Поэтический язык Иосифа Бродского
Шрифт:
Некоторые положения из эссе «Об одном стихотворении» непосредственно воплощены поэтикой «Представления»:
Оплакивая потерю (любимого существа, национального героя, друга или властителя дум), автор зачастую оплакивает – прямым, косвенным, иногда бессознательным образом – самого себя, ибо трагедийная интонация всегда автобиографична (Бродский, 1999: 142);
…пишущий находится по отношению к своему объекту в положении зрителя к сцене (Бродский, 1999: 142);
…поэт всегда надеется на некоторую параллельность процессов, происходящих в его творчестве и в сознании читателя (Бродский, 1999: 145);
Голос, звучащий в цветаевских стихах, убеждает нас, что трагедия совершается в самом языке. Вы ее слышите (Бродский, 2000-б: 91) [84] ;
…в поэзии подобием смерти является именно механистичность звучания или возможность соскользнуть в клише (Бродский, 1999: 151).
84
Разрядка в указанном издании И. Бродского.
Вот эта клишированность
Бродский пишет: «Цветаева стремится дать здесь картину мира глазами его покинувшего» [85] и сам занимает ту же позицию. У обоих поэтов есть биографическое основание для этого: отдаленность от предмета изображения. Оба видят Россию как тот свет на этом. Как и у Цветаевой, у Бродского в понимании смерти нет ничего утешительного. Но если Цветаева направляет свою мысль от смерти вперед, за пределы быта, то Бродский направляет мысль от смерти назад, в грубый быт жизни. Амфитеатрураю Цветаевой у него соответствует ад [86] , а смерть видится избавлением от мучений.
85
Бродский, 1999: 155.
86
Точнее было бы говорить о превращении рая в ад. Ср.: «Страшный суд – страшным судом, но вообще-то человека, прожившего жизнь в России, следовало бы без разговоров помещать в рай» («Азиатские максимы» – Бродский, 1990: 8).
Начало стихотворения Бродского с обращением в первой строке Председатель Совнаркома, Наркомпроса, Мининдела, с картиной допроса, присутствием Сталина, Кремля, мавзолея в тексте соотносимо с тезисом из эссе о Цветаевой:
Возможно также, что следующее за «Зрел» восклицание «Налаженная перебежка!» – то есть легкость перемещения с этого света на тот – является отчасти эхом скорого на руку революционного правосудия (Бродский, 1999: 162–163).
Отмечая, что «достоверность цветаевской метафизики именно в точности ее перевода ангельского на полицейский» [87] , Бродский и сам обращается к полицейскому языку в самом начале текста.
87
Бродский, 1999: 168.
Читая в эссе:
…не является ли жанр стихов «на смерть поэта» как бы логическим апофеозом и целью поэзии: жертвой следствия на алтарь причины? (Бродский, 1999: 158),
неизбежно вспоминаем написанное позже в «Представлении»:
«Склока следствия с причиной Прекращается с кончиной».Это подводит итог всем предшествующим подходам Бродского к диалектике причины и следствия.
Развивая тезис «с точки зрения Времени смерть и любовь – одно и то же» [88] , Бродский дает целый ряд грубо плотских сцен (Я сломал ее по пьянке и т. п.). Призывы Бродского к буквальному пониманию цветаевского слова позволяют видеть и у него самого не только жаргонную метафору сломал ‘лишил девственности’, но и значение ‘лишил жизни’. Кроме того, сломал может означать ‘лишил воли’ (ср. однокоренной глагол речи уломать – ‘уговорами заставить подчиниться’). В данном случае наглядно проявляется общая закономерность:
88
Бродский, 1999: 175.
Нечто главное в сексуальной образности у Бродского – секс, лишенный эротичности, но взамен представленный как акт коммуникации, ‘часть речи’, если угодно (Лосев, 1995: 289).
Собственно, все плотские сцены и сексуальные реплики в «Представлении» не имеют смысла вне способа их языкового обозначения.
Когда Бродский, реагируя на слова Цветаевой (Что с тобою бы и на массовку – / Говорить?) что – мест! а месяцов-то! пишет, что она
…прибегает к речевым маскам исключительно из целомудрия, и не столько личного, сколько профессионального: поэтического. Она просто старается снизить – а не возвысить – эффект, производимый выражением сильных чувств, эффект признания (Бродский, 1999: 177),
то кажется, что он пишет о себе – о своей иронии, о своих вульгаризмах и нисходящей метафоре – о том, что есть почти во всех его текстах, но в «Представлении» речевые маски фактически заслоняют все другие формы речи. Персонажи «Представления» – тоже маски: Пушкин в летном шлеме с папиросой (так видятся шевелюра, бакенбарды и гусиное перо [89] ), Гоголь в бескозырке (свисающие волосы) [90] , Лев Толстой в пижаме (широкой рубахе). На эти внешние ассоциации накладываются и другие, например можно понять, что Пушкин спускается с небес. В. П. Скобелев приводит анекдот, в котором инициалы А. С. читаются как слово: «ас Пушкин» (Скобелев, 1997: 171).
89
Как и во многих других случаях, здесь открыт простор для разных интерпретаций. Так, например, по рассказам В. Уфлянда, речь идет об изображении Пушкина с пририсованной папиросой; Л. Лосев обращает внимание на строки Бродского Не знаю, есть ли Гончарова, / но сигарета мой Дантес (Лосев, 1996: 144). Комментируя это стихотворение в двухтомном издании Бродского, Лосев приводит несколько толкований: «Наиболее вероятный источник этого сюрреалистического портрета Пушкина – раннее стихотворение Я. А. Гордина “Памяти Лермонтова”, где имеются строки: “Поэты погибшие, / Демоны смертные, / Предтечи великих пилотов”, в ответ на которое Бродский тогда же, в 1959 или 1960 г., написал “Балладу о Лермонтове” ‹…› Пышно отмеченное столетие смерти Пушкина в 1937 г. совпало с рекордными
перелетами светских летчиков (“Если бы Пушкин жил в наши дни, он был бы летчиком”, из письма читателя в газету в 1937 г., цитата найдена И. Паперно), ‹…› Друг Бродского М. В. Ардов рассказывает о забытом романе Федора Панферова, в котором Пушкин и Лермонтов воскресают, ходят по советской Москве и прыгают с парашютной вышки ‹…›. В репортаже с московского рынка, где распродаются сувениры советской эпохи, читаем: “Привожу цены на некоторые предметы, пользующиеся особым спросом у любителей экзотики. Итак: бронзовый бюст А. С. Пушкина в шлеме летчика-истребителя – $100…” (Сергей Менжерицкий. Четвертый интернационал // Литературная газета. 1997, 26 ноября. № 48 (5680). С. 4)» (Лосев, 2011: 451–452).90
Комментарий С. Максудова и Н. Покровской: «Связь Гоголя с морем возникает из старого названия улицы Гоголя в Петербурге – Морская, проходившей по территории Морской слободы. Дом 10 на улице Гоголя принадлежал кн. Н. П. Голицыной, в нем разворачивались трагические события “Пиковой дамы”. Не исключено, что из этой оперы появилось меццо-сопрано, сопровождающее Гоголя» (Максудов, Покровская, 2001: 438–439).
Обратим внимание на то, что Бродский подчеркивает контекстуальную многозначность слов в стихотворении Цветаевой, например, слова свет в тройном значении: это и элемент фразеологизма тот свет, но и Новый Свет как географическое понятие, метафоризированное в ‘иной предел’, и свет в буквальном смысле (‘светящий’). Название «Представление» тоже полисе-мантично, и в данном случае значений больше:
1) ‘спектакль’;
2) ‘воображение’;
3) существительное, производное от глагола предстать (перед Богом);
4) ‘официальный документ’.
Учитывая стихию просторечия в тексте Бродского, следует вспомнить и безграмотное произношение слов представиться вместо преставиться – ‘умереть’, светопредставление. Последнее обнаруживает связь с цветаевским многозначным светом, которую можно было бы не считать актуальной, если бы Бродский так подробно не писал об этом слове. Возможно, слова знак до-проса вместо тела буквализируют понятие Страшного суда. Вспомним и «очную ставку» в «Новогоднем».
Первоочередная актуальность значения ‘спектакль’ [91] тоже указывает на возможную связь двух заглавий. Их можно сложить, получив одно из клише русского языка «Новогоднее представление». Карнавальность представления, очевидная в тексте Бродского, традиционна именно для новогоднего праздника, наследующего некоторые элементы святочного ритуала.
Актуальность значения ‘документ’ обнаруживается в обращении Председатель Совнаркома, Наркомпроса, Мининдела. Текст «Представления» начинается как заявление [92] . Учитывая биографические обстоятельства Бродского и постоянно присутствующую тему родителей в «Представлении», первую строку можно читать как заявление с просьбой разрешить приехать на похороны [93] и с вполне биографической мотивацией: Эта местность мне знакома, как окраина Китая.
91
По мнению В. Кривулина, «поэзия Бродского глубинно и по своей сути театральна ‹…› может быть, подлинным ключом к поэзии Бродского является взгляд на нее в целом как на драматическое, на грани античной трагедии – действо» (Кривулин, 1991: 16).
92
Сам Бродский увидел анкету в менее ясной ситуации: в первых восьми строках стихотворения О. Мандельштама «С миром державным я был лишь ребячески связан…». Комментарий Бродского сразу выводит принудительное создание текста по казенному клише на экзистенциальный уровень: «Анкета, естественно, заполняется на предмет подтверждения права на существование в новом мире, точнее, в новом обществе. Заполняющий как бы стремится заверить некоего начальника отдела кадров если не в своей лояльности по отношению к новому режиму, то в незначительной своей причастности к старому» (Бродский, 2001: 171).
93
Ср.: «молчание, воцаряющееся вслед за требованием срочной визы для выезда на похороны близкого» (Бродский, 1995: 67).
Бродский действительно работал недалеко от границы с Китаем [94] . Китайская тема в начале «Представления» многоаспектна, она связана и с воспоминаниями о раннем детстве, развернутыми в эссе «Полторы комнаты», и с китайской опасностью для России, и выстраивает сюжет сотворения человека из знаков-иероглифов. Важен также и синоним названия Китая Поднебесная. Есть связь и между понятиями Китайская стена – поставить к стенке (‘расстрелять’). Переход мысли от допроса или расстрела к письменности, несомненно, созвучен идее Цветаевой о рождении поэта из трагедии.
94
Бродский рассказывал: «Долго работал в Иркутске, к северу от Амура, вблизи китайской границы. Как-то раз во время половодья я даже в Китай попал – непреднамеренно, просто плот со всем нашим имуществом отнесло и прибило к правому берегу Амура, так что я на какое-то время оказался на китайской территории…» («Искусство поэзии». Интервью Свену Биркертсу – Бродский, 2000-б: 81).
Вместе с тем слово окраина соотносимо с цветаевскими словами краем новым, с незастроеннейшей из окраин, а эта местность мне знакома – с новым местом. О слове местность стоит сказать особо. У Цветаевой в «Поэме конца» читаем:
Но выпит, но изведен. (Орлом, озирая местность:) Помилуйте, это – дом? – Дом в сердце моем. – Словесность