Подсвечник Чпока

— Сиди тихо, жив будешь, — шипит левый Молочный.

Из туннеля поезд выкатывается. Хоть и слаб был Нумизмат, тщедушен, да не робкого десятка. Сам быковать любил. Вот и хлынула озорная бычья кровь в глаза, заиграла яростно. Рванулся он вперед. Началась кутерьма-свистопляска. Припомнилось Нумизмату, что читал он где-то — при подобных случаях надобно кричать: «Пожар!», чтоб привлечь внимание окружающего люда. Заорал, завопил во всю глотку. Но не заинтересовались люди на перроне, не обернулись даже, не шелохнулись. Увлекались все по-прежнему делами своими личными — кто семечки щелкал, а кто газеты читал. Бьет Нумизмата один кабанчик кулаком в ухо, а другой ногой по почкам, очки слетают, но он все держится, в ответ во все стороны без разбора кулаками машет, в полутьме-полуслепоте своей, лишь бы попасть в мягкую вату. Поезд докатился, останавливается. Аккурат напротив них стопорится кабинка машинистов. Двери отворяются. Оба машиниста вылетают не перрон. Наутек пускаются молочные, драпают. Приняли они с перепугу машинистов за Серых, обознались. Но один, самый назойливый, остался. Нумизмат с трудом стряхивает его с себя, машинисты втягивают к себе в кабинку Нумизмата. Поезд трогается.

— Да уж, повезло тебе, — говорит один из машинистов. — Хорошо, что мы подоспели. А то бы, поди, замочили совсем.

Щекотно у Нумизмата в левом боку, щупает он его, проводит по нему рукой, подносит ладонь к глазам. Нюхает. Капли крови падают ему на подбородок, шею, грудь. Видать, самым назойливым из Молочных оказался тот, что был слева. В битве он зацепил Нумизмата пером. Но ранение, по ходу, неглубокое. Выручила Нумизмата газовая волына, что лежала в боковом кармане. Звякнуло перо о нее и соскочило. Разрезало джинсовую куртку и рубашку. Полоснуло кожу. На следующей станции Нумизмат выходит из поезда. Ползет враскоряку по ступеням вверх, одной рукой держась за поручень, другой придерживая бок. Медленно продвигается к троллейбусной остановке. Вскарабкивается в троллейбус. Поверху возвращается домой. За окном неясные абрисы пятен, спокойные и неторопливые чередуются с быстрыми и суетливыми. Скрипучий голос объявляет:

— Станция метро.

Нумизмат маленькими шажками нащупывает ступеньки. Злобные сограждане подталкивают его в спину. Троллейбус дергается и качается. Нумизмат наугад ступает на прочный асфальт. Удачно. Десять шагов, передышка, пять шагов, передышка. Нумизмат приближается к дому. «Оторвался, — думает Нумизмат. — Очки не жалко, давно уже хотел новые сделать, покрасивее. Завтра зайду в аптеку». Входит в подъезд. И тут его встречает складень в живот.

Художник

Во втором сне Чпок оказался художником. То есть рисовать он по-прежнему не умел, но почему-то выдавал себя за художника. Теперь он жил в Столице, малевал какую-то мазню и величал это искусством, были, конечно, те, кто называл творчество Чпока полной хуйней, но находились и другие, кто принимал все это за чистую монету и даже восторгался. В этом сне Чпок был не один, с ним так же были два товарища, вместе с которыми он образовал художественную группу. Один, с большой головой имбецила, тяпляписто обрисовывал чужие фотокарточки в немудреной программе на компьютере и искренне считал себя гением. Другой, с маленькой головой, делать, как и Чпок, ничего не умел, и с ним Чпок сдружился больше. Вместе они снимали на камеру какие-то движущиеся картинки и называли это кино. По вечерам Чпок не сидел дома, а шастал по открытиям выставок других художников. На открытиях официанты подносили вино в бокалах, и собирались все остальные художники, ходившие на них, как на работу, потому что, как говаривал кто-то из них, художникам нужно торговать ебачом. И Чпок ходил, торговал исправно. Скоро он обнаружил, что художники эти больше похожи на Добытчиков, искусством друг друга не интересуются, а все больше спрашивают друг у друга, что у кого и почем продалось. На открытиях также Чпок разглядел толпы разодетых Петухов, некоторые из которых выдавали себя за критиков, а некоторые за молодых художников. Одни от других, впрочем, мало отличались, разве что выдававшие себя за критиков не интересовались не только искусством, но и вообще ни чем, даже остальными Петухами, предпочитая насасываться винцом в одно рыло. Посещали открытия и светские дамы, похожие на Гонцов, потерявших работу. Во сне присутствовали так же Мойша и Крокодил, живые и веселые, и они даже по-прежнему были Скупщиками, только скупали не Лысых, а картины Чпока, причем, в отличие от Лысых картины брали не все, а еще и придирались, выбирали, какая понравится. Довольно быстро Чпок смекнул, что они являются какими-то влиятельными людьми в незнакомом мире искусства и даже владеют двумя большими картинными домами в помещении заброшенной фабрики. Мойша в конце концов совсем зарвался и вообще отказался выставлять творчество Чпока, называя его дешевкой, а Крокодил, напротив, предложил ему сотоварищи персональную выставку. К этой выставке они придумали специальную светящуюся коробку, куда напихали все, что умели — двигающиеся картинки, обрисованные на компьютере фотокарточки и мазню Чпока, вдобавок товарищ с маленькой головой наорал что-то матом в микрофон, и это они обозвали пением, а все вместе окрестили мудреным словом «инсталляция». Посреди коробки возвышалась по их замыслу скульптура, изображающая их самих в виде единого трехликого божества с огромным стоящим шутилой, к которому тянулись голые парни и девки. Самим им задумка очень понравилась, долго ржали. Только вот вышла незадача — сами они делать ни коробку, ни скульптуру не умели, поэтому пришлось нанять косматого Чужого по имени Пого. Взяли у Крокодила половину бабулек авансом и выдали их Пого. Пого обещал к открытию выставки все успеть, так что сами они, про себя не забыв и отжав бабулек чуток, веселились, бухали и жрали молочного поросенка. Во сне время сместилось, подготовка к выставке шла годами, и, пока суть да дело, товарищ с маленькой головой успел отрастить огромную шевелюру, так что голова стала казаться большой и красивой, в таком виде он полюбился ядреной бабе, она его оженила, и из дела он вышел. А товарищ с большой головой, и так старый, состарился совсем, впал в маразм и сидел дома, попивая беленькую маленькими рюмочками. Так что незадолго до открытия Чпок остался один, протрезвел и заволновался. Поехал он на фабрику, проверять этого Пого, что к чему. Оказалось, что и Пого к тому времени думать про выставку забыл, а все выданные ему бабули то ли потерял, то ли потратил. Пришлось занимать еще у Крокодила, снова Пого бабули ссуживать. Потом Чпок куда-то отлучился по делам, на пару недель что ли, а когда вернулся, выяснилось, что Пого решил сэкономить на материалах и их не покупать, а где-то стырить, а на сэкономленные бабули купил сорок граммов гидропоники и день за днем дымил, не переставая.

— Давай курнем, — хохоча, предлагал он Чпоку, но Чпок нервничал и дымить отказывался, спрашивал, где напиленные детали, а Пого объяснял, что пилил их ночью, всю ночь работал, вон они там лежат — он показывал куда-то во тьму, под горы мусора, — а днем не грех подымить, передохнуть, и следующей ночью он все закончит.

Последнюю ночь перед открытием Чпок не спал, ворочался с боку на бок, а проснувшись ни свет ни заря, понесся на фабрику в мастерскую к Пого.

— Давай, показывай, где эти ебаные детали, — орал он в лицо Пого, но Пого был на редкость спокоен, улыбался.

— Знаешь, — сказал он, — я сейчас должен туалет закончить, а потом уже примусь за вашу коробку.

— Какой еще туалет? — ничего не понимая, орал Чпок.

— Понимаешь, я врубился, — продолжал улыбаться Пого, — что на любой выставке главное — туалет.

Чпок стоял ошарашенный, тупо уставясь на Пого.

— Вот люди придут на выставку, захотят поссать, посрать, а туалета-то и нету. А красивый туалет — это полдела. Каков туалет, таково и впечатление, — говорил Пого, — вот я и взялся вчера туалет строить.

Чпок смотрел на Пого, начиная допирать, что тот просто сошел с ума, перекурил, скурил сорок граммов за несколько дней, и теперь впал в полный неадекват, и больше нельзя его слушать, время идет, летит, неумолимо надвигается открытие, тогда он толкнул Пого за порог мастерской, выхватил у него ключи и запер, а сам понесся к ларьку за беленькой, тяпнул из горла, живот отпустило, сердце перестало птицей рваться на волю, вернулся к мастерской, отпер Пого, тот и в самом деле оставшись один взаперти начал пилить. Чпок присоединился к нему, помогал, подавал детали, скульптура была закончена, к пяти начали собирать коробку, до открытия оставался час, «Так, а где же движущиеся картинки?» — почесал космы Пого, «И в самом деле, где же они?» — подумал Чпок, и живот снова скрутило, защемило сердце, застучало в голове, где, где же они? Ведь раньше за них отвечал товарищ с маленькой головой, наверное, оженившись и выйдя из дела, он оставил их Чпоку, а Чпок в суете про них совсем забыл. Молча он выбежал на улицу, поймал точилу, понесся через весь город домой, как назло, пятница вечер, пробка, точила стояла, Чпок выскакивал из нее, бежал через улицу к другой, снова вскакивал, ехал дальше, бежал, падал, упал в лужу, весь в грязи внесся домой, вот он, заветный пакет с движущимися картинками лежит у двери, Чпок схватил его, снова понесся, поймал точилу, ехал, бежал, к восьми влетел на фабрику, друзья приветствовали его, бежал мимо, весь белый, прижав пакет к груди, мимо, вот стоят сестра с подружкой с цветами, мимо, отец, мимо, идет Крокодил с заграничными Скупщиками мимо, толпа Петухов, мимо, влетел в дом выставки, стоп, пустота, вытер пот, где же коробка? Бежал в мастерскую к Пого, не добежал, увидел посреди темного двора новенький белый туалет, услыхал хохот Пого, увидал его, трясущего космами и побежал прочь, мимо, мимо, мимо, навсегда из этого мира…

Чпок бежал и бежал, но из сна убежать ему не удалось, и он очутился у себя в квартире, где и засел, укоренился грибом крепким. Картинок его Крокодил, понятно, больше не покупал. Бабули почти сразу иссякли, Чпок стал скупиться и экономить. Из дому он почти не выходил, разве что в магазин за картохой. Однажды нашел на дороге три завалящиеся картофелины, и, воровато озираясь, к стыду своему подобрал. Питался по большей части геркулесовой кашей пустой, не токмо без масла, но и без соли с сахаром. Вот с тоски и безысходности овладел он чуток той программой мудреной, которой его товарищ с имбециловой бошкой пользовался. Ну, и со злобы или шутки ради, или от того и другого вместе, а, может, просто желая выделиться, прилепил он к портрету правилы Страны своей пизду вместо рта, и выложил ту картинку во всемирную сеть. С утра проснулся, заглянул в сетевые недра, ожидая реакции какой развеселой от сетевого сообщества, ан нет, реакции ноль, ну задумал тогда в магазин за хлебом сходить, благо картофан с геркулеской закончились. Вышел во двор, тут-то его и сцапали. И надо же как, зыркнул Чпок вначале по сторонам из природной предосторожности, вроде нет никого, повернулся к двери, чтоб ее захлопнуть, глядь, как бегут к нему со всех сторон дяди взрослые, кто-то в штатском платье, а кто-то с самодвигой наперевес. И откуда только они взялись? Небось, из точил своих во дворе тихой сапой припаркованных, повыскакивали. Затащили Чпока обратно в квартиру, беседы ради, и заперли на кухне. Нависли над ним трое, а остальные по хате разбрелись, кто в подъезде остался, а кто в прихожей. Первый, коренастый и маленький, был на вид очень злым, но играл роль доброго. Второй, помоложе и со шрамом на лице, тоже очень злым казался. Но не притворялся, соответствовал роли своей. Третий с отсутствующим выражением хлебала и стеклянными моргалами, все вопросы норовил задавать не простые, а с подковыркой какой. Состоялся у них такой разговор.

Третий: Чпок, ты кто такой, чтобы вмешиваться в социальную политику государства?

Чпок (неуверенно): Ну, я это… художник…

Третий: Художник, епта! А образование у тебя какое?

Чпок (понурившись, с завиральным видом): Ну, это… разные…

Третий: Разные! Епта, а какие конкретно?

Чпок (желая выкрутиться и перевести разговор на другую тему): А что такое социальная политика?

Третий: Чпок, епта! Ну, ты че тупишь-то! Чо тупого включил?

Чпок: Я, правда, не знаю…

Третий: Чпок, ну хорош! Ты ж вроде все понял уже! Чего обратку даешь?

Чпок сидел молча, потупившись. Третий отошел в сторону. Чпок вздохнул и закинул ногу на ногу.

Второй: Ты как сел-то? Сядь нормально, понял!

Чпок (сняв ногу и сев ровно): Ну, я же это у себя на хате…

Второй: Тебя ебнуть, что ли? Ты чего не понял что ли, как сидеть надо, а?

Второй извлек откуда-то и показал Чпоку тетрадку с картинками. Полистал, открыл ее посередине и тыкнул пальцем.

Второй: Что это?

Чпок (приглядываясь): Ну, доктор.

Второй: А это что у него на руке?

Чпок: Ну, перчатка медицинская.

Второй: А надпись какая?

Чпок (читает медленно): Ты хочешь, чтобы твой сын пошел в Серые? Лучше сделай аборт!

Второй: А нарисовал кто?

Чпок: Не я.

Второй: Не ты, епта! А кто тогда?

Чпок: Ну, это наш другой участник. У него голова большая.

Второй (тыкнув куда-то еще): А это что?