Поэты 1790–1810-х годов

96. <А. И. ТУРГЕНЕВУ>

О ты, которого так много я любил, Кого любезнее, всего милее чтил, Чья дружба кроткая мне счастье доставляла И в одиноку грудь отраду мне вливала, Кем бывши я любим, о счастье не мечтал, Всё счастие мое в тебе одном вмещал, — С тобою должен я, мой милый друг, расстаться! Счастливым можно ли ввек смертному остаться?! И мне назначено суровою судьбой Далёко от тебя вести в тоске век свой! 4 ноября 1801

97. СТАРИННАЯ ПЕСНЬ ДЛЯ НОВОМОДНОГО АЛЬБОМА

Старички почтенной древности, Наши дедушки и бабушки! Ах! Когда б хоть на часок один Вы в святую Русь явилися! Что б за странности увидели, Как чудесят ваши правнуки, Как бы вы, всплеснув обеими, Взвыли громким, горьким голосом: «Ах ты свет наша святая Русь! Как совсем ты перковеркалась! Басурманские обычаи Приняла земля крещеная! Не одни фаты и фартуки, Телогреи с сарафанами, Не одни кафтаны русские И горлатны черны шапочки Бросили они, беспутные! Нет в них сердца, нету русского, Нет родного, нет ни кровного, Нет ни дружбы, ни любови в них! Ах, бывало, девка молодцу Скажет: „Ваня, я люблю тебя!“ — Молодец уж не кручинится: Девка рада хоть во гроб за ним! А зато ведь уж и парень-то Девку любит верой, правдою, Из огня и изо полымя Выхватит свою лебедушку! А теперь уж всё по-новому — Малый бесом рассыпается, А на думе всё непутное: Сломит розу, — да и был таков! Девка плачет, надрывается, Коротает свою молодость, А бездушный насмехается: „Ну, вольно было ей верить мне!“ В старину, бывало, друга нет — Сердце ноет, сокрушается, Тяжело быть в одиночестве! Свет не мил без друга милого! А зато как уж найдет его, Вдвое солнышко прекраснее, Вдвое птички веселей поют, И цветочки, и муравушка — Как-то всё уж не по-прежнему! И в печали, и в веселии Делишь сердце с другом надвое. А теперь уж и по крошечке Сердца для друзей не станется; Их считают не десятками, А всё сотнями и тысячми. Если деньги — и друзей тогда толпа, Есть веселости — как мухи к меду льнут, А приди злодей-невзгодушка — тогда Все рассыпятея, и след друзьям простыл. Ах! Бывало, друга милого Имя на сердце написано, А теперь — ну как запомнить всех? Поголовную им перепись, Надо им приход, расход вести. О! Беспутные вы внучаты! Ведь на то-то вам альбаумы Басурмане ввозят кучами! Уж хотя бы вы в альбаумах, Как, бывало, мы в часовниках, Доброму чему училися; Но и этой нету радости Вашим дедушкам и бабушкам. Ах ты свет наша святая Русь! Как совсем ты перковеркалась!» Старички почтенной древности, Наши бабушки и дедушки! Вы утрите слезы горькие, Вам слезами не исправить нас! Ах! И я, ваш внук почтительный, Должен вместе за толпой идти! Мне Всемила написать велит Что-нибудь в ее альбауме. Как обычая идти не вслед? Как Всемилы не послушаться? Вот, Всемила, тебе песенка Старомодная, не новая. Если будешь ты когда-нибудь В книжке листики рассматривать, Если очередь меня дойдет, Ах! Прочти тогда и мой листок! Поневоле тогда вспомнишь ты, Что и я когда-то в свете жил. Может быть, тогда, задумавшись, Скажешь тихо: «Он любил меня! А любить ведь не грешно ничуть, Сам небесный царь любить велит. Он любил меня душою всей, Рад был жизнью мне пожертвовать. Этот листик написал он мне В самый день мово рождения, Хоть далёко он отсюда был, Но душа его со мной была. Он желал мне счастья, радостей, Он желал мне ввек веселой быть, Чтоб здоровье разливалося По всем жилкам и составчикам; Чтоб я в вечной цвела младости Гордо, пышно — словно маков цвет! Чтоб смеялась людским глупостям, Пересудам их и зависти, Чтоб я шла своей тропинкою, Чтобы сердца всегда слушала — Сердце злому не научит нас, Он желал мне — ввек Всемилой быть!» 22 сентября 1809

98. ИЗЪЯСНЕНИЕ В ЛЮБВИ ПРИКАЗНОГО

Понеже в справках предъявилось И самый суд определил, Чтоб сердце бедно покорилось И Асмодей тебя любил; Понеже, взявши в уваженье Судеб жестоких приговор И рассмотрев определенье, Которое скрепил тот вор, Что славится здесь Купидоном, Лишь каверзы одни творит И в уголовном свете оном Делами всякими кутит; Понеже в день созданья света Указ верховный состоял, На коем значится отмета: «Любовь чтоб каждый испытал!» Понеже сердца в уложеньи Параграф первый то ж гласит, Что должен по узаконенью И даже Асмодей любить! Причин сих ради приказали Любовь мне милой объявить И декларацью предписали Самой Пленире сообщить. Законов в силу поступая, Сим ведать я тебе даю, Чтоб, под сукно не отлагая, Решила ты судьбу мою. Чтоб сердце ты благоволила, Законно справив, отказать Иль приговором положила С меня закладную в нем взять; Чтоб завтраками не кормила, Сказала скоро мне ответ, — Понеже знай, тиранка мила: Сухая ложка рот дерет! 1809

99. ПЕРЕВОД ИТАЛЬЯНСКОЙ ПЕСНИ

Бедное сердце, терзайся! Навек, надежда, прости! Кем я одним лишь дышала, К гробу тот кажет мне путь! Кто обо мне пожалеет? Слезку уронит ли кто? Если друг сердца изменит, В ком нам отрады искать? Почто ж не отнял ты жизни? На что мне жизнь без тебя? Или, ты думаешь, можно Сердцу без друга дышать? Слушай последнюю клятву, Милый изменник души! Верной останусь до гроба! Буду за гробом любить! 1809

100. ПРОСТИ САРАТОВУ

Итак, готово всё? Никита! Шубу мне! Уж это говорю я въявь, а не во сне. Пора, брат, со двора! Пора в Рязань пуститься, Поплакав, потужив, с Саратовым проститься. Не вечно ведь, дружок, и маслице коту, Бывает иногда великий пост в году. Итак, поедем же! — но нет, не торопися: Я с благородными, ты с чернию простися! «Прости, полдюжина почтеннейших мужей, Плюмажем скрывшая ослину стать ушей! Кто солью, кто вином по силам управляя, Ни соли, ни вина отнюдь не презирая, Не брезгаете вы, чтоб ими провонять: И солью, и вином ведь можно дом собрать! Пускай глупцов толпа вам вечно повторяет, Что вора, как огня, всяк честный убегает, Но вы не слушайте: всё это лишь пустяк! Будь вор — так ты богат, будь честен — ты бедняк! Прости, почтеннейший эльтонский обладатель, Веселий и пиров князьям изобретатель! Ползи тропинкою, которою ты полз: В столице кланяйся, а здесь ты вздерни нос; То гостю милому красотку подставляя, Министра жадного то деньгами ссужая, Ты чудо новое пред светом уж явил И самую чуму геройски победил. Когда заслугами ты станешь так блистать, Нетрудно и тебе в сенаторы попасть. Не всяк одним путем мог счастия добиться, А честью ведь нельзя так скоро дослужиться. Юноне чванствами и гордостью подобной, С Венерою одной кокетствами лишь сходной, Пожалуй, от меня супруге поклонись И поученьице сказать ей потрудись: Когда по случаю вперед ей доведется, Что милою она турчанкой уберется, Для талии стянув к несчастью толсто брюхо, Поедет в маскерад, шепнула бы на ухо Тебе, что нынешний нарядный туалет Потребует подчас и целый факультет; Чтоб были под рукой и сонный Андреевский, И сладкий Реингольм — искусный врач немецкий, Чтоб, если дурнота случится ей на пире, Ей помощь обрести по крайности в клистире. Прости ты, сборщица и куриц, и гусей, И волжских осетров, и волжских стерлядей! Как курочка живет, по зернышку клюя, Так длится взятками жизнь жадная твоя. Собою публику усердно забавляя, То образ знаменья руками представляя, То в польском плавая линейным кораблем, То поступью своей равняясь с журавлем, Повсюду кошечьи ты взоры обращай, Во всяком уголке супруга открывай, Остри ты языка убийственное жало, Что в злобных женщинах опаснее кинжала; Как будешь ты и впредь с такою пользой жить, Нетрудно и тебе у фурий хлеб отбить! Прости, жеманная ты кралечка виннова, С супругом в парике, с валетиком бубновым! Назвав тебя Любовь, сыграл родитель шутку, Так точно, как бы я назвал павлином утку! Коль должно бы мне вас к растеньям применить, Позволь его с репьем, тебя с грибом сравнить! Прости, горластая румяная девица, В чиханье первая меж нами мастерица! К спасению души и тела к облегченью Желаю жениха я вашему смиренью. Прости, седой глупец, отец и муж, прости! Знать, счастью твоему в степях сих не цвести! И деньги, и жену на двойку ты поставив, Весь город о себе три дни болтать заставив, Побоями скончал саратовский свой век И тем нам доказал: всяк ложь есть человек! Прости, брат Александр! И жить ты научися: Не силою своей — душою ты гордися, Будь добр, как ты теперь, будь ласков и учтив, Ты денег не люби — и будешь век счастлив! Прости, Нептунов сын! Друг нежный и смиренный, Имей к добру всегда ты сердце откровенно, Коль чувства ты свои так чисты сбережешь, Ты друга и среди степей себе найдешь. Чувствительности часть бывает часто слезна, Глупец ее бранит, но всё она любезна! Ты часто в скорбный час мне муки услаждал, И чувств унылых жизнь ты снова воскрешал! Прости, старинных слов искусный открыватель И женщин миленьких усердный обожатель! Пусть будешь ты любим, как милых ты любил, При смерти бы сказал: „Я счастлив в жизни был!“ Прости, любезная и кроткая Всемила, Которую судьба так щедро наградила! Умом и прелестью, и сердцем одарить — Всё это лишь в одной Всемиле поместить Когда, судьба, тебе так кстати показалось, Дай, чтоб достоинствам и счастие равнялось! Прощай, Николенька! Алешенька, прости! Пусть будет ангел вас невинности пасти! Старайтесь маменьке во всем вы быть подобны, Так точно, как она, быть милы и незлобны; Когда же будете вы внятно говорить, Когда возможете чувств силу изъяснить, Скажите, чтоб она здоровье берегла И, коль не для себя, для вас чтобы жила! Простите, все друзья! Ах, может, навсегда, Быть может, нам не быть уж вместе никогда! Жизнь только миг, цвет сельный человек, Пройдет лишь ветра дух — и скроется навек!» Никита! Но когда никто не воздохнет И барина твово слезинкой не почтет? Тогда… Но колокол у врат моих звенит — Пусть тройка удалых от горя нас умчит! 22 ноября 1810

С. Е. РОДЗЯНКО

Жизнь Семена Емельяновича Родзянко (1782–1808?) была коротка, так же, как и его литературное поприще. В 1798 году в брошюре «Речь, разговор и стихи, читанные в публичном акте, бывшем в Благородном университетском пансионе декабря 22 дня 1798 г.» было опубликовано стихотворение «воспитанника Семена Родзянко» «Любовь к отечеству», а уже около 1802 года у него начали замечать бесспорные признаки безумия. И тем не менее поэтическая картина эпохи будет неполной без его имени. Родзянко более чем кто-либо другой может быть назван поэтом университетского пансиона в том виде, в каком это учебное заведение сложилось на рубеже XVIII–XIX веков. Не случайно стихи его были постоянным спутником пансионских торжественных актов в 1798–1800 годах.

Сблизившись с Андреем Тургеневым, Мерзляковым и Жуковским, он вошел в Дружеское литературное общество, однако в нем оказался одиноким: он единственный выделялся религиозностью и интересом к духовным поискам именно в этой области. Андрей Кайсаров почти с недоумением писал Андрею Тургеневу: «Как бы ты думал, о чем мне случилось говорить с Родзянкою? О боге. Он много в<ерит>, и поэтому он не нашего поля ягода» [112] .

Меланхолия, одиночество, напряженные размышления, глубокая травмированность обстановкой павловского царствования наложили неизгладимые следы на характер Родзянко и ускорили ход болезни.

112

Ю. М. Лотман, А. С. Кайсаров и общественно-литературная борьба его времени. — «Ученые записки Тартуского гос. университета», вып. 63, Тарту, 1958, с. 60.

Стихи его никогда не были собраны отдельным изданием.

101. К БОГУ

Всезрящий в Тройце бог, с высот неизмеримых Благодарению души моей внимай И чувство, мысль мою, тобою тамо зримы, Ты духом просвети, путь правый обновляй! Отец, и сын, и дух, неслитный, нераздельный, Когда всеблагостью из ада мир исторг, Рекли: «Спасение!» Склонился свод небесный, И в воле тройческой единый познан бог. Кто, кто из христиан глас к небу простирает И помощи горе не чает обрести? Червя и тленный злак всесильный назирает: О бозе укрепись — и льзя стену прейти. 1800

А. Ф. ВОЕЙКОВ

Александр Федорович Воейков родился в Москве 30 августа 1779 года (по другим сведениям — 1778) в богатой и родовитой дворянской семье. С 1791 по 1796 год учился в Московском университетском пансионе, где сблизился с братьями Тургеневыми и В. А. Жуковским. С 1796 по 1801 год Воейков с некоторыми перерывами служил в конной гвардии, и тогда же стали появляться его первые стихи «Осень», «К живописцу» в «Приятном и полезном препровождении времени» и других изданиях.

В 1801 году, выйдя в отставку, Воейков поселился в Москве и стал активным участником Дружеского литературного общества. Собрания Общества некоторое время происходили в доме Воейкова на Девичьем поле. Воейков, как свидетельствует его речь, сохранившаяся в архиве братьев Тургеневых [113] , был настроен тогда если не радикально, то во всяком случае тираноборчески, живо интересовался политикой и ратовал за гражданскую справедливость. Литературой он продолжал заниматься, печатал иногда свои стихи в «Вестнике Европы», «Трудах Общества любителей российской словесности» и других изданиях, переводил из Вольтера, Вергилия и особенно много из Делиля.

113

См.: Ю. М. Лотман, А. С. Кайсаров и литературно-общественная борьба его времени. — «Ученые записки Тартуского гос. университета», вып. 63, с. 29.

В 1812 году, записанный в ополчение, Воейков был причастен к литературному кружку Тарутинского лагеря (штаб Кутузова) и, по некоторым сведениям, принимал участие в партизанской войне.

В 1814 году он женился на младшей из сестер Протасовых — Александре Андреевне, воспетой Жуковским под именем «Светланы». Воейков был в это время в зените своей литературной славы: злые и меткие характеристики Магницкого, Рунича, Красовского и других придали его «Дому сумасшедших» характер смелой политической сатиры [114] .

114

Возможно, этим и объясняется тот факт, что современники явно переоценили тогда литературную одаренность автора, произнося его имя рядом с именами Жуковского и Батюшкова.