Подменыши

Йон не возражал. Руги тоже согласился.

Вскоре по всей стране стали искать людей, которые могли бы обучать детей грамоте.

Поскольку подходящих для школ зданий было немного, приходилось строить временные, крытые соломой, хижины. Сатир и Эльф целыми днями пропадали на таких стройках. Возвращались поздно, усталые, в пропитанной потом одежде и загорелые дочерна.

Для детей, оставшихся без родителей были устроены детские дома, куда молодая республика отдавала всё, что могла.

Белка, сроднившись с медициной, по мере сил старалась помочь с организацией больниц. Кроме того, она чуть не ежедневно приставала к президенту, чтобы тот обратился в ООН и другие международные организации с просьбой о предоставлении гуманитарной помощи.

— ООН не предоставляет помощь странам, избравшим социализм. Эта организация, как и весь мир, где правят богатые, заинтересованы, чтобы мы тут побыстрей перемёрли, — качая головой, говорил президент.

— Хорошо, обратитесь к Кубе, Китаю, к Северной Корее.

— Эти, возможно, и помогут чем-то, — согласился Руги.

Поскольку русские проводили много времени вблизи детворы, те вскоре подружились с ними и едва завидев издали, начинали кричать «руси, руси!», что, видимо, означало «русские». Чёрные, как птенцы скворцов, они галдящей толпой быстро окружали их, улыбались, старались взять за руку, заглянуть в лицо. Приходилось постоянно таскать с собой кусочки сахара, чтобы было чем угостить шумных и вечно голодных негритят.

Новая жизнь нравилась русской троице, но однажды вечером, когда Белка и Эльф сидели у себя на балконе, к ним ворвался Йон. Лицо его было бледным, чёрными насечками проступили шрамы. Губы дрожали.

— Привет. Хорошо, что вы дома. Где Сатир?

— Он куда-то на джипе уехал, сказал, для окрестных школ что-то повёз. Глобусы, тетрадки, карандаши, плакаты с алфавитом. До сих пор не вернулся. Я тоже с ним хотела поехать, но меня попросили в госпитале помочь, там санитарок не хватает. Я и осталась.

— Для школы… Хорошо… — негр выглядел потерянным. — Собирайтесь, надо уходить.

— Ты чего? Куда уходить? — изумился Эльф.

— Всё… Похоже, нас сдали…

Сын президента сел на краешек стула, невидящими глазами посмотрел в стену перед собой.

— Да собирайтесь же вы! — произнёс он сдавленным голосом. — Нет у нас времени!

— Йон, объясни в чём дело. На тебе лица нет. Что с тобой? Бледный, перепуганный, как щенок. Рассказывай, — попросила Белка, которой и самой вдруг стало не по себе.

— Хорошо, я буду рассказывать, только вы собирайтесь при этом. Последнее время у наших границ всякая шваль стала собираться. Соседям не нравилось возвращение моего отца. Они на американские деньги навербовали разного сброда, вооружили. Готовят переворот.

— И чего тут страшного?

— Сейчас объясню. Отец, когда узнал об этом, решил сам обратиться к Америке за помощью. Он согласился даже на изменение политического строя страны. Американцы поставили условием, чтобы вся жизнь страны контролировалась их представителями. Негласно, конечно. Но это ещё не всё. Скоро будет отдан или уже отдан приказ о вашем аресте. Вы слишком опасны для отца.

— Сволочь, — выругалась Белка. — Почему он пошёл на это? Настолько испугался что скинут?

— Отец слишком долго ждал своего прихода к власти, чтобы рисковать потерять её. Он согласен на всё, лишь бы остаться президентом. Пусть формальным, пусть ширмой, но президентом. Власть для него уже как наркотик. Он труп.

— Нас продали. Всё было зря, — сказал Эльф. — Сатир, ещё свалил куда-то. А ты сам-то как относишься к его дипломатии?

— Я не потерплю, чтобы янки топтали мою землю. Надо уходить в партизаны. Сместить отца мы сейчас не сможем. Значит, надо уходить в леса. Я уже переговорил с людьми. Некоторые верят мне и пойдут за мной.

Эльф вздохнул:

— А ведь говорили хиппи: «Не доверяйте никому старше тридцати»… — Он ковырнул ногтем обои на стене. Со злостью дёрнул торчащий кончик и неожиданно легко отодрал огромный кусок бледной бумаги. Обнажился серый бетон. — Недолго мир протянул. А, Белка?

Та мрачно кивнула.

— Вот и кончились свобода и равенство и братство. Быстро и аккуратно… Мы снова вне закона, снова никто… — бормотал Эльф.

Белка, не желая слушать жалобы, резко оборвала его, обратившись к Йону:

— Много народу согласится идти в леса?

— Человек двадцать.

— Негусто.

Белка подошла к окну, беспокойно выглянула. Они жили на втором этаже здания, где раньше располагался офис какой-то небольшой компании. Сверху была видна пустынная, залитая мягким вечерним светом дорога, петляющая меж убогих, тесно прижавшихся друг к другу, лачужек.

— Как же Сатира предупредить? — спросил Эльф в растерянности.

— Никак ты его не предупредишь. Мобильники тут не действуют, да у нас их и нет. А куда Сатир собирался ехать, мы не знаем, — ответила Белка.

Эльф взял оторванный кусок обоев и крупными буквами написал: «Сатир, Руги — предатель. Мы ушли в леса». Скотчем наклеил плакат на окно, в надежде, что Сатир увидит его раньше, чем сработает президентская служба безопасности.

— Пора, — сказал Йон.

Белка взяла свой пистолет, сунула за пояс.

— Знаете, ребята, вы идите, а я, пожалуй, Сатира подожду.

— Ты что, Серафима? — остановился от неожиданности Эльф.

— Да, да. Я останусь. Он, наверное, скоро подъедет. Плаката, конечно, не заметит, темно уже. Я ему всё объясню, а если тут устроят засаду, то постараюсь перехватить где-нибудь на подъезде.

— Где ты его перехватишь? Сюда с четырёх сторон подъехать можно, это же перекрёсток, — повёл рукой Йон.

— Значит, затаюсь, вон в том заброшенном доме и помогу отбиться. Они же не ожидают, что нас окажется двое.

Лицо её окаменело, сквозь смуглую кожу проступили упрямые азиатские скулы. Она вытащила пистолет, спокойным, уверенным движением проверила магазин, щёлкнула предохранителем. Эльф понял, что Белка ни за что не бросит Сатира. Йон умоляюще посмотрел на неё:

— Это же самоубийство…

Серафима неожиданно просветлела.

— Знаете, у японцев высшим проявлением любви является именно совместное самоубийство влюблённых. Но я тебя уверяю, что я остаюсь единственно для того, чтобы постараться вырваться отсюда. Я думаю, если мы будем действовать решительно, то это реально.