Поэты «Искры». Том 1

138. ПТИЦЫ

Зима, как в саван, облекла Весь край наш в белую равнину И птиц свободных на чужбину Любовь и песни унесла. Но и в чужом краю мечтою Они летят к родным полям: Зима их выгнала, но к нам Они воротятся весною. Им лучше в дальних небесах; Но нам без них свод неба тесен: Нам только эхо вольных песен Осталось в избах и дворцах. Их песни звучною волною Плывут к далеким берегам; Зима их выгнала, но к нам Они воротятся весною. Нам, птицам стороны глухой, На их полет глядеть завидно… Нам трудно петь — так много видно Громовых туч над головой! Блажен, кто мог в борьбе с грозою Отдаться вольным парусам… Зима их выгнала, но к нам Они воротятся весною. Они на темную лазурь Слетятся с громовым ударом, Чтоб свить гнездо под дубом старым, Но не согнувшимся от бурь. Усталый пахарь за сохою, Навстречу вольным голосам, Зальется песнями, — и к нам Они воротятся весною. <1862>

139. СОН БЕДНЯКА

Милый, проснись… Я с дурными вестями: Власти наехали в наше село, Требуют подати… время пришло… Как разбужу его?.. Что будет с нами? Встань, мой кормилец, родной мой, пора! Подать в селе собирают с утра. Ах! не к добру ты заспался так долго… Видишь, уж день… Всё до нитки, чуть свет, В доме соседа, на старости лет, Взяли в зачет неоплатного долга. Встань, мой кормилец, родной мой, пора! Подать в селе собирают с утра. Слышишь: ворота, никак, заскрипели… Он на дворе уж… Проси у него Сроку хоть месяц… Хоть месяц всего… Ах! если б ждать эти люди умели!.. Встань, мой кормилец, родной мой, пора! Подать в селе собирают с утра. Бедные! Бедные! Весь наш излишек — Мужа лопата да прялка жены; Жить ими, подать платить мы должны И прокормить шестерых ребятишек. Встань, мой кормилец, родной мой, пора! Подать в селе собирают с утра. Нет ничего у нас! Раньше всё взято… Даже с кормилицы нивы родной, Вспаханной горькою нашей нуждой, Собран весь хлеб для корысти проклятой. Встань, мой кормилец, родной мой, пора! Подать в селе собирают с утра. Вечно работа и вечно невзгода! С голоду еле стоишь на ногах… Всё, что нам нужно, всё дорого — страх! Самая соль — этот сахар народа. Встань, мой кормилец, родной мой, пора! Подать в селе собирают с утра. Выпил бы ты… да от пошлины тяжкой Бедным и в праздник нельзя пить вина… На, вот кольцо обручальное — на! Сбудь за бесценок… и выпей, бедняжка! Встань, мой кормилец, родной мой, пора! Подать в селе собирают с утра. Спишь ты… Во сне твоем, может быть, свыше Счастье, богатство послал тебе бог… Будь мы богаты — так что нам налог? В полном амбаре две лишние мыши. Встань, мой кормилец, родной мой, пора! Подать в селе собирают с утра. Господи!.. Входят… Но ты… без участья Смотришь… ты бледен… как страшен твой взор! Боже! недаром стонал он вечор! Он не стонал весь свой век от несчастья! Встань, мой кормилец, родной мой, пора! Подать в селе собирают с утра. Бедная! Спит он — и сон его кроток… Смерть для того, кто нуждой удручен,— Первый спокойный и радостный сон. Братья, молитесь за мать и сироток. Встань, мой кормилец, родной мой, пора! Подать в селе собирают с утра. <1862>

140. ЦАРЬ ДОДОН

Жил-был на свете царь Додон. Об нем уж слух пропал. О славе, брат, не думал он, Зато, брат, крепко спал. Ему короной, братец мой, Колпак был, связанный женой, Ночной. Так вот, брат, встарь Какой был царь, Какой, брат, славный царь! Изба была ему дворец, И на осле верхом Всё царство из конца в конец Он объезжал кругом. Как добрый царь, он был храним Взамест конвоя псом своим Одним. Так вот, брат, встарь Какой был царь, Какой, брат, славный царь! Он мужику дал много льгот И выпить сам любил. Да если счастлив весь народ, С чего ж бы царь не пил? Он сам, без винных приставов, Брал с каждой бочки кабаков Полштоф. Так вот, брат, встарь Какой был царь, Какой, брат, славный царь! Как он красив был из лица, Так парень не один Его, пожалуй, за отца Считал не без причин. А впрочем, в год — и то сказать — Любил не часто в цель стрелять. Раз пять. Так вот, брат, встарь Какой был царь, Какой, брат, славный царь! Он, брат, спокойный был сосед И для земли своей Молил у бога не побед, А праведных судей. Зато как умер царь родной, Так слезы, брат, лились рекой Впервой. Так вот, брат, встарь Какой был царь, Какой, брат, славный царь! Он, брат, народом не забыт: Срисован маляром И вместо вывески прибит Над старым кабаком. И каждый праздник, круглый год, Пьет у портрета и поет Народ! Так вот, брат, встарь Какой был царь, Какой, брат, славный царь! <1863>

141. НОВЫЙ ФРАК

Соблазнами большого света Не увлекаться нету сил! Откушать, в качестве поэта, Меня вельможа пригласил. И я, как все, увлекся тоже… Ведь это честь, пойми, чудак: Ты будешь во дворце вельможи! Вот как! Я буду во дворце вельможи! И заказал я новый фрак. С утра, взволнованный глубоко, Я перед зеркалом верчусь; Во фраке с тальею высокой Низенько кланяться учусь, Учусь смотреть солидней, строже, Чтоб сразу не попасть впросак: Сидеть придется ведь с вельможей! Вот как! Сидеть придется ведь с вельможей! И я надел свой новый фрак. Пешечком выступаю плавно, Вдруг из окна друзья кричат: «Иди сюда! Здесь завтрак славный». Вхожу: бутылок длинный ряд! «С друзьями выпить? Отчего же… Оно бы лучше натощак… Я, господа, иду к вельможе! Вот как! Я, господа, иду к вельможе, На мне недаром новый фрак». Иду, позавтракав солидно, Навстречу свадьба… старый друг… Ведь отказаться было б стыдно… И я попал в веселый круг. И вдруг — ни на что не похоже! — Стал красен от вина, как рак. «Но, господа, я зван к вельможе — Вот как! Но, господа, я зван к вельможе, На мне надет мой новый фрак». Ну, уж известно, после свадьбы Бреду, цепляясь за забор, А всё смотрю: не опоздать бы… И вот подъезд… и вдруг мой взор Встречает Лизу… Правый боже! Она дает условный знак… А Лиза ведь милей вельможи!.. Вот как! А Лиза ведь милей вельможи, И ей не нужен новый фрак. Она сняла с меня перчатки И, как послушного вола, На свой чердак, к своей кроватке Вельможи гостя привела. Мне фрак стал тяжелей рогожи, Я понял свой неверный шаг, Забыл в минуту о вельможе… Вот как! Забыл в минуту о вельможе И… скинул я свой новый фрак. Так от тщеславия пустого Мне данный вовремя урок Меня навеки спас — и снова Я взял бутылку и свисток. Мне независимость дороже, Чем светской жизни блеск и мрак. Я не пойду, друзья, к вельможе. Вот как! А кто пойдет, друзья, к вельможе, Тому дарю свой новый фрак. <1863>

142. ВОЛШЕБНАЯ ЛЮТНЯ

Во дни чудесных дел и слухов Доисторических времен Простой бедняк от добрых духов Был чудной лютней одарен. Ее пленительные звуки Дарили радость и покой И вмиг снимали как рукой Любви и ненависти муки. Разнесся слух об этом чуде — И к бедняку под мирный кров Большие, маленькие люди Бегут толпой со всех концов. «Идем ко мне!» — кричит богатый «Идем ко мне!» — зовет бедняк. — «Внеси спокойствие в палаты!» — «Внеси забвенье на чердак!» Внимая просьбам дедов, внуков, Добряк на каждый зов идет. Он знатным милостыню звуков На лютне щедро раздает. Где он появится в народе, Веселье разольется там,— Веселье бодрость даст рабам, А бодрость — мысли о свободе. Красавицу покинул милый — Зовет красавица его. Зовет его подагрик хилый К одру страданья своего. И возвращают вновь напевы Веселой лютни бедняка — Надежду счастия для девы, Надежду жить для старика. Идет он, братьев утешая; Напевы дивные звучат… И, встречу с ним благословляя, «Как счастлив он! — все говорят.— За ним гремят благословенья. Он вечно слышит стройный хор Счастливых братьев и сестер — Нет в мире выше наслажденья!» А он?.. Среди ночей бессонных, Сильней и глубже с каждым днем, Все муки братьев, им спасенных, Он в сердце чувствует своем. Напрасно призраки он гонит: Он видит слезы, видит кровь… И слышит он, как в сердце стонет Неоскудевшая любовь. За лютню с трепетной заботой Берется он… молчит она… Порвались струны… смертной нотой Звучит последняя струна. Свершил он подвиг свой тяжелый, И над могилой, где он спит, Сияет надпись: «Здесь зарыт Из смертных самый развеселый». 1863

143. НИЩАЯ

Снег валит. Тучами заволокло всё небо. Спешит народ из церкви по домам. А там, на паперти, в лохмотьях, просит хлеба Старушка у людей, глухих к ее мольбам. Уж сколько лет сюда, едва переступая, Одна, и в летний зной, и в холод зимних дней, Плетется каждый день несчастная — слепая… Подайте милостыню ей! Кто мог бы в ней узнать, в униженной, согбенной, В морщинах желтого, иссохшего лица, Певицу, бывшую когда-то примадонной, Владевшей тайною обворожать сердца. В то время молодежь, вся, угадав сердцами Звук голоса ее и взгляд ее очей, Ей лучшими была обязана мечтами. Подайте милостыню ей! В то время экипаж, певицу уносивший С арены торжества в сияющий чертог, От натиска толпы, ее боготворившей, На бешеных конях едва проехать мог. А уж влюбленные в ее роскошной зале, Сгорая ревностью и страстью всё сильней, Как солнца светлого ее приезда ждали. Подайте милостыню ей! Картины, статуи, увитые цветами, Блеск бронзы, хрусталей сверкающая грань… Искусства и любовь платили в этом храме Искусству и любви заслуженную дань. Поэт в стихах своих, художник в очертаньях, Все славили весну ее счастливых дней… Вьют гнезда ласточки на всех высоких зданьях… Подайте милостыню ей! Средь жизни праздничной и щедро-безрассудной Вдруг тяжкая болезнь, с ужасной быстротой Лишивши зрения, отнявши голос чудный, Оставила ее с протянутой рукой. Нет! не было руки, которая б умела Счастливить золотом сердечней и добрей, Как эта — медный грош просящая несмело… Подайте милостыню ей! Ночь непроглядная сменяет день короткий… Снег, ветер всё сильней… Бессильна, голодна, От холода едва перебирает четки… Ах! думала ли их перебирать она! Для пропитанья ей немного нужно хлеба. Для сердца нежного любовь всего нужней. Чтоб веровать она могла в людей и небо, Подайте милостыню ей! <1865>

144. ДЕВИЧЬИ МЕЧТЫ

Страстно на ветке любимой Птичка поет наслажденье; Солнцем полудня палима, Лилия дремлет в томленьи. Страстно на ветке любимой Птичка поет наслажденье. Полузакрыты мечтами Юной красавицы взоры. Блещут на солнце, с цветами, Кружев тончайших узоры. Полузакрыты мечтами Юной красавицы взоры. Ясно улыбка живая Мысль перед сном сохранила. Спит она, будто играя Всем, что на свете ей мило. Ясно улыбка живая Мысль перед сном сохранила. Как хороша! Для искусства Лучшей модели не надо! Видны все проблески чувства, Хоть не видать ее взгляда. Как хороша! Для искусства Лучшей модели не надо! Сон чуть коснулся в полете Этой модели прекрасной. Что ж в этой сладкой дремоте Грудь ей волнует так страстно? Сон чуть коснулся в полете Этой модели прекрасной. Снится ли паж ей влюбленный, Ночью, на лошади белой? Обнял ее и, смущенный, Ручку целует несмело… Снится ли паж ей влюбленный, Ночью, на лошади белой? Снится ль, что новый Петрарка С песнью приник к изголовью — И разукрасились ярко Бедность и слава любовью? Снится ль, что новый Петрарка С песнью приник к изголовью? Снится ль ей небо родное? Юности небо знакомо. Так прилетают весною Ласточки к крову родному. Снится ль ей небо родное? Юности небо знакомо. Вырвался вздох. Голубые Глазки лениво раскрылись. — Ну, расскажи нам, какие, Милая, сны тебе снились? — Вырвался вздох. Голубые Глазки лениво раскрылись. — Ах! Что за сон, что за чудо! Дивные, светлые чары! Золото, груду за грудой, Муж мне нес, старый-престарый. Ах! Что за сон, что за чудо! Дивные, светлые чары! — Как? тебе деньги росою Были, цветок ароматный? — Всех я затмила собою. Выше всех быть так приятно! — Как? тебе деньги росою Были, цветок ароматный! Если так юность мечтает, Прочь все мечты о грядущем! Золото всё омрачает Блеском своим всемогущим. Если так юность мечтает, Прочь все мечты о грядущем! <1866>

145. ФЕНИКС

Мирные семьи простых пастухов Жили когда-то в долине цветущей И управлялись уж много веков Сами собою, без власти гнетущей. Феникс является вдруг за рекой, Кличет к себе их на берег крутой. Вышел герольд. «Торопитесь! — кричит.— Редкая птица, как раз улетит. Птица великая мой властелин: Крыльями в кесарском их трепетаньи Двадцать народов покроет один. Ради их блага готов на закланье — Феникс не может вполне умирать: Он возродится из пепла опять. Ей, торопитесь! — герольд им кричит.— Редкая птица, как раз улетит. Ей, торопитесь! — Молчанье в ответ.— Эх! Кабы вышел властитель мой чудный, Вас ослепил бы невиданный свет: Гребень алмазный и клюв изумрудный — Что твое солнце, не выдержит глаз,— Сразу б колосья созрели у вас. Ей, торопитесь! — герольд им кричит.— Редкая птица, как раз улетит». «Будет болтать! — отвечает старик.— Что ты заладил: мол, редкий да редкий! Наш брат-хозяин к таким не привык, В доме потребнее куры-наседки. А насчет песен — для здешних людей Песня малиновки будет нежней. Экое счастье, что гребень блестит: Редкая птица пусть мимо летит! Наши прапрадеды видели раз Феникса этого пепел горящий. Что ж в нем нашли? Вместо сердца алмаз, Крупный, взаправду, как солнце блестящий. Точно, красив — да тепла, значит, нет. Не ко двору нам твой феникс, мой свет. Так-то, не грея, и месяц блестит. Редкая птица пусть мимо летит!» <1869>

146. ТИРАН СИРАКУЗСКИЙ

Как Дионисия из царства Изгнал храбрец Тимолеон,— Тиран, пройдя чрез все мытарства, Открыл в Коринфе пансион. Тиран от власти не отстанет: Законы в школе издает; Нет взрослых, так детей тиранит. Тиран тираном и умрет. Ведь нужно всё чинить и ведать — Он справедлив, хотя и строг: Как подадут детям обедать — Сейчас с их трапезы налог. Несут, как некогда в столицу, Орехи, виноград и мед. Целуйте все его десницу! Тиран тираном и умрет. Мальчишка, глупый, как овечка, Последний в школе ученик, В задачку раз ввернул словечко: «Тиран и в бедствиях велик». Тиран, бессмыслицу читая, «Он далеко, — сказал, — пойдет» — И сделал старшим негодяя. Тиран тираном и умрет. Потом, другой раз как-то, слышит Он от фискала своего, Что там в углу товарищ пишет, Должно быть, пасквиль на него. «Как? Пасквиль?! Это всё от воли! Ремнем его! И чтоб вперед Никто писать не смел бы в школе!» Тиран тираном и умрет. И день и ночь его страшили Следы измены и интриг. Раз дети на дворе дразнили Двоих каких-то забулдыг. Кричит: «Идите без боязни! Им нужен чужеземный гнет. Я им отец — им нужны казни». Тиран тираном и умрет. Отцы и матери озлились На непотребный пансион И Дионисия решились И из Коринфа выгнать вон. — Так чтоб, как прежде, благодатно Теснить и грабить свой народ — В жрецы вступил он. Вот так знатно! Тиран тираном и умрет. <1869>

147. ИДЕЯ

Народной скорбию болея, Я впал в мечтательность — и вдруг Проходит предо мной идея. Идея? Да, трусливый друг. Еще слаба, но уж красива; Звук речи тверд, взгляд детски прост. Никто как бог — увидим живо Ее развитие и рост. Одна навстречу грубой силе! Я ей кричу: «Дитя! страшись: Шпионы уши навострили, Жандармы грозно собрались». — «В мою же пользу их гоненье. Иду с надеждою вперед. Теперь уж всё мое значенье Поймет наверное народ». «Страшись, дитя, земля трясется Под тяжестью густых колонн, И, сабли наголо, несется За эскадроном эскадрон». — «Я, не трубя, не барабаня, Бужу уснувших силой слов И для вербовки в их же стане Пройду одна среди штыков». «Страшись, чтоб не был уничтожен Здесь на земле твой самый след. Беги: фитиль в орудье вложен, Минута — и спасенья нет». — «А завтра ядра и картечи В мою защиту запалят Свои ораторские речи; Ведь пушка тот же адвокат». «Ты депутатов раздражила». — «Моя же сила их смирит». — «В темнице сгибнет эта сила». — «Темница дух мой окрылит». — «Гремят проклятья клерикалов». — «А завтра мне кадить пойдут». — «Уж ополчилась рать вассалов». — «Я в их рядах найду приют». И вдруг ужасная картина: Потоки крови, море зла, Венок победы дисциплина С простертой храбрости сняла. Но побежденным с новой силой Идея лавры раздает И, умилясь пред их могилой, Летит с их знаменем вперед. <1870>

148. БУДУЩНОСТЬ ФРАНЦИИ

Я дружен стал с нечистой силой, И в зеркале однажды мне Колдун судьбу отчизны милой Всю показал наедине. Смотрю: двадцатый век в исходе, Париж войсками осажден. Все те же бедствия в народе — И всё командует Бурбон. Всё измельчало так обидно, Что кровли маленьких домов Едва заметны и чуть видно Движенье крошечных голов. Уж тут свободе места мало, И Франция былых времен Пигмеев королевством стала — Но всё командует Бурбон. Мелки шпиончики, но чутки; В крючках чиновнички ловки; Охотно попики-малютки Им отпускают все грешки. Блестят галунчики ливреек; Весь трибунальчик удручен Караньем крошечных идеек — И всё командует Бурбон. Дымится крошечный заводик, Лепечет мелкая печать, Без хлебцев маленьких народик Заметно начал вымирать. Но генеральчик на лошадке, В головке крошечных колонн, Уж усмиряет «беспорядки»… И всё командует Бурбон. Вдруг, в довершение картины, Всё королевство потрясли Шаги громадного детины, Гиганта вражеской земли. В карман, под грохот барабана, Всё королевство спрятал он. И ничего, хоть из кармана — А всё командует Бурбон. <1871>