Подземное время

Она думала, что сможет сопротивляться.

Она думала, что готова к этому.

Постепенно, незаметно для себя, она привыкла. Забыла, как она работала раньше, в чем состояли ее обязанности, как она когда-то проводила в конторе по десять часов в день не поднимая головы.

Она не знала, что все может зайти так далеко, что и не вернуть.

Не знала, что компания может закрывать глаза на подобную жестокость, какой бы скрытой она не была. Иметь в своем организме растущую раковую опухоль – и никак на это не реагировать, не пытаться ее излечить.

Матильде часто вспоминается игра «шамбульту»[2], которую обожают ее мальчишки. Пустые консервные банки: дети сбивают их меткими ударами на ежегодной школьной ярмарке, пока последняя не упадет.

Она как та мишень, и на сегодняшний день от нее почти ничего не осталось.

Но когда она задумывается об этом, лежа вечером в постели или погрузившись в горячую воду в ванной, она отчетливо понимает, почему до сих пор не сказала никому ни слова.

Она молчит, потому что ей стыдно.

Глава 7

Матильда открывает платяной шкаф, достает трусики, брюки, блузку. В соседней комнате у Симона включилось радио. Несколько минут спустя он стучит в ее дверь и спрашивает, не пора ли будить близнецов. Матильда бросает взгляд на часы: она пока еще успевает. Она идет на кухню и там замирает на мгновение, продумывая, что и в каком порядке ей предстоит сейчас сделать. Она не включает старый приемник: ей надо сосредоточиться. В дверях появляются Тео и Максим и тут же кидаются ей на шею, чтобы поцеловать. Их тела горячие со сна; Матильда нежно гладит их лица, еще слегка помятые от подушки, вдыхает их запах. Сейчас, когда они ее обнимают, все неурядицы собственной жизни на краткий миг кажутся ей незначительными. Ее место здесь, рядом с ними, а остальное неважно. Она позвонит врачу, вызовет его прямо к себе домой, объяснит ему все. Он ее осмотрит и подтвердит, что она полностью обессилена, что в ее теле не осталось ни атома, ни импульса. А после его ухода она до полудня проваляется в постели, потом встанет, отправится в магазин за покупками, или выйдет куда-нибудь в люди, чтобы наполниться чужим шумом, блеском, движениями. Она приготовит еду, которую обожают ее сыновья, например блюда, в которых все ингредиенты будут одного цвета или начинаться на одну букву, накроет красивый стол и будет ждать их возвращения, она…

Она вызовет врача. Как только дети уйдут.

Едва усевшись за стол, Тео принимается болтать. Он всегда был самым языкастым, знал десятки шуток, множество историй – смешных, грустных, заставляющих зевать или вызывающих страх. Решительно потребовав внимания, он пересказывает братьям телепередачу о книге рекордов Гиннеса, которую он видел на днях у приятеля. Сперва Матильда слушает его вполуха. Она наблюдает за сыновьями; все трое такие красивые. Тео и Максиму исполнилось по 10 лет, и они совершенно разные; Симон уже перерос ее, от отца он унаследовал широкие плечи и особенную манеру сидеть на краешке стула, слегка раскачиваясь. Мальчики чему-то засмеялись, и Матильда заставляет себя прислушаться к разговору. Как оказалось, какой-то тип установил рекорд по количеству лифчиков, расстегнутых за минуту одной рукой. А другой чудак за то же время смог восемьдесят раз спустить и вновь натянуть трусы.

«Расскажи еще о каких-нибудь достижениях!» – кричит Максим, задыхаясь от смеха. Тео не надо упрашивать. Один человек языком завязывает в узелки черешки от вишен, другой – палочками ест шоколадные конфеты-драже. Братья дружно хохочут. Матильда одергивает их: уместно ли здесь говорить о достижениях? Ну подумайте сами, что это на самом деле за успехи; разве не унизительно – десяток раз снять и надеть трусы, чтобы стать чемпионом мира в этой категории? Дети задумываются, потом соглашаются. Только Тео добавляет с необычайно серьезным видом:

— Ну а тот тип, который разрезает банан надвое голой рукой, смотри, вот так, и прямо с кожурой, это ведь настоящее достижение, а, мам?

Матильда смеется и гладит Тео по щеке.

Мальчики тоже смеются, все трое: давно они не видели маму такой веселой.

Последние недели, сидя утром с детьми за столом на кухне, Матильда замечает, что мальчики с надежной вслушиваются в ее голос и ищут на ее лице улыбку – но улыбки у нее больше нет, и она не знает, что им говорить. Иногда ей кажется, что сыновья смотрят на нее как на бомбу, готовую вот-вот взорваться.

Но не сегодня.

Сегодня, 20 мая, мальчики надели свои ранцы и вышли из дома уверенными и спокойными.

Сегодня, 20 мая, день начался со смеха.

Глава 8

Лиля поставила свою сумку в багажник и села рядом с ним. Перед тем, как тронуться, Тибо позвонил на базу и предупредил, что заступит на смену на полчаса позже. Роза ответила, что пока найдется, кем его подменить. Самая горячка еще не началась.

По дороге они не разговаривали. Через час Лиля задремала, привалившись к окну; из ее рта к подбородку протянулась тонкая струйка слюны.

Тибо подумал, что он ее любит, любит всю целиком – ее запахи, ее тело, ее вкус. Он подумал, что никогда прежде он не любил вот так, до самозабвения, каждую секунду, с неизбывным ощущением, что все непрочно, что ничего невозможно удержать.

На подъезде к Парижу движение стало интенсивнее. За несколько километров до окружной дороги они почти намертво встали. Зажатый позади грузовика, Тибо перебирал в памяти каждое мгновение вчерашнего ужина. Вот он, облокотившись на стол, наклонился вперед; он тянется к ней. А Лиля откинулась на стуле – как всегда сохраняет дистанцию. Тибо видит себя, видит, как он все больше увязает, пытаясь как можно точнее ответить на вопросы, которые она не перестает ему задавать: что ты ищешь, чего бы ты хотел, что ты хочешь получить – в идеале и нет? Шквал вопросов – ради того, чтобы ничего не говорить о себе, о собственных поисках. Чтобы удобнее было молчать.

Вот он: прилагает все усилия, чтобы казаться веселым, остроумным, интересным, беззаботным.

Вот он, лишенный всех своих тайн, обнаженный.

Вот он: муха, пойманная в стакан.

Тибо уже и позабыл, каково это – чувствовать себя настолько уязвимым. Неужели любовь всегда сопряжена с такой слабостью? Этот неотступный страх все потерять, сделать неверный шаг, сказать что-нибудь не то, одно злосчастное слово. Эта неуверенность в себе, в сорок лет как в двадцать. Но тогда можно ли представить себе что-либо более жалкое и безнадежное?

Перед ее домом он заглушил мотор. Лиля проснулась. Тибо наклонился к ней, чтобы поцеловать. Его язык проник к ней в рот. В последний раз. Он положил ладонь ей на грудь, провел рукой по ее коже – ощущение, которое он так любил, – и затем сказал:

– Нам надо перестать встречаться. Я больше не могу, Лиля. Я больше не могу. Я устал.

Невыносимо банальные слова. Истертые слова, которые оскорбляли его боль. Но других у него не было.

Лиля выпрямилась, открыла дверь, вышла. Обогнула машину, чтобы забрать вещи из багажника. Вернулась, уже с сумкой на плече, наклонилась к Тибо и сказала:

– Спасибо.

И затем, помолчав:

– Спасибо за все.

Ее лицо не выражало ни муки, ни облегчения. Ни разу не оглянувшись, она вошла в здание.

Вот он и сделал это.

Тибо сообщил Розе, что готов приступить к работе, и она скороговоркой продиктовала ему первый адрес: сильный жар, признаки гриппа. Несколько минут спустя она перезвонила ему с вопросом: не может ли он в нагрузку к своему четвертому участку взять еще и шестой? Фразера вчера сломал запястье, перелом со смещением. Диспетчер пока не нашел врача ему на замену.