Поединок. Выпуск 14

— Тогда повторяйте быстро за мной: шла Саша по шоссе и сосала сушку!

— Шла Шаша по шаше, — повторил бармен, — и сашала шуску...

Лемке улыбнулся:

— Это вам не у Пронькиных!

...«Это вам не у Пронькиных», — пробормотал Пауль. Колонна грязно-зеленых «фердинандов», сотрясая землю, с ревом ползла на северо-запад, в направлении деревни Большой Хартман, и Хельмут с Паулем, еще не остывшие от пальбы на стрельбище, стояли у балюстрады. «Ты не видел еще наши «тигры», — хвастливо заметил Хельмут. Как он презирал себя впоследствии за этот высокомерный тон! А тогда он потребовал у Пауля точного объяснения, кто такие Пронькины. В ответ Пауль пожал плечами. Хельмут доложил начальству. В досье никаких Пронькиных, само собой, не значилось. Вечером на занятиях по русскому языку Пауль давал объяснение: просто такое выражение, говорят же: тришкин кафтан — теперь никто не знает, кто такой Тришка... Преподаватель успокоил Хельмута: «Это одна из бессмысленных русских идиом, сынок. Вовсе не обязательно ими пользоваться». Фукс возразил в том смысле, что знать их надо, и как можно больше. И тогда фразеологизмы буквально посыпались из уст Пауля. Если в кальках с латинских языков Хельмут ориентировался неплохо, то сугубо русские выражения, нарицательные имена и расхожие словечки приводили его в отчаяние. Тут он оказывался у конца латыни [2] . Только позже Хельмуту стало ясно, что его мучения продлевали жизнь Паулю; зная, что обречен, Пауль возводил из синонимов настоящие крепостные стены.

2

В тупике.

За три года в упряжке с ним Хельмут в совершенстве изучил русский. Более того, он и по-немецки заговорил с русским акцентом. И частенько дурачил персонал школы, притворяясь Паулем. О, это было совсем нетрудно. Одного роста, оба курносые и веснушчатые, они носили одинаковые полувоенные бриджи, одинаковые рубашки и куртки из эрзац-кожи. Для персонала школы они были братья, выходцы из Ингерманландии. Эту легенду всячески укрепляли Фукс и дядюшка Руди. Об истинном положении вещей больше никто не знал; в списках учащихся Хельмут Лемке значился как выбывший по нездоровью. Их пара фигурировала под шифром «Пауль-дубль-Пауль». Может быть, это обстоятельство и спасло Хельмута в хаосе первых послевоенных лет. Из X. он пробрался в Бауцен к родственникам по матери: дед его, старый сорб, стал доверником местного отделения Домовины [3] . Его слова оказалось достаточно, чтобы советская военная администрация выдала документы внуку. Пребывание в абверштелле не было, да и не могло быть зафиксировано. Хельмут был слишком молод, чтобы подобное могло прийти кому-нибудь в голову. К тому же он здорово отощал и выглядел совсем мальчишкой...

3

Национальная организация лужицких сорбов. Основана в 1912 году. В период 1937-1945 годов была запрещена.

3

— Что это — не у Пронькиных? — озадаченно спросил бармен.

— Это не переводится, — ответил Лемке. — Я могу приобрести бутылку?

— Найн, — покачал головой бармен.

— Жаль, — сказал Лемке. — А вы здорово шпарите по-немецки.

— Тут рядом гастроном, — посоветовал бармен. — Две остановки на автобусе. Приобретете по себестоимости.

Лемке рассчитался и вышел на улицу.

Мир был прекрасен. В синем небе сияло солнце, промытый дождем асфальт дымился высыхающей влагой. Лемке глубоко вдохнул чистый воздух предместья, поправил на плече ремень сумки и шагнул с крыльца.

Гастроном оказался в десяти минутах ходьбы по Сколковскому шоссе, напротив кожевенного завода. Предприятие расширялось, сборка нового корпуса велась на уровне четвертого этажа.

У винного отдела парень в монтажной каске сунул ему испачканную гипсом трешницу и попросил взять бормоты. Лемке не понял, что от чего хотят. Парень показал на объявление: лица в прозодежде здесь не обслуживались.

— О! — сказал Лемке.

Продавщица дернулась накрашенным ртом, когда он попросил бормоты, сунула лежмя бутылку с темно-красной жидкостью, шлепнула свободной рукой по прилавку и выкрикнула:

— Следующий!

— Мне еще водку, — сказал Лемке.

— Ну?

— Что?

— Одну, две, ящик? — подсказали из очереди. — Ты телись быстрее, счас на перерыв закроют!

— Мне одну! Извините.

Потный, распаренный, он вытолкался из очереди. Малый в каске благодарно тиснул ему руку:

— Спасибо, отец!

— Всегда пожалуйста, — отдуваясь, улыбнулся Лемке.

Остановка оказалась рядом, и вскоре подошел автобус. Лемке решил, что автобус развернется на противоположной стороне, где скопилось уже дюжины две других, и на этом путешествие кончится, и, пожалуй, так будет лучше. Однако автобус пошел прямо, в направлении окружной дороги. «А, будь что будет!» — сказал он себе, неожиданно легко восстанавливая способность думать по-русски.

Он сел поудобнее, приник к окну. Справа по трассе посреди поля показался островок деревьев и цветников.

— Это кладбище? — спросил он, обращаясь к сидевшим впереди него женщинам.

— Видать, не бывал, коли спрашиваешь, — ответила одна из них. — И слава богу. А у меня тут, почитай, полсемьи лежит.

«Все верно, — подумал Лемке, — это кладбище деревни Марфино. Но как оно разрослось...» Теперь он узнавал эти места. Вон лес с еловой опушкой вдоль старицы речки Сетунь, вон поле, простроченное стерней до самого горизонта, вон и старая роща с черными шапками грачиных гнезд. Отчего это березы как поэтический символ стали прерогативой русских? А наши германские березы? Не те стройные ряды березовых штамбов с аккуратно подстриженными кронами вдоль автобанов, а вольно растущие плакучие лужицкие березы! Впрочем, лужицкие культы есть славянские, так что все правильно, уважаемый герр Лемке, истинно немецкое дерево — липа. И Унтер-ден-Линден — национальная липовая аллея; что из того, что некогда она была вырублена для нацпарадов?..

Снова потянулось поле на взгорье. Оно должно быть круче, с большим углом относительно горизонта. Но, видимо, во время вспашек (пахот?) его ровняли, планировали... нет, как это?.. выполаживали— вспомнил он наконец и обрадовался. Ну да, выполаживали? («Управление суффиксами, — вспомнилось следом поучение преподавателя русского языка, — есть начальный этап, и он несложен. Вы сможете с уверенностью сказать о себе, что овладели русским, лишь тогда, когда научитесь оперировать префиксами. Это высший пилотаж, дети мои!»)

Он узнавал эти места глазами Пауля. Точно тогда, в школе, Паулю сделали пункцию памяти и впрыснули ему, Лемке.

Тогда, в сорок пятом, Хельмут не знал, да и не мог знать, каким конкретно образом его намеревались натурализировать. Но он знал, что рано или поздно окажется под Москвой, в этой деревне с загадочным названием — Немчиново.

А в самом деле, почему Немчиново?.. Тот же преподаватель-русист высказал предположение, что деревня названа по прозвищу первых поселенцев, покинувших фатерланд по приглашению Петра Великого. «В таком случае, — заметил дядюшка Руди, — очень возможно, что у Пауля и Хельмута имеется общий предок и по германской линии. Именно этим следует объяснять их феномен». «В Барселоне я однажды расстреливал двух парашютистов, — желчно заметил Фукс, — один из них был томми, другой — француз, и они были похожи Друг на друга даже больше, чем Хельмут с Паулем».

— Немчиново, — объявил водитель. — Конечная!

Лемке сошел последним.

Странное чувство, тотчас охватившее его, было точно волнение человека, вернувшегося домой после долгих странствий.

От въездной площадки уходила вниз главная улица, два ряда разномастных крыш, оправленных в зелень кленов и тополей. Крыши топорщились телеантеннами, это было новшество, и, кажется, не единственное. Вдоль улицы на тонких ножках стояли газораспределительные шкафы. Кроме того, в ночное время улица освещалась, о чем свидетельствовали фонарные столбы с змееподобными головами. Так, какие еще эволюции произошли здесь за сорок лет? Стало просторней? А, вот оно что: у плетней и заборов не громоздились дровяные поленницы. Собственно, и плетней не было, а был штакетник, крашенный в стандартный голубой цвет. В сущности, это было уже другое Немчиново, другими — добротней и глазастей — были дома, мощней и гуще приусадебные деревья, и проезжая часть была уже не грунтовая, в извечных колеях и ухабах, а приподнятая на щебеночную подушку, заасфальтированная и снабженная водостоком.

Лемке потоптался, не решаясь двинуться в глубину деревни и оторваться от спасительной стоянки автобуса. Водитель на сей раз был пожилой толстяк; улегшись на сиденье, высунул наружу ноги в кожимитовых сандалетах. Лемке взглянул на расписание: интервал движения в эти часы составлял семнадцать минут. Семнадцати минут было вполне достаточно, чтобы дойти до домика Пауля и вернуться, тридцати четырех хватало с лихвой. Сделав шаг вперед, он не подозревал, что в обратном направлении сделает этот шаг лишь на другой день.

У дороги стоял серый каменный обелиск. Ничего особенного: жестяная звезда, две даты и длинный столбец имен. Лемке подошел вплотную. Списки погибших на войне немчиновцев, сплошные однофамильцы.

И вдруг ударило по глазам: Ледков П. У.

Только один Ледков П. У. проживал в этой деревне до октября сорок первого, и этим человеком был Пауль.

Значит, здесь как-то дознались о его смерти! Но как, каким образом?

В свое время Лемке рассказал о себе все. О матери, погибшей в тридцать седьмом, — она участвовала в демонстрации за права сербов и умерла от побоев. Об отце, убитом два года спустя в Праге чешскими террористами. О дядюшке Руди, взявшем его на воспитание и устроившем в разведшколу. В школе он провел четыре года, и его показания едва поместились на сорока страницах. И лишь о Пауле он не проронил ни слова. Это была его благодарность Паулю. О том, как суровы русские к своим соотечественникам, попавшим к немцам, он был наслышан. Пауль был мертв и не мог защитить себя; значит, это должен был сделать он, Хельмут Лемке. Хельмут избрал молчание — пусть русские считают, что Павел Ледков пропал без вести; когда-нибудь он расскажет правду. Кто такие «Пауль-дубль-Пауль»? Он так долго ждал этого вопроса, что даже не ощутил страха, когда его наконец задали. Спрашивал русский майор, скуластый и узкоглазый, похожий на Чингисхана из хрестоматии по истории. «Два брата-близнеца из Ингерманландии», — без запинки ответил Хельмут. «Откуда?» — «Из Ингерманландии, герр официр. Это Псковская, Новгородская и Ленинградская области». Майор сплюнул и замысловато выругался. «Что вам еще известно?» — «Они погибли во время бомбежки». — «Оба?» — «Так точно, герр официр, их накрыло осколками одной бомбы».