Поэтический мир прерафаэлитов

Dante Gabriel Rossetti ‘BUY FROM US WITH A GOLDEN CURL…’ Wood engraving. 1862 Illustration for: Rossetti, Christina. Goblin Market and Other Poems. London, Macmillan & Co., 1862

Данте Габриэль Россетти «ЛОКОН ПРИМЕМ МЫ В УПЛАТУ…» Гравюра на дереве. 1862 Иллюстрация к книге: Rossetti, Christina. Goblin Market and Other Poems. London, Macmillan & Co., 1862

РЫНОК ГОБЛИНОВ

Чуть зардеет неба край, Гоблины девиц манят: — Подходи-выбирай! Наш товар — нарасхват! А вот кому — Айву да хурму? Груши и сливы, Сочны, красивы! Дыни, гранаты Соком богаты! Вишня да малина Ярче кармина! Арбузы с грядки, Медово-сладки! Алыча созрела, Клубника поспела, В саду-огороде По ясной погоде — В зареве рассвета, В пламени заката Отгорит лето, Нет ему возврата — Подходи-выбирай! Налетай-покупай! Спелые дыни — Как на картине, С желтым боком, Налиты соком. Сладкие ранетки Прямехонько с ветки, Терпкий терновник, Желтый крыжовник, Богат урожай — Подходи-покупай! Что ни вечер — ждут с опаской Над ручьем у косогора: Жадно вслушиваясь — Лора, Лиззи — заливаясь краской. На лесной опушке Льнут они друг к дружке, Затаились не дыша Между стеблей камыша. Молвит Лора так: — Ближе, Лиззи, ляг. Бойся гоблинов, сестрица, Далеко ли до беды! На какой росли землице Эти странные плоды? — Подходи-покупай! — Слышен зов промеж корней. — Лора, Лора, не смей! Не гляди, не внимай! — Ей, не подымая взора, Лиззи молвит шепотком. Льется, льется голос Лоры Говорливым ручейком: — Лиззи, Лиззи, глянь — снует Странный маленький народ: Один при корзине, другой — при кувшине, Третий — с плетенкой из лозы тонкой, У этого чашка, у того корчажка, Златое блюдо — не меньше пуда! Если гроздья так сочны, Как хорош, должно быть, сад! В землях сказочной страны Зреет дивный виноград! Лиззи молвит: — Нет-нет-нет! Их товары — нам во вред! Их плоды для нас что яд! Лиззи кинулась бежать, Ноги прочь ее несут; Любопытно Лоре: глядь, А торговцы тут как тут! Один — усат как кот, Другой — по-крысьи прыткий, Один хвостищем бьет, Другой ползет улиткой. А тот, с лохматой шубой, Похож на барсука, А этот, острозубый, Увертливей хорька. Лора слышит нежный зов, Словно говор голубиный: Он струится над долиной, Сладок, ласков и медов. Лора подалась вперед — Лилией на лоне вод, Веткой тополя — к луне, Лебедицей — на закат, Словно бриг — навстречь волне, Разом оборвав канат. По тропинке вдоль долины Тащат гоблины корзины, И звучит из края в край: — Подходи-покупай! Поднялись по косогору, Обступили тесно Лору. Скалятся, глумятся Проныры-братцы, Подают знаки Братцы-кривляки. Тот ставит у ног Тарелки да кувшины, А этот сплел венок Из листьев и лещины (Орехов нет таких На рынках городских!) Подносят Лоре блюдо — На нем ягод груда: Смотри-выбирай, подходи-покупай! Лора страсть на сласти падка, Но в кармашке — ни монеты. Хитрый гоблин молвит сладко: — Вот дары благого лета! Вкус у них особый, Подходи — попробуй! Один — мурлычет, Другой — курлычет, Тот, что в птичьем обличье, Щебечет по-птичьи, А этот, насмешник и весельчак, Вопит попугаем: «Гоблин-дуррак!» Молвит сладкоежка: — Это вы в насмешку, Добрые соседи? Поела бы я всласть, Но даром взять — украсть. Нет у Лоры даже меди, Если чем я и богата — Только золотом пшеницы, Что под ветром колосится В свете летнего заката. — Локоны твои — что злато, Локон примем мы в уплату, — Молвят гоблины в ответ. Дева, расплатившись прядкой, Пролила слезу украдкой — Жемчугов ценнее нет! И впилась зубами в плод, В упоении пьянея. Гуще, чем пчелиный мед, Крепкого вина хмельнее, Слаще, чем вода в жару, Сок струился сладким током: Лора упивалась соком И бросала кожуру. Губы Лоры вспухли ало: Пьет взахлеб, и все ей мало! Косточку припрятав, прочь Побрела она нескоро, И не сознавала Лора, День ли светит, пала ль ночь. Лиззи встретила сестру У калитки сада: — Мешкать в роще ввечеру Девушкам не надо! Бойся лога — там живет Хитрый маленький народ! Помнишь, Джинни повстречала Гоблинов при лунном свете, Позабывши о запрете, Их подарки принимала, Угощалась с их подноса, Грезя о нездешнем лете, Их цветы вплетала в косы; После ж — чахла, изнывала, Всюду гоблинов искала, По холмам бродя устало — Безутешна и бледна. Тщетны поиски! Она Поседела и увяла, С первым снегом — умерла. До сих пор голым-гола И черна ее могила. Я там розу посадила — Так она не зацвела. Берегись подобной доли! — Полно, Лиззи, — молвит Лора, — Не желаю слушать вздора! Я плодов наелась вволю С дивных золоченых блюд — Слюнки до сих пор текут! Побегу туда опять я Завтра на исходе дня! Жди с гостинцами меня! — Заключив сестру в объятья, Обещает Лора ей: — Принесу тебе я сливы, Аппетитные на диво, Яблоки — их нет вкусней! Что за нежная малина Мне попала на зубок! Что за дольки апельсина — Как пьянит их сладкий сок! Ломти дыни слаще меда, Груды персиков румяных, — Видно, благостна погода В тех садах благоуханных; Поит влага рос медвяных Купы лилий на полянах, И чисты, как слезы, воды. Две головки на подушке, Словно в гнездышке голубки, Под крылами друг у дружки; Словно две снежинки, хрупки; Два жезла, венчанных златом, Что блестят в ларце богатом; Два цветка на стебельке, — Грудь к груди, щека к щеке, Сестры спят, озарены Светом ласковой луны. Навевает ветер сны; Совы и нетопыри Не тревожат их покой. Все недвижно в час ночной, Все уснуло до зари. В небе заалел восход, Во дворе петух поет; Встала Лиззи, встала Лора, За работу взялись споро: Хлеб пекут, снимают мед, Кормят кур, доят коров, Ставят творог для сыров, Моют пол, метут порог, Месят тесто на пирог, Хлопотливы, словно пчелки, Сели, занялись шитьем, Говорят о том, о сем; В пальчиках снуют иголки, Речь по-девичьи скромна. Лиззи шьет, забот не зная, Лора — как во власти сна; Радуется дню одна, Ночи жадно ждет другая. Ввечеру, на склоне дня За водой идут сестрицы: Лиззи — беззаботней птицы, Лора — что всполох огня. Зачерпнув в кувшин водицы, Лиззи ирисов нарвала — Золотых, пурпурных, алых. — Глянь, сестра: уже закат Дальние окрасил скалы. Не пойти ли нам назад? Затянуло дымкой падь, Даже белок не видать, Птицы спят и звери спят. Лора медлит над водой, Жалуясь, что склон крутой. Не темны-де небеса И не выпала роса; Лора с нетерпеньем ждет, Не раздастся ль невзначай «Подходи-покупай!» — Говор сладостный, как мед, Обольстительный припев: Тщетно! маленький народ Не снует в тени дерев, Не видать средь камышей Плутоватых торгашей; Знать, иссякло волшебство — Не видать ни одного! Лиззи молвит: — Слышен зов Меж деревьев и кустов, Но взглянуть не смею я! Полно медлить у ручья! Блещут искры светляков, Над звездой искристо-яркой Месяц изогнулся аркой, Нам пора домой идти! Если нас во тьме ночной Дождь застигнет проливной, Вдруг собьемся мы с пути? Лора помертвела враз И не в силах молвить слова — Отчего же в этот час Ей совсем не слышно зова, Сколько слух ни напрягай — «Подходи-покупай!»? Или навсегда она От услад отлучена? Темен купол небосвода, Все вокруг застлала мгла… И, расплескивая воду, Лора к дому побрела И в молчанье спать легла. Лиззи задремала скоро, На постели села Лора, С помутневшими глазами, Плача и давясь слезами От неутоленной страсти. Сердце в ней рвалось на части. Дни и ночи напролет Лора тщетно зова ждет, Чахнет от тоски и боли, — Но уже не раздается Зов лукавого народца Над ручьем, в лесу и в поле. К полнолунию она Сделалась седа, бледна, На ущерб пошла луна — Лора тает что ни час, В ней огонь почти угас. Лора косточку тайком Под стеною закопала, Слез над ней лила немало — Вдруг проклюнется ростком. Влажный ток земля впитала, Но росточка нет как нет, Не пробился он на свет. Губы сухи, очи дики — Лора грезит о клубнике, О хурме, о сочной дыне, — Так паломник утомленный, Сквозь пески бредя в пустыне, Видит гладь озерной сини И шатры листвы зеленой, — И не сдерживает стона. Лора шить и прясть не хочет, По хозяйству не хлопочет, Не берется за метлу, Не печет хлебов к столу, Не проглотит ни куска; Целый день сидит в дому В уголке у камелька — Безразлична ко всему. Видит нежная сестра, Как забота Лору гложет, Но помочь ничем не может. На закате и с утра Слышно — гоблины кричат: — Наш-то сад так богат! Созрел урожай! Подходи-покупай! У ручья на склоне дня Не стихает беготня — Только Лоре не слышна. Лиззи лакомств для сестрицы Накупила б, да боится: Больно высока цена. Как забыть о бедной Джинни, Что лежит в могиле ныне? Изнывая по усладам, Сходным с негой брачной ночи, Навсегда смежила очи, Как отравленная ядом, — Чуть зима дохнула хладом, Вместе с первым снегопадом. Лора чахнет, тают силы — Смерть стоит у изголовья; Лиззи, движима любовью, Все сомненья позабыла. А едва сгустились тени, В кулачке зажала пенни, В лоб поцеловала Лору, Побежала к косогору Над ручьем — и в первый раз Смотрит, не отводит глаз. Гоблины хохочут, Заприметив деву, Скачут к ней, топочут — Справа, слева. Квохчут, кулдычут, Кудахчут, мурлычут, Пищат, верещат, Лопочут, трещат, Скачут и пляшут, Лапами машут, Корчат рожи, Строят гримасы, Со зверьками схожи, Чудного окраса: Тот — как кот, этот — как крот, А тот — улиткой спешит-ползет. Вопит попугай: — Подходи-покупай! Скок-поскок, Как стая сорок, По-лисьи лают, Угрями вьются, Несут, расставляют Тарелки да блюдца, К Лиззи льнут да жмутся, Целуют, ласкают: — А вот груши — Бери да кушай! Персики, дыни, Вишни в корзине, Сочный арбуз — Попробуй на вкус! Гранаты алы, Ешь до отвала! Каждый наш плод Сам просится в рот! Вспоминая участь Джинни, Молвит Лиззи: — Добрый люд! Дайте яблок, что в корзине, Дайте ягод с ваших блюд! Пенни им кидает, Фартук подставляет. — Нет уж, окажи нам честь Вместе сесть, попить-поесть! — Ей с усмешкой говорят. — Праздник наш еще в начале, Сумерки едва настали, Звезды ясные горят, Ночь жемчужная тепла, На траву роса легла. Яства лакомые с блюда Уносить нельзя отсюда — Побледнеет их румянец, Потускнеет яркий глянец, Выветрится аромат. Не спеши назад — Близ журчащих струй С нами попируй! Наш народец гостье рад! Лиззи молвит: — Мне пора, Заждалась меня сестра. Раз не продаете ныне Вы ни слив, ни груш, ни дыни, Раз мы не сошлись в цене — Отдавайте пенни мне! На деву гоблины Смотрят озлобленно, Чешут в затылке, Недобры ухмылки. Честят строптивой, Дерзкой, неучтивой, Хватают за локти, Выпускают когти, Хвостами крутят, Непристойно шутят. Не скупились на щипки, Замарали ей чулки, Платье изодрали, Ноги оттоптали, И силком за плодом плод Ей впихнуть пытались в рот. Дева высилась, сияя Золотом и белизною, Как лилея над волною, Как скала береговая Перед натиском прибоя, Как маяк в бурливом море, Льющий пламя золотое; В кипенно-златом уборе Апельсиновое древо — Вкруг него, гудя от гнева, Вьются осы со шмелями; Башня царственного града С золотыми куполами — Тщится враг, замкнув осаду, В грязь его повергнуть знамя. Привести коня к водице, Коли не идет добром, Можно силой — но напиться Не заставишь всемером. Стая гоблинов глумится Над беспомощной девицей: Толкали-тузили, Просили-грозили, За косы трепали, Всю исщипали, Синяков наставили, Руки искровавили, Толкались, лягались, Злобно бесновались, Били и пинали грубо, Лиззи — стискивала зубы, Губ не размыкала, Втайне ликовала: По лицу струился сок, Золотист, прозрачен, ал, Лился и загустевал В ямочках девичьих щек, По точеной шее тек. У лукавого народца Дело не идет на лад: С гостьей утомясь бороться, Пенни бросили назад, Канули невесть куда — Не осталось ни следа, Ни ростка, ни корешка. Этот, ветер оседлав, Улетел под облака, Тот исчез средь росных трав, Эти — в струях ручейка, Эти в землю ушли, Те растаяли вдали. От испуга чуть живая, Побежала Лиззи прочь, Вся в жару, не сознавая, День ли светит, пала ль ночь. Через вереск, через дрок, Напрямик сквозь темный лог, Под собой не чуя ног. В кошельке монетки звон Музыкой ласкал ей слух. Перехватывало дух, Словно мчалась ей вдогон Злая гоблинская стая, Гнусной бранью осыпая. Но не страх ей дал крыла — Лиззи жизнь сестре несла, Сострадая и любя, И смеялась про себя. Лиззи в ночь летит как птица, Звонко кличет от дверей: — Заждалась меня, сестрица? Поцелуй меня скорей! Синяки — пустяки, Злым торговцам вопреки Я тебе добыла сок Нынче на исходе дня: Ешь меня и пей меня, С губ моих, со лба и щек Слизывай нектар и мякоть; Полно маяться и плакать! Я не зря ходила в лог! Лора заломила руки, Волосы от горя рвет: — Чтоб мои уменьшить муки, Съела ты запретный плод? Лиззи, Лиззи, неужели Для тебя померкнет свет? И надежды юных лет Отлетели, отгорели? Пала я — тебе ли пасть? И тебя во тьму без края Увлекла я, умирая, Алчным гоблинам во власть? Лора, пав сестре на грудь, Торопилась сок слизнуть, Льнет губами — все ей мало! Целовала, целовала, Без числа и счету раз — Вся дрожа, в жару жестоком. Слезы хлынули потоком Из сухих запавших глаз, Точно ливень — средь пустыни. Горше полевой полыни, Ей нектар уста обжег, Стал противен сладкий сок: Сделавшись белее мела, Лора вскрикнула, запела, Платье в клочья изодрала, То смеялась, то рыдала, Запылала в лихорадке, Заметалась, как в припадке, Била в грудь себя со стоном; Пряди реют в беспорядке — Так над факелом зажженным Пламя по ветру струится, Так взмывает ввысь орлица, Солнце заградив крылами, Так летит из клетки птица, Так над битвой реет знамя. Разлилось по жилам пламя, К сердцу хлынуло волной, Жар уняло потайной, Одолев огонь тлетворный. Горечь губы жгла виной: Куплен дорогой ценой Миг блаженства иллюзорный! В битве сила иссякала: Словно мачта корабля Пред свирепой мощью шквала, Словно пенный гребень вала, Что низринулся, бурля, Башня, что не устояла Перед натиском тарана; В круговерти урагана С корнем вырванное древо, — Так без чувств упала дева. Все прошло — боль, стыд, вина… Жизнь ли, смерть ей суждена? Жизнь из смерти родилась. Лиззи, сидя над больной, Каждый вздох во тьме ночной Ловит, не смыкая глаз. Лоре подает питье, Увлажняет лоб ее, Слезы чистые роняя. Но едва запели птицы, Расступилась тень густая, И с серпами вышли жницы В поле золотой пшеницы, И осока у реки Закачалась на ветру, И кувшинка поутру Разомкнула лепестки, Лора, пробудясь от сна, Рассмеялась безмятежно; Милую сестрицу нежно Обняла на миг она. Седины в помине нет — Льются локоны, сияя, Вновь уста — свежее мая, И в глазах лучистый свет. Год за годом быстро мчится; Ныне каждая сестрица — Мать семейства и жена, Детворой окружена. Жизни нежные лелея, — В мире нет забот милее! — Вспоминала часто Лора Годы юности своей, Радости девичьих дней, Что минули слишком скоро; И дивила крох рассказом Про запретный темный лог: О народце востроглазом, О плодах, чей сладкий сок Отравляет кровь, как яд. (В селах сыщешь их навряд!) Но сестра сестру спасла От напасти неминучей: Не страшась угроз и зла, Ей бальзам добыла жгучий, Исцеленье принесла. Так внушала Лора крохам Ручки их соединяя: — Лучший друг — сестра родная, Каждым словом, каждым вздохом О тебе радеет, зная, Как твою развеять скуку, Как избавить от беды. Упадешь — протянет руку И поддержит в час нужды. Перевод С. Лихачевой и В. Сергеевой

Dante Gabriel Rossetti ‘GOLDEN HEAD BY GOLDEN HEAD…’ Wood engraving. 1862 Illustration for: Rossetti, Christina. Goblin Market and Other Poems. London, Macmillan & Co., 1862

Данте Габриэль Россетти «ДВЕ ГОЛОВКИ НА ПОДУШКЕ…» Гравюра на дереве. 1862 Иллюстрация к книге: Rossetti, Christina. Goblin Market and Other Poems. London, Macmillan & Co., 1862

УИЛЬЯМ МОРРИС WILLIAM MORRIS

Чарльз Фэйрфакс Мюррей ПОРТРЕТ УИЛЬЯМА МОРРИСА Ок. 1870 Национальная портретная галерея, Лондон

УИЛЬЯМ МОРРИС (24 МАРТА 1834–3 ОКТЯБРЯ 1896)

Английский поэт, художник, дизайнер, издатель, переводчик. Крупнейший представитель второго поколения прерафаэлитов, неофициальный лидер Движения искусств и ремесел. Родился в семье биржевого маклера. Учился в Оксфордском университете, где подружился с Э. Бёрн-Джонсом — молодых людей объединила любовь к Средневековью. Одной из вершин совместной работы Бёрн-Джонса и Морриса впоследствии стало издание сборника произведений Чосера (1896). Грезя о Средних веках, Моррис построил Ред-Хаус — Новый Камелот из красного кирпича, приют для всех художников. Основав журнал Oxford and Cambridge Magazine,ставший продолжением журнала прерафаэлитов The Germ,Моррис публиковал в нем свои поэтические произведения и статьи по теории декоративных искусств. Увлечение Морриса легендами о короле Артуре вдохновило его на создание сборника «Защита Гвиневры и другие стихи» ( The Defence of Guenevere and Other Poems,1858).

Моррис мечтал о гармоничном соединении труда физического и духовного и искал свой идеал в Средневековье — и со свойственной ему неугасимой энергией взялся за пропаганду социалистического учения, которое, как он надеялся, должно было положить конец «железному веку». В 1861 г. Моррис с несколькими друзьями-художниками основал компанию, которая занималась ручным производством предметов декоративно-прикладного искусства. В конце 1880-х годов Моррис создал издательство «Келмскотт-пресс», целью которого было возрождение средневековых традиций книгопечатания.

В сотрудничестве с Эйриком Магнуссоном переводил исландские саги; перевел также «Энеиду» Вергилия и «Одиссею» Гомера и ряд средневековых рыцарских романов со старофранцузского языка. Считается основоположником жанра фэнтези, оказал непосредственное влияние на мастеров жанра XX века, в частности К. С. Льюиса и Дж. Р.Р. Толкина. Написал ряд романов и повестей со сказочно-фантастическим сюжетом, стилизованных под средневековые рыцарские романы либо скандинавские саги.

Поэтические книги Морриса «Защита Гвиневры», «Земной рай» (The Earthly Paradise,1868) и «Стихи мимоходом» ( Poems By the Way,1891) вошли в золотой фонд британской поэзии.

PRAISE OF MY LADY

My lady seems of ivory Forehead, straight nose, and cheeks that be Hollow’d a little mournfully. Beata mea Domina! Her forehead, overshadow’d much By bows of hair, has a wave such As God was good to make for me. Beata mea Domina! Not greatly long my lady’s hair, Nor yet with yellow colour fair, But thick and crisped wonderfully: Beata mea Domina! Heavy to make the pale face sad, And dark, but dead as though it had Been forged by God most wonderfully — Beata mea Domina!— Of some strange metal, thread by thread, To stand out from my lady’s head, Not moving much to tangle me. Beata mea Domina! Beneath her brows the lids fall slow, The lashes a clear shadow throw Where I would wish my lips to be. Beata mea Domina! Her great eyes, standing far apart, Draw up some memory from her heart, And gaze out very mournfully; — Beata mea Domina!— So beautiful and kind they are, But most times looking out afar, Waiting for something, not for me. Beata mea Domina! I wonder if the lashes long Are those that do her bright eyes wrong, For always half tears seem to be — Beata mea Domina! — Lurking below the underlid, Darkening the place where they lie hid — If they should rise and flow for me! Beata mea Domina! Her full lips being made to kiss, Curl’d up and pensive each one is; This makes me faint to stand and see. Beata mea Domina! Her lips are not contented now, Because the hours pass so slow Towards a sweet time: (pray for me,) — Beata mea Domina! — Nay, hold thy peace! for who can tell? But this at least I know full well, Her lips are parted longingly, — Beata mea Domina!— So passionate and swift to move, To pluck at any flying love, That I grow faint to stand and see. Beata mea Domina! Yea! there beneath them is her chin, So fine and round, it were a sin To feel no weaker when I see — Beata mea Domina! — God’s dealings; for with so much care And troublous, faint lines wrought in there, He finishes her face for me. Beata mea Domina! Of her long neck what shall I say? What things about her body’s sway, Like a knight’s pennon or slim tree — Beata mea Domina!— Set gently waving in the wind; Or her long hands that I may find On some day sweet to move o’er me? Beata mea Domina! God pity me though, if I miss’d The telling, how along her wrist The veins creep, dying languidly — Beata mea Domina!— Inside her tender palm and thin. Now give me pardon, dear, wherein My voice is weak and vexes thee. Beata mea Domina! All men that see her any time, I charge you straightly in this rhyme, What, and wherever you may be, — Beata mea Domina! — To kneel before her; as for me, I choke and grow quite faint to see My lady moving graciously. Beata mea Domina!

William Morris LA BELLE ISEULT Oil on canvas. 1858 Tate, London

Уильям Моррис ПРЕКРАСНАЯ ИЗОЛЬДА Холст, масло. 1858 Галерея Тейт, Лондон

ХВАЛА МОЕЙ ГОСПОЖЕ

Обличьем госпожа бледна — Слоновой кости белизна В ее чертах заключена. Beata mea Domina! Густою тенью вкруг чела Змеясь, волна волос легла, — На радость мне сотворена! Beata mea Domina! Не длинны кудри госпожи И не оттенка спелой ржи, Но прядь волнистая пышна, — — Beata mea Domina! — И затеняет бледный лик, Печалью омрачив на миг, Рукой Господней создана, — Beata mea Domina! Господь сплетал за нитью нить, Лоб госпожи моей обвить — В их сеть душа завлечена! Beata mea Domina! Взмах томных век — неспешно-тих; Какой соблазн для губ моих — Тень от ресниц, темным-темна! Beata mea Domina! В ее глазах отражены Души видения и сны; Их непостижна глубина; Beata mea Domina! В них — состраданье и печаль, Они глядят куда-то вдаль, Ждут не меня, а даль — темна. Beata mea Domina! Что ясные мрачит глаза? В них словно бы дрожит слеза — Уж не ресниц ли в том вина? Beata mea Domina! Тень — влажным бликом на щеке: Слеза — под веком в уголке; Прольется ль обо мне она?.. Beata mea Domina! Гляжу, бледнея, на уста — Их вдумчивая полнота Для поцелуев создана. Beata mea Domina! Увы, нескор к блаженству путь, И губы дуются чуть-чуть — Когда ж придет для нас весна? Beata mea Domina! Нет слов, как их изгиб мне люб! Я знаю: нега этих губ Меня вознаградит сполна! Beata mea Domina! Они любовную мечту Смеясь, поймают на лету — Чуть мотыльком порхнет она. Beata mea Domina! А подбородок! Он так мил: Когда б меня он не прельстил, Моя была бы в том вина — Beata mea Domina! С таким старанием Господь Облек в обличье эту плоть — Черты, и контур, и тона. Beata mea Domina! А шея! Гляну — и замру: Как тонкий стебель на ветру, Над стройным станом взнесена. Beata mea Domina! А пальцы рук! Язык мой слаб Их форму описать! Когда б Я ласку их вкусил сполна! Beata mea Domina! Беда, коль умолчу, смутясь, Как вдоль запястья разлилась, Изящных вен голубизна, — Beata mea Domina!— И как их росчерки тонки На хрупкой белизне руки. Прости мне: речь моя бедна. Beata mea Domina! Да будет обращен мой стих Ко всем мужам, сподвигнув их Везде, в любые времена, — — Beata mea Domina! — Служить ей преданно: она Столь многих совершенств полна, Что я, взглянув, лишаюсь сна. Beata mea Domina! Перевод С. Лихачевой

ERROR AND LOSS

Upon an eve I sat me down and wept, Because the world to me seemed nowise good; Still autumn was it, and the meadows slept, The misty hills dreamed, and the silent wood Seemed listening to the sorrow of my mood: I knew not if the earth with me did grieve, Or if it mocked my grief that bitter eve. Then ’twixt my tears a maiden did I see, Who drew anigh me on the leaf-strewn grass, Then stood and gazed upon me pitifully With grief-worn eyes, until my woe did pass From me to her, and tearless now I was, And she mid tears was asking me of one She long had sought unaided and alone. I knew not of him, and she turned away Into the dark wood, and my own great pain Still held me there, till dark had slain the day, And perished at the grey dawn’s hand again; Then from the wood a voice cried: ‘Ah, in vain, In vain I seek thee, O thou bitter-sweet! In what lone land are set thy longed-for feet?’ Then I looked up, and lo, a man there came From midst the trees, and stood regarding me Until my tears were dried for very shame; Then he cried out: ‘O mourner, where is she Whom I have sought o’er every land and sea? I love her and she loveth me, and still We meet no more than green hill meeteth hill.’ With that he passed on sadly, and I knew That these had met and missed in the dark night, Blinded by blindness of the world untrue, That hideth love and maketh wrong of right. Then midst my pity for their lost delight, Yet more with barren longing I grew weak, Yet more I mourned that I had none to seek.

ЗАБЛУЖДЕНИЕ И УТРАТА

Я плакал вечером от тяжких мук: Несовершенным мир казался мне. Стояла осень, и поля вокруг Внимали мне в туманной тишине, И с ними лес с холмами в полусне, И, может быть — как знать наверняка? — Смешила их слегка моя тоска. Я девушку увидел пред собой, Что шла по шелестящему жнивью; Она смотрела с жалостью такой, Что взор ее впитал всю скорбь мою, И вот я горьких слез уже не лью. Она же стала спрашивать о том, Кого искала тщетно день за днем. Не знал я, как помочь, и снова прочь Ушла она, и скорбь моя ко мне Вернулась. Вот уж день сменила ночь, Вот возвестил рассвет о новом дне; Вдруг слышу голос: «Где, в какой стране Любовь моя и боль моей души? О, где ты? Отозваться поспеши!» То — юноша. Отчаяньем горят Его глаза, взирая на меня. Я плакать перестал, стыдом объят, А он сказал: «Скорбящий! Знай, что я Люблю, любим, но милая моя Исчезла; я ищу и здесь, и там, Но не сойтись нам, словно двум холмам». Он повернулся и ушел во тьму, А я остался. Я не мог не знать: Во тьме слепой вновь суждено ему Найти, и не признать, и потерять. Какая мука! Им — блуждать, страдать, Бесплодно ждать; а на моем пути — Нет никого, и не за кем идти. Перевод М. Липкина

THE EARTHLY PARADISE (A FRAGMENT)

Forget six counties overhung with smoke, Forget the snorting steam and piston stroke, Forget the spreading of the hideous town; Think rather of the pack-horse on the down, And dream of London, small and white and clean, The clear Thames bordered by its gardens green; Think, that below bridge the green lapping waves Smite some few keels that bear Levantine staves, Cut from the yew wood on the burnt-up hill, And pointed jars that Greek hands toiled to fill, And treasured scanty spice from some far sea, Florence gold cloth, and Ypres napery, And cloth of Bruges, and hogsheads of Guienne; While nigh the thronged wharf Geoffrey Chaucer’s pen Moves over bills of lading — mid such times Shall dwell the hollow puppets of my rhymes.