Поэты 1820–1830-х годов. Том 1

360. РАЗВАЛИНЫ ХЕРСОНЕСА

Я прихожу к тебе и тщетно б стал искать Здесь града славного и поверять преданья: Везде ничтожества и тления печать! По сим ли насыпям и камням познавать Следы блестящего держав существованья? И это ли удел искусства и труда? Печальный памятник и опыта и знаний! Увы! таков конец всех наших начинаний: Коснулось время к ним — и нет уж их следа! Племен неверная история покажет Страницы темные потерянных веков И любопытному сомнительно расскажет Бывалые дела исчезнувших жильцов: Как в веки давние язычества кумиры Сменились верою спасительной Христа; Как рати двигались; слагалися порфиры И пали смелые поборники креста! [206] Но муза старины не всё нам обновила — Погибла слава лет и доблести отцов, Их жизнь великую она не (сохранила) Для песней и похвал возвышенных певцов! ………………………………………… И поздний некогда потомок наш пойдет Искать, где жили мы в успехах просвещенья,— И пепла нашего жилища не найдет! <1825> Одесса

206

Генуэзцы, побежденные в Крыму мусульманами.

361. ЧЕРНОЕ МОРЕ

Под звездным сводом южной ночи Волнуйся, море, предо мной! Увеселяй и слух и очи Твоей пустынной красотой! Музыкой твоего движенья Тревожь поэта гордый ум, Буди восторги песнопенья И силу тайных сердца дум. Как узнику в окно темницы Дыханье ветра, луч денницы; Как в дальней стороне чужой Речей приветных звук родной; Как в час вечерний милой девы Любви веселые напевы; Как лира Пушкина, как тень Прохладной рощи в знойный день; Как глас торжественный свободы Над угнетенною страной — Отрадны мне твой шум ночной, Твои лазуревые воды, И тишина и непогоды Твоей стихии вековой! С душой, растерзанной изменой, Гляжу на зеркало твое; Кропи холодной, горькой пеной И вежды, и чело мое! Гони часы угрюмой муки, Часы бездействия и скуки, Омой следы печальных дней, Неправосудно данных роком, И раны скорби и страстей На сердце хладном, одиноком. Люблю у тихих вод Тавриды Приюты скал и тень лесов И поэтические виды Кавказа грозных берегов. Люблю вас, Франгестана девы! Ваш чистый нрав и красоту, И дикой вольности напевы, И дикой жизни простоту! Люблю вечерние картины: В звездах горящий Океан И облеченные в туман Скалы, заливы и долины. Люблю твой нежный свет, луна, Когда для неги сладострастной На кров гаремов безопасный Сойдут и ночь и тишина. Когда Морфей, смыкая вежды, Хранит младых пловцов покой, Заснувших тихим сном надежды У края бездны роковой… <1826>

362. ВЕЧЕР В ТАВРИДЕ

Ее превосходительству Варваре Дмитриевне Казначеевой

И зелень волн, и злак полей Покрылись темнотою нощи, Во мраке усыпленной рощи Сверкает и журчит ручей. Спокойно воды спят в заливе; Над темем каменистых гор Заря, как пышный метеор, Пылает в радужном разливе И тихо гаснет. Уж муллы Раздался голос с минарета. По воле строгого обета Текут поклонники Аллы И набожно во храме стали. На темном своде заблистали Златые звезды; но луна Еще из волн не выходила; Прохлады веющей полна, Природа тихо опочила. Так дева, чистая душой, Сном безмятежным засыпает; Так тихо в улье замолкает Под вечер пчел жужжащий рой. Как меркнули часы дневные, Толпой татарки молодые Поспешно скрылись из садов Под благосклонный верный кров Гаремов тайных. Томно льются Там дни и ночи их! Сберутся В беспечный круг; о днях былых Рассказы долгие начнутся, И цареградских песен их Напевы звонко раздадутся. И вот по темным берегам, По лону вод и по горам Звездами ярко возникают Гостеприимные огни. То потухают, то пылают В вечернем сумраке они. Сребристой паруса волною Висят недвижны на ладьях, Как крылья лебедя, порою На тихих спящего водах. Со дна глубокого долины, Где томный мирт и лавр живет, Темнеют ясеней вершины И стройные, как минарет, Пирамидальные раины Несутся гордо в облака. Цветы во сне благоухали; Живые воды ручейка Поили их, и трепетали Над ними крылья мотылька. В какой-то неге сладострастной Роскошно так потоплена, Лежит прелестная страна В своей красе разнообразной… Когда ж порой власы седые Зима распустит на горах И на вершины вековые Лить станет в северных снегах — Уж веет ветр страны полденной, Снегов исчезнет след мгновенный, Лучи сияющих небес Прольются с теплотой отрадной И о России нашей хладной Ничто не напомянет здесь! Но речи, чуждые для слуха, Но рощи лавров и олив, Тень кипариса, солнце Юга, Фосфором искристый залив Мысль поэтически возносят, Туда в мечтаньях переносят, Где ярче блещут и горят Созвездия на черном своде, Где страсти знойные кипят Всежгущей лавою в народе; Где царство дивной красоты, Где круглый год весна, цветы, Где в темные часы ночные При шуме сребряных ключей Льет песни страстные, живые Любовник розы — соловей. Природы чистой, непорочной Всё здесь устроено рукой, Всё дышит негою восточной, Восточной блещет красотой; Всё здесь проникнуто, согрето Лучами юга, всё живит Роскошно-пламенное лето И наслаждением томит. Когда ж не странником минутным Тебя, Таврида, посещу, Твоим горам, скалам приютным Поверясь, счастие сыщу? Когда покину свет лукавый, Цепь принуждений разорву, Рассею ложный призрак славы И век свой в мире доживу! <1827>

363. УЧАН-СУ [207]

(Посвящается Анне Евстафьевне Удом)

Шуми, поток! стрелой несися! С скалы гранитной и крутой Отважно падай и дробися Жемчужной, сребряной росой! Души вниманьем углубленный, Люблю немолчных вод однообразный шум! Твоей гармонией плененный, Питаю пламень чистых дум. Не скован в мраморной темнице, Под сводом золотым в чертогах не журча, Ты не ласкаешь слух усталый богача Или седой порок в парче и багрянице. На персях матери своей, Природы верный сын, свободный, силы полный, Пустынные ты катишь волны Во глубину морских зыбей. Твоя прозрачная и свежая наяда Дарит прохладой лес, священный и немой, И жажду пламенную стада Поит студеною струей. Усталый путник отдыхает, Тобою сладко обаян, И, уходя, благословляет Гостеприимный твой фонтан. Внимательный и на руку склоненный, В своих задумчивых мечтах Тебя приветствует пловец уединенный, Несомый вдоль брегов на легких парусах… Под крыльями парящей непогоды С двойною силою кипишь, поток седой! И, с морем соглася свой дикий вопль и вой, Ты празднуешь гремящий пир природы. Когда ж в полуденных лучах Царь дня среди небес безоблачных сияет, Тирански властвуя на суше, на водах, До полюсов лицо земли воспламеняет, — Играя в радугах и пышно озарен, Очам являешься ты лентой изумрудной; Уединенный, дикий, чудный — Ты гением страны любим и охранен. Свет трона солнцева в кристалле вод разлился, И в зеркале твоем луч знойный притупился; И впечатлел зефир на лоне быстрых струй Благоуханный поцелуй… Но некогда твои струи багрились, Окрест пылал воинственный пожар, И русской кровью здесь упились Кинжалы мстительных татар. Глубокая волна их трупы поглотила; Но гибель их стократ победа искупила! И ныне уж в полдневный зной Татарин мирный и беспечный, Обвеян негою в тени дерев густой, На русской спит земле под шум и говор твой… Шуми, поток! стрелой несися! С скалы гранитной и крутой Отважно падай и дробися Жемчужной, сребряной росой! Перед тобой воспоминанье Свежит о сих странах заветное преданье: На них означены свободные бразды Корыстной Греции или римлян труды. Торговли урну здесь вращала Властолюбивая рука венециян И в недра европейских стран Рекой сокровища Востока проливала. Здесь гордо развевал, морями овладев, Адриатический их лев. Завидуя стране обильной и прекрасной, Неся с собою рабства плен, По ней прошли толпы враждующих племен, — Их след кровавый и ужасный На почве Таврии глубоко впечатлен. Но победителей и побежденных Забвенью равному здесь кости преданы; И на могилах безыменных, Густой травою заглушенных, Спит гений темной старины… Увы! среди тревог и суетных волнений Потоком времени народы протекут, И волны новых поколений Покроют землю — и пройдут! Ничтожества в густом тумане Так гибнет легковерный свет, Как исчезает в океане Бегущих струй минутный след! Шуми, поток! стрелой несися! С скалы гранитной и крутой Отважно падай и дробися Жемчужной, сребряной росой! <1827>

207

Так называют татары водопад, находящийся в горах на южном берегу Тавриды, в расстоянии от Ялт на один час езды.

364. ДЕНИСУ ВАСИЛЬЕВИЧУ ДАВЫДОВУ («Я вызван из толпы народной…»)

Я вызван из толпы народной Всезвучным голосом твоим, Певец-герой! ты благородным Почтил вниманием своим На службе юного солдата, О славе мне заговорил, Призвал меня призывом брата И лирой свету огласил! Твоею дружбою, хвалою Горжуся! Преданной душою Тебя я чту, пока я жив! Ты прав, Давыдов, я счастлив! Счастлив: мне раненую руку Пожал увенчанный герой, И славой я обязан звуку Ахилла лиры золотой. 1828

365. АНИО

Диана, озари Тибур уединенный, Сивиллы древний храм, портиком окруженный, Где в ночь, когда всё спит, одна, не зная сна, Перед треножником, торжественна, бледна, Пророческим огнем, как жертва, пламенея, Глаголы вещие выводит Албунея [208] Над дикой бездной — где лишь скал на мшистом дне Сверкает и гремит по темной глубине Поток… вокруг звучат глаголы вдохновенья, Как шум падущих вод среди уединенья. 1839 Рим

208

Албунея — десятая Сивилла в древнем Тибуре; ей воздавались божественные почести в Капитолии; статуя ее найдена в Анио.

366. КОРАБЛЬ

Один, средь бездны вод и неба пустоты, Отважный плаватель, куда несешься ты? Огромный твой корабль с перуном и стрелами В борьбе с свирепыми и ветром и волнами… Корабль! иль ты и сам строптив, как некий бог? Чей дерзкий взор и слух следить без страха мог Твой смелый вверх полет, то звонкое паденье, Рев парусов глухой, снастей и свист и пенье И в вихре влажных искр горящий водорез?.. По черной, адской тьме потопленных небес, По черной пасти вод, как пасть живой могилы, Летал и грохотал перун пламеннокрылый, И море, жадное громаду поглотить, Вкруг жидким чугуном клокочет и кипит… Так ты, нетрепетный, своей судьбой водимый, Один из края в край пучиною носимый, В мятежном странствии спокойствия не знал… И я, как ты, корабль, душою испытал, На море жизненном, под грозными звездами, Свирепый Аквилон с свирепыми волнами. Ноябрь 1840 C.-Петербург

В. Н. ЩАСТНЫЙ

Василий Николаевич Щастный родился в 1802 году в семье небогатого дворянина на Волыни. Учился в иезуитском коллегиуме в Кременце, где изучил, в частности, латинский, польский, немецкий и французский языки. В 1819 году вступил юнкером в Митавский драгунский полк; в феврале 1826 года по домашним обстоятельствам вышел в отставку в чине штабс-капитана и определился в государственную канцелярию в Петербурге на должность писца (в 1827 году он получил чин титулярного советника) [209] .

209

Архив Академии наук СССР, ф. 738, оп. 1, № 58.

В 1828 году в «Альбоме северных муз» А. А. Ивановского появляются его переводы из «Крымских сонетов» Мицкевича и оригинальные стихи; видимо, к 1828 году относится и начало его личного общения с Мицкевичем [210] . Щастный был знаком с нежинскими лицейскими литераторами из круга Гоголя (Кукольником, В. И. Любичем-Романовичем) [211] ; в конце 1828 года он входит в круг Дельвига, где получает признание в особенности как переводчик «Фариса» Мицкевича (1828). Он переводит и пропагандирует также творчество Ю. Коженевского, своего знакомого по Кременцу; перевод трагедии Коженевского «Отшельник» (1832) был одной из наибольших удач Щастного-переводчика [212] . В 1828–1832 годах Щастный сотрудничает в «Северных цветах», «Невском альманахе», «Подснежнике», «Царском Селе», «Альционе», «Комете Белы», «Литературной газете», то есть преимущественно в изданиях, связанных с кружком Дельвига. Как поэт Щастный отправляется от элегической традиции 1820-х годов, однако деформирует ее в соответствии с новыми поэтическими вкусами. Он обращается к изображению «сумеречных», даже иррациональных состояний человеческого духа, отступает от рационалистической точности поэтического слова, стремится к увеличению экспрессивности за счет внутренней драматизации и мелодраматизации стихотворения и иной раз позволяет себе вводить в традиционную элегию бытовые, «антипоэтические» картины («Хандра», 1832). После смерти Дельвига Щастный (с М. Л. Яковлевым и др.) разбирал дельвиговский архив и уничтожил значительную его часть, опасаясь вмешательства III отделения [213] .

210

«Литературный архив», 3, М.—Л., 1951, с. 341.

211

Письма Кукольника Щастному 1828 и 1833 гг. — ПД, ф. 93, оп. 2, № 682 и ПД, ф. 265, оп. 2, № 1364.

212

В. Н. Баскаков, Юзеф Коженевский в России. — «Из истории русско-славянских литературных связей XIX в.», М.—Л., 1963, с. 327.

213

А. И. Дельвиг, Мои воспоминания, т. 1, СПб., 1912, с. 124.

В 1835 году по состоянию здоровья Щастный оставляет Петербург и переселяется в Житомир, где служит в Волынской гражданской палате (заседателем от короны), а затем в Волынском губернском правлении. В 1840 году Щастный — штатный смотритель Злотопольского уездного дворянского училища. К этому времени он, по-видимому, вступает в конфликт с полонофильски настроенными кругами волынского дворянства; в прошениях своих он жалуется на преследующие его недоброжелательство и зависть; в дальнейшем он был обвинен в злоупотреблениях по службе и отрешен от должности «за неуместное посвидетельствование в пользу помещика Млодецкого», находившегося под следствием за угнетение крестьян. В 1853–1854 годах он был в Киеве, где его посетили В. П. Гаевский и М. А. Максимович; далее следы его теряются. Часть бумаг, оставшихся после его смерти, вдова передала М. И. Семевскому в 1884 году.

367. БЕЗУМНЫЙ

Я зрел ничтожества ужасный идеал И человечество в его уничиженьи, — Как в постепенном сил страдальца разрушеньи Небесный огнь ума приметно догорал. Казалось, сирого забыло провиденье: Отринут ближними, обманутый судьбой, Он слышал над своей поруганной главой Обиды, дерзкий смех и гордое глумленье. Он слышал… но его их голос не смущал! В нем память о былом уже не говорила: Неверная ему, как люди, изменила! И, мнилось, сон его волшебный оковал. И ярким пламенем огонь самопознанья В блуждающих очах страдальца не горит: Так хладный истукан спокойствие хранит, Не зная радостей и бед Существованья! <1827>