Поэты «Искры». Том 1

* * *

Дама собой недурна — Круглые формы и нежное тело… Полно! Да вновь ли явилась она? Нет, эта дама весь вечер сидела. Раньше ее мы видали сто раз; Нынче ж, увлекшись общественной ломкою, И не заметили милых нам глаз… Нет! Положительно каждый из нас Встретился с нею как с старой знакомкою.

* * *

Безукоризнен на даме наряд: Вся в бриллиянтах; вся будто из света… Внемлет и дремлет ласкающий взгляд; Голос — как будто стрижи в нем звенят… Дама хоть в музы годится для Фета. Бог ее ведает, сколько ей лет, Только, уж как ни рассматривай тщательно, Вовсе морщин на лице ее нет; Губы, и зубы, и весь туалет Аранжированы слишком старательно. Впрочем, чего же? Румяна, бела, Как госпожа Одинцова опрятная, Вся расфранченная, вся ароматная, Самодовольствием дама цвела; Дама, как следует дама была — Дама во всех отношеньях приятная. Общество наше совсем расцвело. Самодовольно поднявши чело, Как королева пред верным народом, Дама поздравила нас с Новым годом. «Я в Новый год, — говорила она,— Слово сказать непременно должна. (Слушать мы стали внимательно.) Праздник на улице нынче моей. (И согласились мы внутренно с ней, Все, как один, бессознательно.) Полной хозяйкой вхожу я в дома; Я созвала вас сегодня сама; Утром, чуть свет, легионами, Всюду, где только передняя есть, Шубы висят и валяется „Весть“, Я поведу вас с поклонами. Слово мое лучше всех ваших слов. Много вы в жизни сплели мне венков; Вам укажу на соседа я. (Дамы сосед был оратор-мудрец.) Милый! Ты был мой усерднейший жрец, Сам своей роли не ведая. Он собирался вам речь говорить, Прежде всего бы он должен почтить Вашего доброго гения. Я вам дороже всех жен и сестер. (Лоб свой оратор при этом потер, Будто ища вдохновения.) Верная спутница добрых людей, Нянчу я вас на заре ваших дней, Тешу волшебными сказками; Проблески разума в детях ловлю И отвечаю „агу!“ и „гулю!“ И усыпляю их ласками. В юношах пылких, для битвы со злом Смело готовых идти напролом, Кровь охлаждаю я видами Близкой карьеры и дальних степей Или волную гораздо сильней Минами, Бертами, Идами. Смотришь: из мальчиков, преданных мне, Мужи солидные выйдут вполне, С знаньем, с апломбом, с патентами; Ну а мужей, и особенно жен, Я утешаю с различных сторон — Бантами, кантами, лентами, Шляпками, взятками… черт знает чем Тешу, пока успокою совсем Старцев, покрытых сединами, С тем чтоб согреть их холодную кровь Фетом, балетом, паштетом и вновь Идами, Бертами, Минами. Горе тому, кто ушел от меня! В жизни не встретит спокойного дня, В муках не встретит участия! Пью за здоровье адептов моих: Весело вносит сегодня для них Новый год новое счастие. Прочно их счастье, победа верна. В битве, кипящей во все времена С кознями злыми бесовскими, Чтоб защитить их надежным щитом, Я обернусь „Петербургским листком“, „Ведомостями Московскими“. Всё я сказала сегодня вполне, Некуда дальше, и некогда мне, Но… (тут улыбка мелькнула злодейская, В дряхлом лице вызвав бездну морщин) Надо сказать мое имя и чин: Имя мне — „Пошлость житейская“».

* * *

Дрогнул от ужаса весь наш совет. «Пошлость!» — мы вскрикнули. Дамы уж нет. И до сих пор мы не знаем наверное: Было ли это видение скверное Или какой-нибудь святочный шут Нас мистифировал десять минут; Только мы с Пошлостью Новый год встретили, Даже морщины ее чуть заметили,— Так нас прельстила, в кокетстве привычная, Вся расфранченная, вся ароматная, Дама во всех отношеньях приличная, Дама во всех отношеньях приятная. 1864 или 1865

75. НА МАСЛЕНИЦЕ

Я выспался сегодня превосходно, Мне так легко — и в голове моей, Я чувствую, логично и свободно Проходит строй рифмованных идей. — Что ж? Пользуйтесь минутой вдохновенья. Воспойте нам прогресс родной страны, Горячие гражданские стремленья… — Нет, господа, давайте есть блины. — Мы шествуем путем преуспеванья, Запечатлев успехом каждый шаг; Рассеял свет победоносный знанья Невежества и самодурства мрак. Омаров уж осталось очень мало, Аттилы уж нисколько не страшны. Карайте их сатирой Ювенала! — Нет, господа, давайте есть блины. — Заметно уж смягчились наши нравы, На честный смех нельзя уж нападать, В свои права вступил рассудок здравый, И в корне зло преследует печать. Уж на нее утихли все нападки, Враги ее бессильны и смешны… Раскройте нам все наши недостатки. — Нет, господа, давайте есть блины. — Во всем прогресс! С его победным ходом В понятиях везде переворот. Свершается слияние с народом. Что чувствует в такие дни народ! В своих стихах восторженно-свободных Вы, как поэт, изобразить должны Избыток чувств и радостей народных. — Нет, господа, давайте есть блины. Нет, господа, любя страну родную, Стремясь к тому, чтоб каждый в ней был сыт, Я никого стихами не взволную И портить вам не стану аппетит. Мы круглый год и так себя морочим. Уж если петь — так песни старины. Давайте петь вино, любовь… а впрочем — Нет, господа, давайте есть блины! <1865>

76. ПРИМЕРНЫЙ ФАТ

Пускай сатирики кричат, Что ты презренный фат, Но ты мне мил. Ты во всю жизнь ни разу, брат, Не изменил Своих воззрений и манер. Buvons, mon cher! [141] Кругом тебя кричат, орут Про гласность, вольный труд — Плечами лишь Ты пожимаешь, тверд как Брут, И говоришь О пользе всех химер и мер: «C’est dr^ole, mon cher» [142] . Когда в собрании Ноздрев, Подняв бокал, подымет рев За мужика — Ты взглянешь в стеклышко без слов На дурака И выпьешь молча редерер. Умно, mon cher. Не признешь ты женских прав, Но, Гретхен милую обняв, Портного дочь, Рад, где попало, подгуляв, Плясать всю ночь, Хоть в шустер-клубе, например. Aimons, mon cher! [143] Благую часть ты выбрал, брат,— Театр французский, маскарад, Обед, балет — И черт ли в том, что говорят В столбцах газет Катков, Камбек, Лягерроньер… Всё вздор, mon cher. Ты также мил в кругу повес, Хоть потерял кредит и вес, Хоть испытал, Что значит время и прогресс, Но капитал Еще остался для гетер. Vivons, mon cher! [144] Как в оны дни, хоть век не тот, Без размышлений, без забот, По старине, Пока кондрашка не сшибет С бровей пянсне, На рысаках во весь карьер Валяй, mon cher! Валяй, mon cher! Ты мил для нас Живешь без сердца, напоказ, Без головы, Но ты стыдишься пошлых фраз. В наш век — увы! И это доблестный пример. Buvons, mon cher! <1865>

141

Выпьем, мой милый! (Франц.) — Ред.

142

Это смешно, мой милый (франц.). — Ред.

143

Будем любить, мой милый! (Франц.) — Ред.

144

Живем, мой милый! (Франц.) — Ред.

77. ЗАВЕЩАНИЕ

Мой сын, я в вечность отхожу Из мрака суеты; Сказал бы: в рай, да не скажу, И не поверишь ты. Мой сын, я в вечность отхожу Из мрака суеты. Мой сын, вверяясь небесам, Надейся, уповай; Но, на бога надеясь, сам, Мой милый, не плошай. Мой сын, вверяясь небесам, Надейся, уповай. Мой сын, учись — ученье свет, А неученье тьма; А жизнь на всё уж даст ответ, По-своему, сама… Мой сын, учись — ученье свет, А неученье тьма. Мой сын, любовь — союз сердец, К блаженству первый шаг; Второй шаг будет под венец, А третий под башмак. Мой сын, любовь — союз сердец, К блаженству первый шаг. Мой сын, твоя опора — труд, Твое всё счастье в нем; Хотя с трудом в больницах мрут Живущие трудом. Мой сын, твоя опора — труд, Твое всё счастье в нем. Мой сын, спокойствие души — Отрада беднякам; Зато уж в нем все барыши И все утехи нам. Мой сын, спокойствие души — Отрада беднякам. Мой сын, будь честен и горяч В борьбе для счастья всех, Да только после уж не плачь, Услышав общий смех. Мой сын, будь честен и горяч В борьбе для счастья всех. Мой сын, я в вечность отхожу Из мрака суеты; Сказал бы: в рай, да не скажу, И не поверишь ты. Мой сын, я в вечность отхожу Из мрака суеты. <1865>

78. ЗАТИШЬЕ

Как будто бы после блестящего Затеями барскими праздника В селе самодура-проказника, В губернии целой гремящего; Как после эффекта финального В французской плохой мелодраме, Пора отрезвленья печального Пришла и смеется над нами. Сады, и долины с озерами, И горы — в чуланы заброшены, Костюмы плохие изношены И спрятаны в шкаф бутафорами. По форме сменив бакенбардами Мужицкие бороды, все мы Надели фуражки с кокардами На лбы, надевавшие шлемы. По-прежнему зажили панами И, дома валяясь в халатике, Пейзан называем мужланами По правилам русской грамматики. Свободнее всем как-то дышится, И в сходках вечерних у нас Опять беззаботное слышится: «Куплю!», «Бескозырная!», «Пас!». 1865

79. ЧИСТОСЕРДЕЧНОЕ ПРИЗНАНИЕ ОДНОГО ИЗ МНОГИХ

Минувший год я весь провел прекрасно. Как он прошел — я не заметил сам, Но вообще прошел он не напрасно: Есть вспомнить что и детям и отцам! Я в Новый год обедал у вельможи. К шести часам собрался высший свет. Скучали все — и я был скучен тоже,— Но вообще прекрасный был обед. Ученых и общественных вопросов Тьму тьмущую поставил этот год. Прошло сто лет, как умер Ломоносов; Как далеко мы двинулись вперед! Обедал я в роскошной, светлой зале. Названий блюд мне не забыть сто лет… Не помню уж зачем и что читали,— Но вообще прекрасный был обед. С наукою шло об руку искусство, Как гибкий плющ обвив могучий дуб; Еще обед припомню не без чувства: Художники у нас открыли клуб. Ковры, драпри и мебель — всё отлично… Ну, кое-что сказал бы про буфет, Да кое-что о выставке годичной… Но вообще прекрасный был обед. Принадлежа и сам к числу «хозяев», Я посещал усердно каждый съезд; Там слушали так жадно краснобаев, Что за столом недоставало мест. Сияли там, переливаясь тонко, Свет знания и люстр громадных свет… Особенно понравилась мне жженка — И вообще прекрасный был обед. Минувший год во многом вспомнить любо, Вот, например, еще обед возьмем — Открытие служительского клуба — Участие я тоже принял в нем. Не показал ни жестом я, ни взглядом, Что для меня противен мой сосед… Представьте — я сидел с лакеем рядом… Но вообще прекрасный был обед. Все высшие ценил я интересы И временем им жертвовал всегда: Обедал я за процветанье прессы, Обедал я в честь женского труда; Пил за успех «Русалки» и «Рогнеды», За оперу, за драму, за балет… Тьфу! Черт возьми! Не вспомню все обеды! Но каждый раз прекрасный был обед! Держась всегда вдали от нигилистов, В серьезные вопросы погружен, Я был введен в кружок экономистов И на обед был ими приглашен. Сводили там итоги и балансы; Я тоже свел: ведь круглый год банкет! Однако я растрес-таки финансы… Но вообще прекрасный был обед. Как год прошел — я, право, не заметил; Весь год не знал, что значит слово — лень. И Новый год с бокалом также встретил И на обед поехал в первый день. Шумели там, решали то и это; Разъехались — на улице уж свет. Вопросы все остались без ответа,— Но вообще прекрасный был обед. 1865 или 1866

80. ВЕЛИКИЕ ИСТИНЫ (ВОЛЬНЫЙ ПЕРЕВОД ИЗ СБОРНИКА «LA GOGUETTE»)

Повсюду торжествует гласность, Вступила мысль в свои права, И нам от ближнего опасность Не угрожает за слова. Мрак с тишиной нам ненавистен, Простора требует наш дух, И смело ряд великих истин Я первый возвещаю вслух. Порядки старые не новы И не младенцы — старики; Больные люди — не здоровы, И очень глупы дураки. Мы смертны все без исключенья; Нет в мире действий без причин; Не нужно мертвому леченья. Одиножды один — один. Для варки щей нужна капуста; Статьи потребны для газет; Тот кошелек, в котором пусто, В том ни копейки денег нет; День с ночью составляет сутки; Рубль состоит из двух полтин; Желают пищи все желудки. Одиножды один — один. Москва есть древняя столица; По-русски медик значит врач, А чудодейка есть вещица, О коей публикует Кач. Профессор — степень или званье; Коллежский регистратор — чин; Кнуты и розги — наказанье. Одиножды один — один. Покуда кость собака гложет, Ее не следует ласкать, И необъятного не может Никто решительно обнять. Не надо мудрствовать лукаво, Но каждый честный гражданин Всегда сказать имеет право: Одиножды один — один. В сей песне сорок восемь строчек. Согласен я — в них смыслу нет; Но рифмы есть везде и точек Компрометирующих нет. Эпоха гласности настала, Во всем прогресс — но между тем Блажен, кто рассуждает мало И кто не думает совсем. <1866>

81–82. <М. Н. МУРАВЬЕВУ>

1. «Сто человек, никак, ты запер в казематы…»

Сто человек, никак, ты запер в казематы; И мало всё тебе, всё мрачен, как чума, ты! Утешься, ведь господь царя благословил — Отвел от родины тягчайший из ударов! — Эх, братец! черт ли в том! Ведь я бы заморил Сто тысяч в крепости, когда б не Комиссаров!

2. «Холеру ждали мы, и каждый был готов…»

Холеру ждали мы, и каждый был готов Диету соблюдать и жить себе здорово. Но фурия хитра: надула докторов — Прислала за себя из Вильны Муравьева. 1866

83. CAUSERIE [145] (ЭКЛОГА ЛИТЕРАТОРА-ВЕТЕРАНА)

С тех пор как «Пчелки» больше нет Да умер Павлов, журналист, Хоть не читай родных газет, Меня в них бесит каждый лист. Тоска в статьях передовых, А в фельетон хоть не смотри. Увы! Давно исчезла в них Времен минувших causerie! Cette causerie gentille et douce, Qui instruit, en amusant [146] , Вся из bon-mots [147] , как лучших бус Un fil l'eger et luisant [148] . Ее Булгарин к нам занес, Взяв в образец Альфонса Карр, И в книжке под названьем «Ос» (Les gu^epes) принес отчизне в дар. Oh! Le beau temps! Oh! Les beaux jours! [149] Они исчезли без следа! Я лишь с Евгениею Тур Схожусь во взглядах иногда. А остальные! Nom de dieu! [150] Вы обратили фельетон В plaisanteries des mauvais lieux [151] . «Хорош российский Геликон!» Так Пушкин молвил в старину (Я тоже с Пушкиным был друг). Увы! Уж нет его! Одну Бездарность вижу я вокруг, Нахальство без границ и мер, Нигилистический туман. Кто ж остается? Я, prince Pierre… [152] Oh! Les beaux jours du bon vieux temps! [153] Да! Геликон наш не хорош; Mais nous avons un bon journal. Bien r'edig'e par M'essaroche, Un homme de lettres lib'eral [154] . C’est [155] «Женский вестник». Нынче в нем, Как отблеск утренней зари, Блеснула радужным огнем Времен минувших causerie! La causerie du bon vieux temps — Ведь это грация сама, Ведь это лучше, чем роман Фейдо, Феваля и Дюма! Ее давно уж нужно нам, И, чтоб пополнить сей пробел, В журнале для девиц и дам Так называется отдел. В отделе этом мы найдем Всё, что нам нужно с давних пор, Весь этот милый сердцу вздор, Блестящий чувством и умом. В его живой калейдоскоп Войдет весь пестрый светский мир, «Грейт Истерн» с критикой «Трущоб»,  «Миантономо» и Шекспир, Поэта светлая мечта И философии урок, Балы, наряды и плита, И доктор Хан, и доктор Бок, Огонь и лед, и мрак и свет, Et Jean qui pleure, et Jean qui rit [156] , Et Turluru, et Turlurette!.. Да процветает causerie! 1866

145

Легкий разговор, светская болтовня (франц.). — Ред.

146

Эта изящная и милая causerie, которая поучает, забавляя (франц.). — Ред.

147

Острот, метких словечек (франц.). — Ред.

148

Легкая и блестящая нить (франц.). — Ред.

149

О! Прекрасное время! О! Прекрасные дни! (Франц.) — Ред.

150

Черт возьми! (франц.). — Ред.

151

Шутки дурного тона (франц.). — Ред.

152

Князь Пьер (франц.). — Ред.

153

О! Прекрасные дни доброго старого времени! (Франц.) — Ред.

154

Но у нас есть хороший журнал, отлично редактируемый либеральным литератором Мессарошем (франц.). — Ред.

155

Это (франц.). — Ред.

156

Жан, который плачет, и Жан, который смеется (франц.). — Ред.

84. СВИСТОК И СТАКАН

Свистать! Свистать! Нам вторит эхо. Но, чур! Не лгать Орудьем смеха! Приходит срок, Взял верх обман — Бросай свисток, Бери стакан. Пей, чуть слышна Фальшивость нотки, Оксгоф вина И четверть водки, Ведро эль-кок, Эль-кукельван. Бросай свисток, Бери стакан. Чем разделять Кастратов славу, Уж лучше спать Вались в канаву, Без задних ног, Мертвецки пьян. Бросай свисток, Бери стакан. Уж лучше, брат, Пить мертвой чашей Забвенья яд, Чем в прессе нашей Зловонных строк Впивать дурман. Бросай свисток, Бери стакан. Газетный лай И обезьянства Пренебрегай В величьи пьянства. Оно порок, Но не обман. Бросай свисток, Бери стакан. 1866