Поэты 1820–1830-х годов. Том 1

В 1817 году Дашков, обративший на себя внимание графа Каподистрия, назначается вторым советником при русском посольстве в Константинополе, уезжает из России и живет в Константинополе и Буюкдере. Он становится очевидцем кровавых греко-турецких столкновений, во время одного из которых был казнен патриарх Григорий. Благодаря вмешательству Дашкова были спасены от гибели десятки греческих семейств. В 1818 году он усиленно занимается греческим языком и читает Гомера и Платона. В письме И. И. Дмитриеву от 1 (13) ноября 1818 года он впервые приводит текст греческой эпиграммы в своем переводе; в дальнейшем цитация эпиграмм в его письмах становится обычным явлением. В 1820 году Дашков совершает путешествие по Греции, пытаясь отыскать в монастырях греческие и латинские манускрипты, грузинскую библию и утраченные антологии Агафия, Филиппа Фессалоникского и Мелеагра. В его путевых записках (в «Северных цветах» 1825 и 1826 годов) сказывается незаурядный прозаик, развивавший лучшие черты карамзинской прозы — ясность, сдержанность и изящество. Вернувшись в Россию в 1820 году, Дашков помогает Батюшкову и С. С. Уварову в издании брошюры «О греческой антологии» (1820). Его собственные переводы, однако, оказываются первой попыткой переводить эпиграмму «размером подлинника» — элегическим дистихом и воспроизвести как поэтические особенности, так и дух греческого оригинала. Это была принципиальная литературная позиция, сближавшаяся с «неоклассической» позицией Гнедича, которому Дашков писал в 1825 году: «Без вас древняя мера стихов, столь свойственная русскому языку, еще долго осталась бы у нас в одной „Тилемахиде“ или в давно забытом стихотворении А. Радищева: к XVIII веку (т. е. „Осьмнадцатое столетие“)» [50] . К Гнедичу Дашков нередко обращался за консультацией, в частности в вопросах греческой просодии, которую он стремился изучить в историческом движении и передать при помощи русских гекзаметров и пентаметров. Сделанные им переводы, помимо художественных достоинств, обладают также и филологической ценностью. В самом выборе материала Дашков не был чужд и общественной тенденции; среди его переводов значительное место занимают эпиграммы, воскрешающие дух античного патриотизма, героизма и презрения к смерти. В 1825–1828 годах он печатает их в «Северных цветах», «Полярной звезде» и «Московском телеграфе». Есть основания думать, что Дашков пытался создать образцы оригинальных стихотворений по типу античной эпиграммы (см. примеч., с. 699). Со второй половины 1820-х годов Дашков почти совсем отходит от литературы, занимая ряд государственных постов (товарищ министра внутренних дел, с 1832 года министр юстиции). Он намеревается осуществить введение ряда серьезных улучшений в законодательство (гласного судопроизводства, адвокатуры), он принимает ближайшее участие в подготовке цензурного устава 1828 года — одного из наиболее прогрессивных актов в русском литературном законодательстве XIX века, — однако в условиях консервативной феодально-бюрократической системы усилия его были сведены до минимума. Человек непоколебимой стойкости характера (Пушкин называл его «бронзой») и выдающихся, но не развернувшихся до конца способностей, Дашков поражал современников и своей крайней замкнутостью, холодностью и наклонностью к ипохондрии, вполне раскрываясь лишь нескольким ближайшим друзьям, — более всего Жуковскому [51] .

50

ГПБ, ф. 197, оп. 1, № 42.

51

Биографию Дашкова см.: К. Н. Батюшков, Сочинения, т. 2, СПб., 1885, с. 400 (примем. В. И. Саитова); сводку данных об отношениях с Пушкиным см. в кн.: Пушкин, Письма последних лет (1834–1837), Л., 1969, с. 396.

1. ПРИНОШЕНИЕ ДРУЗЬЯМ

Злата в пути не стяжав, единую горсть фимиама Странник в отчизну несет лику домашних богов. Ныне в отчизне и я! С полей благовонных Еллады Просто сплетенный венок Дружбы кладу на олтарь. Труд сей был мне утешеньем средь бурь, в болезнях и скорби, Вам он готовлен, друзья: с лаской примите его! <1820?>

2–45. ЦВЕТЫ, ВЫБРАННЫЕ ИЗ ГРЕЧЕСКОЙ АНФОЛОГИИ

1. ЖЕРТВА ОТЧИЗНЕ (Диоскорид)

Восемь цветущих сынов послала на брань Дименета; Юноши бились — и всех камень единый покрыл. Слез не лила огорченная мать, но вещала над гробом: «Спарта, я в жертву тебе оных родила сынов!»

2. ЛЮБОВЬ СЫНОВНЯЯ (Неизвестный)

Бремя священное сыну, отца, из пылающей Трои Вынес Эней, от него копья врагов отводя. К сонмам ахейским взывал: «Не разите! жизнь старца Арею Малая жертва; но мне дар многоценный она!»

3. ОРЕЛ НА ГРОБЕ АРИСТОМЕНА (Антипатр Сидонский)

Прохожий

Вестник Кронида, почто ты, мощные крылья простерши, Здесь на гробе вождя Аристомена стоишь?

Орел

Смертным вещаю: как я из целого сонма пернатых Силою первый, так он первым из юношей был. Робкие робкого праху пускай приседят голубицы; Мы же бесстрашных мужей любим могилу хранить.

4. АЯКС ВО ГРОБЕ (Неизвестный)

Лишь на могилу Аякса фригиец стал дерзновенно, Праху ругаясь, ирой в гробе обиды не снес. Страшно воззвал из обители мертвых — и гласом смятенный, Падшего гласом живый, с трепетом вспять убежал.

5. УТОПШИЙ К ПЛОВЦУ (Феодоринд)

В бурных волнах я погиб; но ты плыви без боязни! Море, меня поглотив, в пристань других принесло.

6. ГРОБ ИСИОДА (Алкей Мессенский)

Тело певца Исиода, сраженного в рощах Локридских, Предали нимфы земле, в чистых омывши струях; Сами воздвигнули гроб. И пастыри коз, ему в жертву, Сладкое лили млеко, смешанно с медом златым. Сладко лилися песни из уст почившего старца: Вашим Кастальским ключом, музы, он был воспоен!

7. МОЛИТВА (Неизвестный)

Даруй добро мне, Кронид, хотя бы его не просил я; Зло отврати от меня, если б о нем и молил!

8. СУЕТА ЖИЗНИ (Паллад)

Наг я на землю пришел, и наг я сокроюся в землю: Бедная участь сия стоит ли многих трудов!

9. К СМЕРТИ (Агафий)

Смерти ль страшиться, о други! она спокойствия матерь; В горе отрада; бедам, тяжким болезням конец. Раз к человекам приходит, не боле — и день разрушенья Нам обречен лишь один: дважды не гибнул никто. Скорби ж с недугами жизнь на земле отравляют всечасно; Туча минует — за ней новая буря грозит!

10. К ИСТУКАНУ НИОБЫ (Неизвестный)

Боги живую меня превратили в бесчувственный камень — Камню и чувство и жизнь дал Праксителя резец.

11. СПЯЩИЙ ЕРОТ (Платон Философ)

В рощу вступив сенолиственну, мы усмотрели внезапно Сына Киприды: лицо пурпуровых яблок свежее! Не был он к брани готов; и лук, и колчан стрелоносный, Снятые с плеч, вблизи на кудрявых деревьях висели. Бог любви почивал на ложе из роз благовонных, Сладко сквозь сна улыбаясь; златые пчелки жужжали, С нектарных спящего уст прилежно мед собирая.

12. ПЕВИЦА (Мелеагр)

Паном Аркадским клянусь! ты сладко поешь, Зинофила! Сладко поешь и смычком движешь по звучным струнам. Где я? куда убегу? меня окружили Ероты: Сонм легкокрылый, теснясь, мне не дает и дышать! В сердце вливают любовь то Пафии прелесть, то музы Нежный голос… увы! страстью сугубой горю.

13. НЕНАЗВАННЫЕ (Неизвестный)

«Знай: я люблю, и любим, и дарами любви наслаждаюсь». — «Кто ж ты, счастливец, и с кем?» — «Пафия знает одна!»

14. АЛКОН [52] (Лентул Гетулин)

Юного сына узрев обвитого страшным драконом, Алкон поспешно схватил лук свой дрожащей рукой; В змия направил удар — и легко-оперенной стрелою, Сына минуя главу, пасть растворенну пронзил. Битву безбедно свершив, повесил здесь Алкон на дубе Полный стрелами колчан, счастья и меткости в знак.

15. К ЖИЗНИ (Эсоп)

В смерти ль единой, о жизнь, от бедствий твоих избавленье! Тяжко их бремя нести, тяжко бежать от тебя! В мире немного отрад: природа, светлое солнце, Море с землею, луна, звездный на тверди покров. Прочее всё нам приносит боязни и скорби; за каждым Счастия даром, увы! Немеса горести шлет.

52

Фалер, сын афинянина Алкона, один из аргонавтов, изобразил на щите свое чудесное избавление. См. Валерия Флакка, I. 398:

— исторгшись из утлого древа, Змий, чешуей пламенеющий, втрое и вчетверо обвил Юношу; дале ж отец, трепеща, тетиву напрягает.

16. УМИРАЮЩАЯ ДОЧЬ (Анита)

Крепко обнявши отца и лицо омывая слезами, В час кончины ему силилась Клио вещать: «О мой родитель, прости! от сердца жизнь отлетает, Взоры померкли, и сень смерти покрыла меня!»

17. УТОПШИЙ, ПОГРЕБЕННЫЙ У ПРИСТАНИ, К ПЛОВЦУ (Леонид Тарентский)

Счастливо путь соверши! Но если мятежные ветры В пристань Аида тебя, мне по следам, низведут,— Моря сердитых валов не вини. Почто, дерзновенный, Снялся ты с якоря здесь, гроба презревши урок!