Поэты 1790–1810-х годов

В 1808 году Глинка женился и жил скромно и уединенно, имея впоследствии многочисленное потомство. Он был знаком почти со всеми московскими литераторами своего времени (Дмитриевым, Жуковским, В. Л. Пушкиным, князем Шаликовым и др.), но редко появлялся на литературных обедах и вообще был далек от литературного «света». По свидетельству С. Т. Аксакова, «он не мог видеть бедного человека, не поделившись всем, что имел, забывая свое собственное положение и не думая о будущем, отчего, несмотря на значительный иногда прилив денег, всегда нуждался в них» [236] .

236

С. Т. Аксаков, Собр. соч., М., 1956, т. 3, с. 9.

С 1808 года Глинка стал издавать «Русский вестник» — журнал, намеренно противопоставлявший Россию всему европейскому, особенно французскому.

Апогеем деятельности Глинки и периодом его короткой славы был 1812 год. Журнал Глинки в этот грозный год приобрел авторитет и читался даже простым народом. Глинка стал, по выражению Вяземского, «законным трибуном». Но сразу же после победы над Наполеоном потребность в патриотическом пафосе сильно упала. «Русский вестник» стал быстро хиреть и сделался предметом насмешек. Глинка ни в чем не изменился: он выпускал одно за другим патриотические сочинения, с 1815 года принялся за русскую историю, которую писал с пафосом, но без документов, однако она имела успех как учебное пособие и выдержала три издания. В 1822–1823 годах Глинка пытался издавать «Детское чтение», пробовал свои силы и на педагогической деятельности, но все неизменно кончалось долгами и неудачей. В 1824 году прекратился «Русский вестник». А. С. Шишков и Н. М. Карамзин приняли участие в судьбе Глинки. В 1827 году он вынужден был принять место цензора по новому цензурному уставу, о котором писал с возмущением: «§ 151 чугунного устава обязывал цензоров отыскивать двоякий смысл, то есть превращать цензурный комитет в инквизицию» [237] . Он не желал стеснять свободы авторов, независимо от их взглядов и, где это было можно, разрешал все своей властью, обходя цензурный комитет, с которым скоро перессорился и в конце концов был уволен от должности цензора в 1830 году. В годы цензорства и в 1831 году Глинка активно сотрудничал в «Дамском журнале» князя Шаликова под псевдонимом «Мечтатель», причем вернулся к мотивам стихов своей юности, воспевая сельский уют, мир, покой. Мечтательство не давало средств к существованию, пришлось ехать в Петербург, и там с помощью Жуковского и А. С. Шишкова Глинка получил пособие на издание своих записок. В последние годы Глинка ослеп, и свой «Очерк характера Суворова» диктовал. Умер он 5 апреля 1847 года. Незадолго до его смерти Белинский писал: «С. Н. Глинка в восторге от своего времени: он им гордится, его любит, им живет, воспоминанием о нем молодеет. Все это очень естественно и очень хорошо… И притом С. Н. Глинка был молод в славную эпоху жизни России — ему есть о чем вспомнить с гордостию и упоением» [238] .

237

С. Н. Глинка, Записки, СПб., 1895, с. 349.

238

В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. 9, М., 1955, с. 415.

Основные издания сочинений С. Н. Глинки:

Собрание новых романсов и песен, М., 1798.

Сочинения, чч. 1–4, М., 1817.

Записки, СПб., 1895.

221. МОИ ЖЕЛАНИЯ

Родясь в посредственной судьбе, Даров и счастья не желаю; Умеренность! в одной тебе Свое я счастье полагаю. Нельзя спокойствия купить За все сокровища вселенной; В душе, корыстью зараженной, Оно вовек не может быть. Когда б огромные палаты, Где средь веселия цветов Вельможи крепким сном объяты; Когда б роскошных блеск пиров, Когда б тех пышностей сиянье, Которым жжем мы фимиам, Смягчая жизни сей страданье, С собой давали счастье нам, — Фортуне б стал я поклоняться, Чтоб сим блаженством наслаждаться; Но стану ль рабствовать пред ней, Когда щедротою своей Она лишь душу отравляет И сердце — в камень претворяет? От бури уклонясь мирской, С тобой, возлюбленный покой, Под кровом хижины смиренной В судьбе б я жил благословенной; Когда бы Лизанька моя, Которой сердце отдал я, В ней восхотела жить со мною! С твоей ли, Лизанька, душою — В сем мире развращенном жить? Где добрых, умных презирают, Мидасов пышных величают; Где сердцем надобно хитрить, Где в глупость простоту вменяют; Где надобно обман любить!.. Оставь, оставь сей свет несчастный, Предрассуждению подвластный, Приди под кров спокойный мой, Приди — тебя сюда со мной Природа нежна призывает: Она тебя лишь ожидает, Излить готовясь чашу благ! Приди — и дуть Борей престанет, Сквозь тучи Феба луч проглянет, Зефир повеет на лугах. Из урн наяд ручьи прольются, В луга цветущи понесутся; Но прелести твои узрев, От удивленья онемев — Остановят свое теченье… Приди — и нежный соловей, Сидящий с милою своей, Твое услышав приближенье, Веселым гласом возгремит И твой приход здесь возвестит. Приди — здесь вновь всё оживится, Тобою всё возвеселится. А я, тебя зря каждый час, Себя и целый свет забуду. Пускай и свет забудет нас, Я тем благополучней буду!.. 1795

222. ДРУГУ РУССКИХ

Жить для Отечества, вот бытие одно; Нам счастье от небес в нем истинно дано. Мечтатель говорит: «Я гражданин вселенной», А русский: «Край родной вселенная моя». Мила своя страна душе благорожденной; Ей мысли, ей душа посвящена твоя. 23 января 1808

223. НА ВЗЯТИЕ ИЗМАИЛА

Величественна тень восходит над Дунаем! Дунай смутился, восшумел; Как будто молнией и громом поражаем, В волнах он бурных закипел. От облаков взглянул Суворов! Летит перун от быстрых взоров; Слова его как гром гремят, Брега дунайские дрожат, И стены потряслись Синила [239] ; Над ними исполинска сила, Суворова над ними длань: О, сколь ужасная воспламенится брань! Суворов рек Багратиону: «Ступай! Враждебную в прах опрокинь препону; Ступай, питомец мой!..» Героев вождь ступил, И к Александровым стопам пал Измаил! Он пал с смирением: в трепещущих стенах Ни гром, ни страшный меч не поселили страх. Он славою побед предтекших низложился; Мечу, обвитому оливой, покорился! Так торжествует росс и миром и войной! Дунай! престань шуметь кипящею волной: Пускай внимают все, что к нам гласит судьбина: «Суворов не исчез! жива Екатерина!» 1809

239

Прежнее название Измаила.

224. СТИХИ ГЕНЕРАЛУ РАЕВСКОМУ

Вера твоя спасет тя!

Великодушный русский воин, Всеобщих ты похвал достоин: Себя и юных двух сынов — Приносишь всё царю и богу; Дела твои сильней всех слов, Ведя на бой российских львов, Вещал: «Сынов не пожалеем, Готов я с ними вместе лечь, Чтоб злобу лишь врагов пресечь!.. Мы россы!.. умирать умеем» [240] . Орлы взвилися на врагов! На бога твердо уповая, Полки врагов не исчисляя, За веру льют родную кровь. Враг отражен, и снова На россов злость его сурова К стенам Смоленска привлекла; Стотысячна толпа пришла. Мал русских сонм — но вера с ними! Опять с полками стал своими Раевский, веры сын, герой!.. Горит кровопролитный бой. Все россы вихрями несутся, До положенья глав дерутся; Их тщетно к отдыху зовут: «Всем дайте умереть нам тут!» — Так русски воины вещают, Разят врага — не отступают: Не страшен россам к смерти путь [241] . И мы, о воины! за вами Из градов русских все пойдем; За нас вы боретесь с врагами, И мы, мы вас в пример возьмем. Или России избавленье, Иль смерть врагу и пораженье!.. К победе с вами мы пойдем, Иль с верой — верными умрем. 1812

240

Никогда, никогда никакое русское сердце не забудет слов героя Раевского, который, с двумя своими юными сынами став впереди русских воинов, вещал: «Вперед, ребята, за веру и за Отечество! Я и дети мои, коих приношу в жертву, откроем вам путь».

241

Рассказывают, что когда полки генерала Дохтурова пришли на смену утомленным воинам генерала Раевского, сии последние сказали: «Мы не устали; дайте нам биться, рады все умереть!»

225. К ПРАХУ Н. Н. КАРАМЗИНА

Друзья! на что смущать еще прах неостылый Бессмертного творца? Пускай парит любовь над мирною могилой: Он ближних никогда не огорчал сердца. 16 декабря 1828 Москва

226. СОЛОВЕЙ

Милый, звонкий соловей! Насладись весной своей! Пой при ясности лазури. Что до горя? что до бури? Милый, звонкий соловей! Быстро минут сорок дней! Милый, звонкий соловей! Ты поешь! — журчит ручей, И луна всё посребряет, Где твой голос пробегает Светлой, быстрою струей; Пой! ты отпоешь с весной. Милый, звонкий соловей! Наживешь когда детей, Слух пленять ты позабудешь; Хлопотать невольно будешь: Не до песен уж тогда, Как заботы у гнезда! <1829>

227. ПУШКИНОЙ И ПУШКИНУ

Экспромт, написанный в присутствии поэта

Того не должно отлагать, Что сердцу сладостно сказать. Поэт! обнявшись с красотою, С ней слившись навсегда душою, Живи! твори! пари! летай!.. Орфей! природу оживляй, И Байрона перуном грозным Над сердцем торжествуй морозным. Теперь ты вдвое вдохновен, В тебе и в ней — всё вдохновенье. Что ж будет новое творенье? Покажешь: ты дивить рожден. 10 апреля 1831 В доме поэта

228. МОЯ ИСПОВЕДЬ

Послание к Н. А. К<ашинце>ву

Что наша жизнь? Одно шатанье, Когда не для добра живем. Что ненависть? любви изгнанье; А без любви — во тме идем… Нет! к человечеству душою Не охлаждаюсь никогда! Лелеян ли бывал судьбою, Или встречалась мне беда — В любви одной, в любви всегда Я видел первую отраду. Спешил к печальному я брату, С страдальцем слезы проливал, Вздыхал, где слышал вздох сердечный, И клеветы позабывал. Как странник на земле беспечный, Держусь я мненья египтян [242] . Срок жизни нам на время дан. Что блеск земной? Страстей обман! Он часто, как огонь болотный, Сверкнув, тинистою стезей Исчезнет тотчас от очей! Душой младенец беззаботный, Скажу, фантазии жилец: Жизнь для души — любовь сердец. Мой друг! мое ты сердце знаешь: Скажи ж (кому? ты угадаешь), Что я привык тем только жить, Чтобы мечтать и — чтоб любить. 24 апреля 1831 Москва

242

Древние египтяне называли домы свои гостиницами; а гробы настоящим жилищем: вот почему гордые владыки египетские сооружали пирамиды и мавзолеи. «Но, говорит Боссюэт, им даже не удалось насладиться и безмолвною могилою в сих памятниках гордыни». Приводя это место, Шатобриан восклицает: «Насладиться могилою!.. какое величественное выражение!» И мы назовем его величественным: ибо оно разительно изобличает гордыню, чуждую любви и домогающуюся и за пределом гроба жить в одних замыслах высокомерных.

Н. M. ШАТРОВ

Николай Михайлович Шатров родился в 1767 году. Он был сыном пленного перса Шатра, которого привез и поселил в своем доме М. А. Матюшкин, командовавший после отъезда Петра I русскими войсками во время персидского похода.

В доме Матюшкина Шатров получил довольно скудное начальное образование, а затем, с 1787 года, начал службу сначала в Монетной экспедиции, затем в Московском губернском правлении и позднее в Московской удельной экспедиции. В 1804 году он получил чин надворного советника и в июле 1805 года был произведен в дворянское достоинство.

По свидетельству современников, Шатров отличался живостью характера, остроумием и способностями к импровизации.

Постоянно живя в Москве, Шатров познакомился и подружился со многими московскими литераторами, среди которых были Н. И. Новиков, М. М. Херасков, Н. Эмин и другие. Особенно близко Шатров сошелся со слепым поэтом Н. П. Николевым. Принадлежа к кругу Николева, Шатров был противником Карамзина и его школы. Когда, в 1794 году, Карамзин выпустил сборник под названием «Мои безделки», Шатров написал на него эпиграмму, хорошо известную в конце XVIII века:

Собрав свои творенья мелки, Русак немецкий написал: «Мои безделки». А ум, увидя их, сказал: «Ни слова! Диво! Лишь надпись справедлива!» [243]

Печататься Шатров начал в середине 1790-х годов в московских и петербургских журналах.

Особенно большой популярностью пользовались его переложения псалмов, в которых с редкой для того времени выразительностью и силой Шатров откликался на современные события: войну 1812 года, поражение Наполеона и т. п.

243

И. И. Дмитриев тогда же ответил Шатрову эпиграммой:

Коль разум чтить должны мы в образе Шатрова, Нас боже упаси от разума такова.