немецким городом, и он нашел вот это. Вот и все.

— Генри, я не верю ни единому слову.

Я шагнул к ней, мечтая обнять и прекратить этот разговор.

— Дорогая, я всегда говорю тебе только правду. Она отстранилась и сказала, холодно глядя мне в глаза:

— А почему Брайан не мог спросить об этом у своей матери?

— У матери? Я не знал, что у него есть мать.

— Генри, у всех есть мать. Мало того, она живет в нашем городе. Ты можешь пойти и рассказать ей, как ты все еще ревнуешь меня к ее сыну.

— Но… я же искал ее в телефонной книге… Там больше нет никаких Унгерландов.