Поэты пражского «Скита»

Наиболее достоверную картину того, что происходило на первых заседаниях «Скита поэтов», дают протоколы, которые поочередно вели его участники (А. Л. Бем стал вести краткие записи о присутствующих и повестке дня только с 20 октября 1924 г.). Однако для молодых литераторов и просто любителей литературы, входивших тогда в «Скит поэтов», само ведение протоколов было веселой литературной игрой. Этой литературной игрой была порождена и шуточная терминология: «отец-настоятель», «послушники» и т. д. С каким бы то ни было мистицизмом или религиозностью это не имело ничего общего.

В первый год существования объединения A. Л. Бем прочел в нем лекции «Творчество как вид активности», «Из речи Блока о Пушкине», «Слово и его значение», «Психологическая основа слова (почему мы говорим)», «Об изменении значения слова», «Предложение в поэтическом синтаксисе», «Звуковая оболочка слова как фактор поэтического языка», «Композиционные повторения», «Строфа». Впрочем, не все протоколы сохранились. В рукописи «Поэтика» (Чтения в «Ските поэтов». Прага, 1922) значатся еще такие темы: «Вопросы теории литературы в России», «Учение Потебни о слове», «Подновление лексики», «Рифма», «Внутренняя рифма», «Каноны», «Канонизированная форма стиха и строфы», «Лирика» [18] . Проблемы природы поэтического слова, содержания и формы в литературе были предметом оживленных дискуссий на первых заседаниях «Скита поэтов», причем участники прений далеко не всегда соглашались с руководителем (особенно часто с ним спорил С. М. Рафальский).

18

SK. Т-А 2453/1693.

«С самого начала, — вспоминал Бем, — „Скит“ не был объединен единством литературных симпатий. Даже в зачатке того, что именуется поэтической школой, здесь не было. Объединяло иное — желание выявить свою поэтическую индивидуальность, не втискивая ее заранее в ту или иную школу. Были поэтические уклоны…» [19] . Так, из числа наиболее видных скитовцев А. А. Туринцев тяготел к акмеизму, С. М. Рафальский — к футуризму, В. М. Лебедев — к конструктивизму. Посредником между «акмеистами» и «футуристами» был Есенин. При этом Бем отмечал: «Любопытно, символизм никого уже не влек к себе, даже к Блоку чувствовался холодок» [20] .

19

Бем A. Л. Скит поэтов // Вопросы литературы. 1994. № 4. С. 270.

20

Там же.

Первоначально А. Л. Бем видел свою миссию в «Ските» в том, чтобы сдерживать «чрезмерности» и поддерживать связь с традицией, с «почвой русской литературы», но скитовцы «упорно тянули» его к современности: «Скажу определенно — оглядываясь назад, не знаю, кто кому большим обязан: „скитники“ мне, как их руководителю, или я им. <…> я, вероятно, без общения со „скитниками“ не подошел бы так близко к литературе сегодняшнего дня. Итак, вовсе не отказ от прошлого; на прошлом учатся, а живут и дышат современным» [21] .

21

Там же. С. 271.

Именно в «Ските» рождался и формировался Бем как литературный критик. В первых же своих «Письмах о литературе» он выступил с требованием литературного органа и критики с «направлением». И это направление, которое Л. Н. Гомолицкий и Ю. Терапиано называли «формизмом», а Г. Адамович и сам Бем «активизмом», зародилось в недрах «Скита». Вопрос о том, можно ли назвать это направление школой, методом, как считал Гомолицкий, дискутировался в самом «Ските». 31 октября 1932 г. здесь обсуждалась статья В. В. Морковина «Школа или профсоюз (Мысли о „Ските“)». В наброске предисловия к первому печатному сборнику «Скита» (Прага, 1933) говорилось: «Задачи <…>, поставленные себе редакцией, заключаются главным образом в утверждении <…> иного мира эмигрантской литературы (в частности поэзии), контрастирующего с общепринятым и общеустановленным в толстых журналах упадническим лицом эмигрантской музы <…>» [22] . В содружестве не было обязательной для всех программы, но она была у Бема и у тех, кто ее от него воспринял.

22

Redakfn'i prohl'aSen'i Liter'arn'ii skupiny «Skit» 11 LA PNP. B'em. К. 1.

«Что объединяет „Скит“»? — спрашивал Бем и отвечал: «Общение на почве творческих исканий. Убеждение в необходимости работы над словом. Стремление быть „с веком наравне“. Чуткое прислушивание к явлениям литературы. Отношение к советской литературе. Свобода критики» [23] .

В 1931 г. началась яростная и продолжавшаяся несколько лет полемика главы «Скита» с поэтическим мэтром русского эмигрантского Парижа Георгием Адамовичем. Помимо разного отношения к пушкинской и лермонтовской традиции, в ней проявилось и различное отношение к основным течениям русской поэзии первой половины XX века.

23

Бем А. Л. Вступительное слово на юбилейном вечере «Скита» 22.IV.1932 г. Л. 3 // Там же. К. 12.

Владимир Вейдле в статье «Петербургская поэтика» писал: «Гумилев с помощью Ахматовой и Мандельштама <…> обосновал, в Петербурге, стихами, новую поэтику, которую я петербургской поэтому, но лишь отчасти поэтому и называю» [24] . И далее отмечал: «В зарубежной поэзии между двух войн петербургская поэтика господствовала почти безраздельно» [25] . С особенной отчетливостью это проявилось в поэзии эмигрантского Парижа, в так называемой «парижской ноте», где, по словам того же Вейдле, царила «не просто петербургская поэтика, а ее весьма узкое истолкование», данное Г. В. Адамовичем. Юрий Терапиано вспоминал, что акмеистическая стилистика стала «как бы чертой, отделяющей „прекрасное прошлое нашей культуры“ от „революционной свистопляски“ и всяческого „безобразия, процветающего там“», и что в «первые годы эмиграции оппозиция левым течениям в поэзии (как дореволюционным — футуризму, так и послереволюционным) являлась обязательной для зарубежных поэтических идеологов» [26] .

24

Вейдле В. О поэтах и поэзии. Paris, 1973. С. 125.

25

Там же.

26

Терапиано Ю. К. Русская зарубежная поэзия // Ковалевский П. Е. Зарубежная Россия. Paris, 1971. Ч. 3. С. 243.

Совсем иной была обстановка в Праге. Вадим Морковин писал: «…русские в Праге были наиболее радикальной частью эмиграции. Тут было много учащейся молодежи и сильны чешские республиканские и демократические идеи. Все эмигрантские „ереси“ — евразийство, социалистические издания, „возвращенчество с высоко поднятой головой“ — шли именно из Праги. <…> Пражане тяготели к поэзии московской — Цветаевой, Пастернаку, Есенину… В Париже, наоборот, преобладали традиции „блистательного Санкт-Петербурга“ — акмеизма и классицизма» [27] . Роман Якобсон пропагандировал в Чехии Хлебникова и Маяковского. Для Марка Слонима [28] не существовало двух литератур — эмигрантской и советской. Была одна русская литература. Основную свою заслугу он видел в том, что в отличие от большинства других печатных органов эмиграции, пражская «Воля России», в которой он руководил литературным отделом, предоставляла свои страницы молодым и систематически знакомила читателей с творческой жизнью современной России.

27

Морковин В. Указ. соч. С. 213.

28

См. о нем: Малевич О. М. Три жизни и три любви Марка Клонима // Евреи в культуре русского зарубежья. Иерусалим, 1994. Т. III. С. 73–100; Задражилова М. Марк Слоним — публицист и ведущий критик журнала «Воля России» // Rossica. 1997. № 1. С. 53–76.

A. Л. Бем, который видел в Слониме своего союзника и выступил в его поддержку в своих первых «Письмах о литературе», по отношению к акмеизму и к эмигрантской литературе в целом занимал несколько иную позицию. Наследие Гумилева Бем использовал в борьбе с «узким истолкованием» «петербургской поэтики». Упадочному настроению «парижан» Бем противопоставлял волевое, мужественное начало поэзии Гумилева, апологии опрощения у Г. Адамовича и Г. Иванова — свойственную Гумилеву «вещность».

Отличие литературной ориентации «Скита» от литературных традиций эмигрантского Парижа Бем наиболее четко сформулировал в статье о творчестве Эмилии Чегринцевой: «Если Париж продолжал линию, оборванную революцией, непосредственно примыкая к школе символистов, почти не отразив в себе русского футуризма и его своеобразного преломления в поэзии Б. Пастернака и М. Цветаевой, то Прага прошла и через имажинизм, смягченный лирическим упором С. Есенина, и через В. Маяковского, и через Б. Пастернака» [29] .

29

Бем А. Л. Письма о литературе. Praha, 1996. С. 248.

Бема не удовлетворяла парижская ориентация на «дневниковую поэзию», на понимание литературы как самовыражения. Этой установке он противопоставлял концепцию литературы как преображения жизни: «„Парижская лирика“. <…> Мотивы разочарования, усталости и смерти. „Я“, пораженное миром. В основе — реакция боли. Другой путь — мое видение мира. Мир, преображенный глазами поэта. Отсюда — расширение тематики. Все может войти в поле зрения поэта. „Космическое“ начало. <…> Поэзия как упорядочение хаоса. <…> „Простота“ субъективной лирики связана с обеднением мира. Вещь, как объект, теряет свою самоценность. Она выпадает из мира. Остается голое, уязвленное неправдой мира Я. <…> почему нельзя писать просто? <…> Бывает время, когда простота просто не дана. Ее нельзя искусственно предписать. Связано это с общей эволюцией поэзии. Сейчас поэзия вынуждена отвоевывать для себя целые новые области жизни. Вещи наступают на горло поэзии и грозят ее задушить. Нельзя огородить себя старым миром образов, потерявших сейчас уже всякую реальность, и думать, что таким образом спасается „чистая поэзия“. Надо с головой броситься в реальный мир сегодняшнего дня: с ундервудами, кино, аэропланами и т. д. Только переплавив его на горниле творчества, можно будет дать себе передышку. М<ожет> б<ыть>, тогда для будущих поэтов снова наступит передышка простоты» [30] . В пользовании готовыми штампами и формами он видел полное «непонимание поэзии» как развивающегося, меняющегося по своим приемам и словесному выражению искусства [31] .

30

Бем А. Л. Вступительное слово на вечере «Скита» 25.IV.1933 г. Л. 3–5 // LA PNP. B'em. К. 12.

31

Бем А. Л. Вступительное слово на вечере «Скита» 13.XII.1937 г. Л. 2 // Там же.

В одной из рукописей Бема есть такая мысль: «…революция общественно-политическая не совпадает с революцией литературных форм» [32] . Точно так же Бем понимал, что граница между старым и новым не совпадает с искусственным разграничением русской литературы на эмигрантскую и советскую: «Старое и новое и здесь и там. Бунин и Горький. Новое — Пастернак и Цветаева» [33] . Бем не разделял взглядов тех представителей старшего поколения эмигрантской литературы, которые «полагали, что ими русская литература чуть ли не кончается: в России чума и кроме заразы оттуда ничего ждать не приходится» [34] . С подобными взглядами Бем полемизировал в статье «Психология тыла», опубликованной в газете «Руль» 16 апреля 1931 г. под псевдонимом «А. Омельянов». Бем видел, что в России литература задыхается от «несвободы», но считал, что основной ствол русской литературы именно там, ибо там есть литературная среда и читатель. Преимуществом советской литературы он считал также ее тесную связь с жизнью, о чем писал в статье «О советской литературе», прочитанной в «Ските» 13 и 27 ноября 1933 г. В то же время он был не согласен с «Кассандрами эмиграции» — М. Осоргиным и М. Слонимом, утверждавшими, что подлинная русская литература существует лишь в России, а за границей только «осколки прежнего». Главные надежды он возлагал на молодое поколение. Одной из опасностей, грозивших прежде всего молодым писателям, был, по его мнению, отрыв от национальной традиции: «Мы от русской литературы не отрезаны. Критическое отношение не есть разрыв. Эмигрантская литература питается общими корнями: европейскими и русскими» [35] . Однако он отвергал «соблазн перейти на идейные пути западной литературы» [36] .

32

SK. Т-А 2490/1669. Л. 2.

33

Бем А. Л. Вступительное слово на юбилейном вечере «Скита» 22.IV.1932 г. Л. 1 // LA PNP. B'em. К. 12.

34

Бем А. Л. Вступительное слово к вечеру «Скита» 15.V.1930 r. Л. 1 // Там же.

35

Бем А. Л. Вступительное слово на собрании «Скита» 04.VI.1935 г. Л. 1//Там же.

36

Бем А. Л. Вступительное слово к вечеру «Скита» 15.V.1930 r. Л. 1 // Там же.