Поэты «Искры». Том 2

Судьба крестьянина оттесняет в поэзии Богданова на задний план образ задавленного нуждою демократа-разночинца. В то же время наряду с лирикой существенное, даже преобладающее место занимает в ней сатира, а безнадежные настроения, психологическая подавленность сменяются бодрым, мажорным тоном. Ко второй половине 1860-х годов относятся стихотворения «Химеры» и «Eppur si muove!», полные веры в светлое будущее человечества, причем в первом из них явственно чувствуются социалистические симпатии Богданова.

«Героем времени», с наибольшим постоянством и язвительностью преследовавшимся в сатире Богданова, является пореформенный крепостник. Многие его стихотворения воссоздают яркий сатирический образ помещика, тоскующего о блаженных временах крепостного права, жалующегося на лень и грубость «хамова отродья» и взывающего к правительству о сохранении всех сословных привилегий дворянства. Он не прочь несколько «улучшить быт простонародья», но отнюдь не из любви к нему, а вследствие убеждения, что более или менее сытый, здоровый и грамотный мужик будет ему гораздо полезней («Свой идеал»). Вместе с тем он «ладит дома с батраками Кулаками» («Подводный камень современного прогресса» [74] ). В стихотворении «Мы — особь статья!», написанном, как и некоторые другие, от имени «одного из могикан» крепостнической России, говорится о постепенном оттеснении от социально-политической жизни родовитого дворянства и высмеиваются претензии аристократии на первую роль в государстве. Не только в революционных идеях, но даже в постепенном проникновении в русскую жизнь капиталистических начал и весьма умеренных реформ герой стихотворения видит посягательство на неотъемлемые права своего класса.

74

«Будильник». 1865, № 35. С. 137.

Резко антидворянский характер имеет стихотворение «Из автобиографии щенка» [75] . Иронизируя над дворянством, кичащимся своим древним происхождением, Богданов обличает его тунеядство, угодливость и подобострастие перед особами царствующего дома, презрение к народу и как бы мимоходом упоминает о французской революции XVIII в. («От революции бежали С поджатым между ног хвостом»). Таким образом, антидворянские тенденции выражены здесь на западноевропейском материале. Стихотворение интересно и по своим художественным приемам. По словам автора, оно является «переводом с собачьего языка на российский». Герой стихотворения взят из мира животных, и оно в какой-то степени перекликается со сказками Щедрина.

75

«Искра». 1871, № 6. С. 170–173.

Как видим, сатира Богданова касается не только русских, но и иностранных дел. В течение нескольких лет он вел в «Искре» (а когда в 1869 г. «Искра» несколько месяцев не выходила, то в «Будильнике», где он вообще активно сотрудничал) обозрение иностранной политической жизни «Заметки со всех концов света». В них рассыпано много интересных образцов политической поэзии, стихотворных отрывков, которые нередко почти невозможно изъять из прозаического контекста. Но и по своим художественным, жанровым признакам это преимущественно фрагменты, фиксирующие и оценивающие отдельные стороны и события текущей политической жизни. В них много злых насмешек над милитаризмом, клерикализмом, над притеснителями рабочего класса, предпринимавшими поход на заработную плату, разгонявшими демонстрации и сходки, над соперничеством английского и французского империализма в колониях, Наполеоном III, Бисмарком, Тьером, ряд явно сочувственных высказываний об активизации западного пролетариата, об испанской революции, Парижской коммуне и т. д. Стихотворение о Парижской коммуне, построенное в форме диалога парижского и версальского хоров, т. е. сторонников и врагов Коммуны, кончается столь же выразительной, сколь лаконичной репликой парижан: «Ну так пусть все прения порешат штыки» [76] . Сквозь иностранные события нередко просвечивают русские социальные отношения (см., напр., стихотворение «Плантаторам рабов отдали напоследках»). Очень часто Богданов приписывал свои стихи какому-нибудь французскому или немецкому сатирическому журналу, а самого себя выдавал лишь за скромного переводчика, но читатели-друзья понимали, конечно, что это делается для цензуры.

76

Несколько позже, в «Новостях и заметках», напечатанных в «Азиятском вестнике», Богданов писал о зверствах версальцев (1872, № 1.С.88).

После прекращения «Искры» Богданов вряд ли перестал писать, но он потерял широкую читательскую аудиторию, которая у него была во время сотрудничества в журнале Курочкина; оборвались, по-видимому, и его тесные связи с литературной средой.

Во время своей службы в Кронштадте Богданов принимал близкое участие в работе местного общества морских врачей, а в 1874–1875 гг. состоял его секретарем. В «Протоколах» общества он напечатал две медицинские статьи. В 1878 г. Богданов выпустил брошюры: «Таблицы для измерения влажности воздуха на судах» и «Житье-бытье на море: Беседы из морского и приморского быта». Он задумал целую серию популярных брошюр-бесед о «житье-бытье на море», но дальше первой, в которой говорится «о том, как люди начали плавать по морю», дело не пошло.

В 1884–1885 гг. Богданов много печатался в «Осколках», но помещенные там стихотворения, за исключением двух-трех политически острых вещей, не возвышаются над уровнем непритязательного и поверхностного юмора этого журнала. В значительной степени это объясняется, вероятно, цензурными условиями и крайней осторожностью редактора «Осколков» Н. А. Лейкина. Ряд стихотворений Богданов напечатал также в театральной газете «Суфлер», но лишь одна из появившихся в «Суфлере» вещей заслуживает внимания. Это — перевод «Марсельезы», из которого, правда, были изъяты — без сомнения, по цензурным причинам — наиболее резкие места о тиранах и деспотах. Переводу было предпослано краткое предисловие («Два слова о „Марсельезе“»), где Богданов писал, что «Марсельеза» — не «чисто революционная песня, разжигающая народные страсти», а «просто патриотический гимн», в котором нет «ровно ничего возмутительного» [77] . Разумеется, все это вовсе не выражает подлинных взглядов Богданова и является «защитным цветом», ширмой, которыми часто приходилось пользоваться писателям демократического лагеря. Только таким образом можно было провести в печать — хотя бы в урезанном виде — знаменитую революционную песню. Следует подчеркнуть, что и в таком виде появление «Марсельезы» в легальной печати было весьма небезразличным фактом, напоминавшим русской читающей публике о вдохновенной песне, с которой шли на борьбу за родину и революцию против отечественной реакции и иностранных интервентов французские революционеры и патриоты XVIII в. и которая звучала как призыв к революционному действию для многих поколений не только французского, но и русского народа [78] .

77

«Суфлер». 1885, № 22. С. 2.

78

Иначе — как сознательное и «грубо тенденциозное, реакционное искажение гимна революции» — оценивает богдановский перевод «Марсельезы» и «Два слова» о ней А. Л. Дымшиц («Литература и фольклор». М., 1938. С. 162–163), совершенно не учитывающий при этом условия русской печати 1880-х годов.

В 1885 г. Богданов перевелся в Черноморский флот, был назначен в Николаевский морской госпиталь. Умер он 5 августа 1886 г.

Только в 1959 г. стихотворения Богданова вышли отдельной книгой: Богданов В. И. Собрание стихотворений. Собрал и подготовил проф. А. В. Кокорев. Здесь появилось немало ценных фактических сведений и неизвестных стихотворений Богданова, однако текстологическая сторона издания и примечания изобилуют ошибками.

336. БЕСЕДА С МУЗОЮ (В ЧИСТО КЛАССИЧЕСКОМ РОДЕ)

Как-то муза мне сказала, Потрепав меня рукой: «Влас, мой друг, ты пишешь мало, Пой! пой! пой!» И ответил я сестрице: «Я спою тебе, изволь, Как живет у нас в столице Голь, голь, голь В тех углах, где близ заборов Мостовых, панелей нет, Где чуть теплится Шандоров Свет! свет! свет! Где лачужки длинным строем Догнивают, искосясь, Где лежит глубоким слоем Грязь, грязь, грязь; Где всю жизнь одни лишенья Жалких тружеников ждут, Где тяжел до изнуренья Труд, труд, труд…» «Стой! — прервала муза. — Вникнет В эту песнь сонм важных лиц, И как раз тебе он крикнет: Цыц! цыц! цыц! Скажут: песня не из лестных… Навлечешь как раз их гнев, Лучше пой, брат, про прелестных Дев, дев, дев. Обратись к луне, к природе Пой утехи юных лет — Ведь поет же в этом роде Фет, Фет, Фет. Если ж жизнь тебя прельстила, То ты можешь воспевать, Как живет изящно, мило Знать, знать, знать; Как столица ослепляет Непривычный к блеску глаз, Как по улице блистает Газ, газ, газ; Как весь год жилося славно, Что в балете ты видал. Как Ефремов дал недавно Бал, бал, бал; Как… да ну, бери же лиру И скорей про край родной Песню сладенькую миру Пой! пой! пой!» <1863>

337. ПРИТЧА

Пировал Барыш средь своих хором, Угощал он Знать дорогим вином, Не жалел рублей, не щадил труда… В этот час к окну подошла Нужда. Говорит: «Барыш! Не оставь меня, Голодаю я уж четыре дня». — «Видно, пьянствуешь, — ей Барыш сказал, Черствый хлеба край ей в окошко дал И, смеясь, кричит — Пир так пир горой! Эй, жена, на стол поскорей накрой, Подавай пирог, подавай нам щи, Всё, что есть в печи, всё на стол мечи!» Поплелась Нужда от окошка прочь… На дворе метель и глухая ночь, На дворе мороз, в стороне ж кабак, И в него Нужда доплелась кой-как. В кабаке Нужде уголок был дан, За лохмотья ж ей поднесен стакан. Пропила зипун — стали гнать Нужду, И пошла Нужда, позабыв беду, Прямо в темный лес, улеглась под ель, Хлеб жует она… а над ней метель… Засыпай, Нужда, — и чего тут? — знай, Что «коль хлеба край, так под елью рай». <1864>

338. ПРОЕЗЖИМ (РАЗДУМЬЕ ГОРЕМЫКИ)

Что вы смотрите так подозрительно На заплаты одежды моей? Или прихоть пришла снисходительно Бросить мне пару медных грошей? Вы сегодня добры изумительно, Благодарен я вам от души! — Только знайте: Не помогут мне ваши гроши — Проезжайте! Было время: с какою охотою За работой я грудь надрывал, Всё боролся с нуждой да с заботою, Но не мог устоять — и упал. А теперь я почти не работаю, Что добуду — тащу всё в кабак… Что ж? Ну знайте, Что я пьяница, нищий, — итак, Проезжайте! Было время: рукою несмелою Я стучался у ваших дверей… Да! я с матерью жил престарелою И с несчастной сестрою моей. Но теперь я к вам шагу не сделаю, Миновала невзгоды пора, Поздно! — Знайте, Что уж мать умерла, а сестра… Проезжайте! <1864>

339. НАШ ПРОЛЕТАРИЙ

Смотрите, вот наш пролетарий! Он не успел окончить курс В одной из наших семинарий, В одной из наших бурс. Из бурсы с скверным аттестатом Начальством был он исключен; Хотел быть по найму солдатом, Да плох здоровьем он. Потом читал он и учился… Больной, собрав остаток сил, Пешком в столицу притащился, В студенты поступил. Терпел нужду, терпел лишенья — Нет сил трудиться, нечем жить… Бедняга вышел из терпенья — И с горя начал пить. Тут посещать не стал он лекций, На службу поступить хотел, Но не имел знакомств, протекций, Прав по рожденью не имел. А время шло и дни летели; Он, обнищать успев кругом, Стал в рваной фризовой шинели Ходить в питейный дом. Чем он живет, он сам не знает: То настрочит прошенье он, То с днем рожденья поздравляет, То сходит на поклон. Бедняге пьянице не стыдно Просить дрожащею рукой — Всё человеческое, видно, Убито в нем нуждой. И вот, помаявшись в столице, Он станет чахнуть и умрет, И купят для него в <больнице> Гроб на казенный счет. <1864>