Поединок. Выпуск 14
Шрифт:
Вопрос.О том, что это именно ее предложение, вы узнали тогда же?
Ответ.К несчастью, потом. А тогда я просто видел, сын страдает, и не мог ему отказать».
Народный заседатель не должность — общественная работа. А не общественную, профессиональную свою работу Галина Ивановна выполняла в ПТУ швейников, где преподавала историю и обществоведение. Была она еще и классным руководителем выпускной группы. По складу души общалась с учениками (в основном ученицами) не только формально. Дружила — если это примелькавшееся, затертое слово хоть в какой-то мере может определить те отношения доверительной близости, которые порой возникают между воспитуемыми и воспитателем.
А такие отношения тут, несомненно, возникли, ибо, как рассказывала
В молодости я тоже слышал про них и с тех пор наивно считал, что у словечка этого — к любви применительно — есть пошловатый душок. Что речь идет о холодном нажиме циника на влюбленную незащищенность, о подавлении воли с расчетом добиться всего.
Но служит ли ныне любовь телесная хоть каким-нибудь «доказательством»? Разве не перестала она быть явлением событийным? Даже у юных... И, насколько я знаю, скорее не он у нее требует ныне смелого шага, самоотверженности и риска в подтверждение подлинности своих чувств, а она — у него. Шага, да, но — иного... — В прошлом году, — рассказывала Галина Ивановна, — одна наша девочка, ей только-только восемнадцать исполнилось, призналась, что скоро выходит замуж. Будущий муж, на семь лет старше, уже дипломированный инженер, пришел со мной знакомиться. Очень мне это понравилось, и сам он понравился: серьезный, воспитанный... Перед свадьбой ему предстояло съездить в Финляндию по линии молодежного туризма, и наша невеста радовалась за него, а значит, и за себя. Вскоре сообщает: свадьбы не будет. Что такое?! Оказывается, привез ей жених из поездки какой-то миленький ремешок. Я сдуру предположила: уж не суеверна ли часом наша девочка, не видит ли в этом символа — будет, мол, муженек держать на привязи свою молодую жену? Она на это даже не рассмеялась: за кого же он ее принимает, если мог из загранки приволочь невесте такую вот чепуху?! А еще клянется, что любит... Напрасно я убеждала ее: валюты туристам меняют немного, только на мелкие сувениры, есть у него еще мать и отец, сестра и друзья, хочется как-то порадовать всех, и вообще — в этом ли счастье, да и ремешок хоть куда... Но мы говорили на разных языках: девочка искренне не понимала меня. Твердила свое: «Надо же!.. Перед свадьбой... Клялся: люблю. А я верила... Вот дура!»
Вернувшись в Москву, я разыскал в редакционном архиве письмо, которое когда-то меня зацепило, потом забылось, но рассказ Галины Ивановны побудил извлечь его из старых папок.
Автор — молодая женщина, технолог консервного завода, — сообщая о том, что разрыв с мужем, видимо, неизбежен, просит «подсказать, как избавить маленького сынишку даже от фамилии отца-подлеца». Деловая часть письма интереса не представляет, а вот почему любимый муж вдруг стал «подлецом», — это имеет прямое отношение к нашему разговору.
«...Мой муж — мастер спорта, уезжает то на тренировки, то на сборы, то на соревнования. Все время в разъездах, и это продолжается два с половиной года нашего брака. Конечно, я знала, на что шла, он предупреждал, я с пониманием к нему отнеслась, сама в прошлом спортсменка. Но дело в том, что стала замечать за ним равнодушие и скряжистость. Вот это самое противное, у нас в семье любили щедрость, а скупцов презирали... Куда он только не ездил — в Ригу, Тбилиси, Ташкент, в Прагу ездил, в Лейпциг, да мало ли!.. Я не против, но уж если ты дома семье не можешь внимания уделить, так пусть хоть будет какая-то польза от твоих путешествий. Живем мы скромно, надо с этим считаться, а не считаешься, так разве же это любовь? Мне стыдно родным рассказать, подруги спрашивают: ну, что Валера привез? Ничего! Как так — ничего? А вот так: кроны вернул назад и обменял снова на рубли. Да еще с него какой-то процент вычли. Срамота! Почему? Времени не было по магазинам толкаться. У других было, а у него не было. Вы меня правильно поймите, я не стяжательница какая, не спекулянтка, мне барахла не надо, но, по-моему, нормальный муж так не поступает. Ждешь-ждешь, а приехал с пустыми руками. Словно и не к жене... Или, может быть, я не права и теперь такие мужья пошли, гребут все под себя, а жена сиди да помалкивай? Некрасиво вроде бы получается...»
Из допроса на следствии Петрушина Валентина Васильевича (продолжение)
« Вопрос.И в итоге вы согласились приобрести автомашину
«Москвич» на имя сына Бориса?Ответ.Да, примерно через полтора месяца очередь подошла, машина была оформлена на его имя, но Борис не платил за нее ни копейки, все деньги мои, точнее, наши с женой: сбережения за много лет. Как только машину оформили в ГАИ, сын сразу же через нотариальную контору подарил ее Светлане. Она еще не была его женой, потому что не развелась с Вадимом, но, возможно, этот дар ускорил развод, так как сын сказал нам: «Теперь Светлана поверила мне окончательно. Она согласилась. Ты понимаешь, папа, она согласилась!» Я никогда раньше не видел его таким счастливым. Жена даже укорила меня: «Вот видишь, а ты боялся! Нам с тобой в их отношениях не разобраться...»
Этот эпизод нашел отражение и в показаниях Светланы Тимаковой на следствии и в суде. Вот короткий отрывок.
«...На мой вопрос, а мы всегда были откровенны друг с другом, Светлана ответила примерно так: «Пока не буду иметь гарантий, в мужья не допущу». Меня тогда кольнуло это слово: «гарантий», мы долго обсуждали, о каких гарантиях она говорит. Я поняла Светлану примерно так: слова потеряли всякую цену, она хотела бы убедиться, что человеку, который намерен на ней жениться, нужна именно она, а не ее мама с положением, связями, не дом и все, что есть в этом доме. Мне кажется, это стало для нее каким-то «пунктиком»... История с машиной была ей нужна как экзамен: любит или темнит? Когда Борис перевел машину на ее имя, Светлана пояснила: «Какой дурак отдал бы машину, чтобы запудрить мозги?» Эта машина развеяла у нее все сомнения...»
Пока я читал дело и разыскивал нужных мне собеседников, Галина Ивановна времени зря не теряла: она решила использовать мой приезд для воспитательной работы в своем ПТУ. Так оказался я вдруг на ее «воспитательском часе», который вопреки своему названию длился не шестьдесят минут, а все двести сорок. И если бы гость не признался постыдно в усталости, — мог продлиться и больше.
Я очень давно не был на встречах с такой юной аудиторией, причем аудиторией почти исключительно женской. Передо мной сидели десятка четыре девчонок, предупрежденных Галиной Ивановной, зачем пожаловал товарищ писатель в их родной город. Кое-кто знал уже раньше историю Светланы Гороховой и успел рассказать о ней остальным. Так что разговор начался без раскачки, сразу по делу. Он удивил меня неожиданной откровенностью и прямотой.
Если в дни моей юности жарко спорили на бессмертную тему, может ли девочка первой признаться мальчику в любви, если позднее тот же вопрос задавался в слегка измененной редакции («Можно ли позволить себя поцеловать уже на первом свидании?»), — наша встреча началась с вопроса тоже прямолинейного, но отнюдь не столь же наивного: «Верно ли, что мы возвращаемся к эпохе матриархата?»
Нарочитая парадоксальность формулировки заставила меня улыбнуться, но задавшая вопрос девочка — с короткой стрижкой, в очень элегантном трикотажном костюме, который еще больше подчеркивал ее юность и стройность, — опередила мои возражения:
— Не в том смысле матриархат, как писал о нем Энгельс, а в смысле житейском. Я вот про что: сегодня женщина выбирает мужчину, а не наоборот («Не всегда!» — крикнул кто-то, девочка не обратила на этот возглас никакого внимания), и заботится о семье, и вообще берет на себя всю нагрузку. А мужчина принимает это как должное и с охотой подчиняется женской заботе. И даже не понимает, что тем самым просто перестает быть мужчиной. Вам ясно, что я имею в виду?
Мне, кажется, было ясно, но какая-то несовместимость школьной обстановки и юных лиц с горькой деловитостью всерьез поставленного вопроса мешала мне сразу настроиться на предложенную волну. Я спросил девочку, сколько ей лет, из какой она семьи и почему задала именно этот вопрос.
Оле Жучкиной только что минуло восемнадцать, мать работала в детском саду, отец — инженер. Эти уточнения мало что проясняли, но Оля пришла мне на помощь, сказав, что семьи Жучкиных и Гороховых живут по соседству и что вопрос ее имеет прямое отношение к делу Светланы.
Так оно, пожалуй, и было, потому что тема «доказательств», которые требует любовь, доказательств со стороны не женщины, а мужчины, выплыла снова, повернулась неожиданной гранью и дала пищу для размышлений.
Вот, если коротко, позиция Оли и нескольких ее наиболее активных подруг — позиция, которую, естественно, я излагаю не цитатно, а своими словами.