Поэты пражского «Скита»

СЕРЕНАДА

Ночь в окне отстоялась, рассеяв дремоту обезволенных, настежь распахнутых глаз. А в гостинице негр перелистывал ноты и упрашивал скрипку, чтоб спать улеглась. Было видно: сверкающий рот на эстраде, изумленно счастливый смычок у плеча. И боясь, что небесную силу растратит, билась музыка, в черных руках трепеща. Но уже расстилалась по окнам прохлада, в мокром небе цвела, лиловея, сирень. Завоеванный, — голос твоей серенады день приветствовал пеньем рассветных сирен. …От любви, залетевшей к тебе ненароком — словно музыка в сонный измученный мир, — я тебя не берег: так повелено роком — что смычок только скрипке желанен и мил. «Скит». I. 1933

«Листья падали. И каждый самураем…»

Листья падали. И каждый самураем, желтый и сухой, стыл в траве ничком. Дачи шли вдали и тихо замирали, Ночь текла лирическим сверчком. Сад был звонкой выдумкою Гоцци и, как именинник, оживлен. Облако болтало у колодца о Египте с гибким журавлем. В озерке сверкали зеркалами — лубочными — лунные лучи. (Сад был в общем вправду), но, как на рекламе летнего курорта, нарочит. И молниеносно просветленным телом ты туда входила с легкостью ведет. Пела и смеялась: ты красив, Отелло… — Мгла кренилась белой яхтой на воде. Плыл сверчок контролем из глухой таможни, лирикой беспечной трели уснастив. И уже, казалось, было невозможно мачты, снасти и мечты снести. Смерть жила в саду, как в пистолете, миг еще — и хлынет из ствола. Пролетело лето. Шли столетья. Ты, как на эстраде, умерла. А к рассвету с ним совсем неизъяснимо связанный и вновь как незнаком, мир был странно скучен (неудачный снимок дач, пронзенных первым сквозняком). «Скит». II. 1934

БЕССОННИЦА У ОКНА

Ночной квадрат. — Ночной туман в Палермо сейчас растет, перерастая грусть. …Я подымусь, и вздрогну, я — наверно — как лермонтовский парус — испарюсь. Мир на столе еще упорен в споре с полуночью, что плещет и зовет. — Душа сжимается — и мысли в сборе, как экипаж — приветствуя полет. Как бьют часы. И с неба, словно с моря, сейчас прохладой звездною пахнет. …В ночной квадрат, в сияющую прорубь, освободив от призрака окно. Как бьют часы. Как мощно мир утратить, как жест высок! — Божественно скорбя, туман растет. Туман в пустом квадрате перерастает самого себя.

«Розовощекий выбритый восторг…»

Розовощекий выбритый восторг еще не встал и не прочистил горла. Но — дальновидный — чокался восток с зарей, а та кровоподтеки стерла с разбитых стекол. — Жил гудок таким особенным смятеньем, что изумленный водосток воспринял эту жизнь, как пенье; и вдруг, совсем сойдя с ума, с крыш расплескав рукоплесканья, забыв, что на дворе зима и все равно земля — в тумане. День начался, как всякий день, лечилась скука между строчек. И по обманутой звезде шел непредвиденный рабочий. Нам терпеливый сон врожден. И жизнь текла по водостокам ночным и мелочным дождем, и медленной слезой — по стеклам. И все же: где-то меж ветвей из рощи брошенной отчизны манифестально соловей пел, как Гомер, о первой жизни.

«Может быть, одолеет…»

Может быть, одолеет. Может быть, обойдет. Может быть, пожалеет. Может быть, и добьет. Может быть, не измерить, Может быть, не избыть. Может быть, надо верить. Может быть, может быть… Может быть, только птицы… Может быть, все мертво. Может быть, все простится. Может быть, ничего. «Скит». IV. 1937

Алла ГОЛОВИНА *

ОСЕНЬЮ

Стелет хвоя повсюду жало, Золотятся в лесу откосы, Это солнце порастеряло За июль и за август косы. Кто-то маленький, быстроногий Отпечатал смешные пятки, Где сбежались на склоне дороги. Словно розовые закладки. Укрываясь порой за пнями. Наступая на сыроежки, Прибежали к пушистой яме Веерами следы-мережки. И сегодня почти что жарко, И пальто волочится даром Под сквозною сосновой аркой, Тонко пахнущей скипидаром. Только вечером белой тиной — И как мертвые змеи долог — Нерасчесанной паутиной Разлетится туманный полог. Одиноким прищурясь глазом, И заброшенней, и короче. Месяц будет тупым алмазом Резать стекла холодной ночи. И за душное злое лето Станет сразу заменой дикой Неживая березка эта И колючая ежевика. Прага Головина Алла. Ночные птицы. Bruxelles, 1990

НОВОГОДНЕЕ ГАДАНЬЕ

В будущее узкая прореха, Счастье наклонилось у плеча… В скорлупе сусального ореха Оплывает красная свеча. Елка на столе теряет хвою, Иглы о клеенку шелестят. Я сегодня сердце успокою На старинный позабытый лад. В тазике с прозрачною водою По краям бумажный хоровод, Имя нареченного судьбою Маленькое пламя подожжет. Беспощадны елочные ветки, Что легли, как веер, у креста, Но острее проволока клетки, Где живет бескрылая мечта… Я сегодня сердце успокою, Дам ему обещанный смычок, Только бы дыханьем и рукою Подтолкнуть задуманный клочок. И когда, таинственно сгорая, Станут буквы остро золотеть, На дорогу ласкового рая Распахнется сломанная клеть… 2.1.1930 «Ночные птицы»

ГОЛУБИ

Плывут, цепляясь слегка За собственные изгибы, Серебряные облака — Серебряные, как рыбы. И на чешуе-пуху Холодные тени реже — Апрель царит наверху. Но в улицах будни — те же. Глядясь в золотую рань. Что красит бока трамваю, Желтеющую герань Беспомощно поливаю… Ломая порыв тоски, Отпущенный в зимней мерке. Кормлю голубей с руки В окне, из-за жардиньерки. И клювы стучат, стучат По серой холодной жести… Но пьяный весенний чад Мы с ними открыли вместе. На белом крыле чудес Мой день с голубиным равен, Бросаясь в окно небес От этих немытых ставен. Как будто сухой камыш, Над будничною поклажей Ломало виденье крыш, Рисованное на саже. И не становясь слабей От радостного полета — Сегодня всех голубей Со мной ожидает кто-то. О том, что давно влекло, Расскажет Ему скорее, Ударившись о стекло У райской оранжереи. Последняя тает грань, Когда зазвенят осколки. Смешная моя герань Стоит на небесной полке. Горят ее лепестки, Исчерченные грехами… И кто-то меня с руки Накормит опять стихами… 2.5.1930 «Ночные птицы»

ВЕСНА ЗИМОЙ

Из-под снега тропу расчистя, Я читаю свое заклятье… Напечатаны тесно листья На коротком весеннем платье. Только ветер звенит на крыше, Только мало в лесу загадок. Прошлогодней травою вышит Лабиринт невысоких грядок. И я песнею рву затоны, Уходя от немой калитки, Словно папоротника бутоны, Воскресают везде улитки. Только песнею, не печалью, На земле рассыпало вести, И разорванною вуалью Комары летают на месте. И когда уже вместо снега Разливаются синью травы, На мосту дребезжит телега И стоят на воде купавы. О, весенних цветов заклятье. Позабытые снег и муки! Расцветают цветы на платье, И уже загорают руки. Только песней моей ведома. Застывая и плача сзади, Ты, весна, засмеешься дома И покорно уйдешь в тетради… 8.5.1930 Головина Алла. Вилла «Надежда». М., 1992

В ДОЖДЬ ЗА ГОРОДОМ

Весенний дождь, ты о мечте поешь. У речки стала розовее глина. На тополях серебряная дрожь, В орешнике увяла паутина. Мы уезжаем и лучей не ждем И в поезде увидим через окна, Как гладь пруда исколота дождем, Как на поля спускаются волокна. А каблуки высокие в песке, И локоны повисли виновато, Но на мосту — на маленькой доске, Все улыбнулись перед аппаратом… Мы не видали ни шмелей, ни птиц — Дождливый день, холодный, невеселый. Дробился в отраженьи острый шпиц Стоящего вблизи костела. Мы маков поискали у межи И бледных незабудок по болоту. Веселый дождь, ты крылья развяжи И помоги смешному перелету… На каждой ветке радужная нить, А на душе беспомощно и больно — Мы городское счастье пропустить Боимся и торопимся невольно… Но если там мы тоже не найдем Того, что здесь беспомощно искали, Опять за этим полем и дождем Я возвращусь без грима и вуали… 28.5.1930 «Ночные птицы»

В ЛЕСУ

Сосновой радостью и мощью Еще весенний воздух нищ… Дорога в лес ушла на ощупь, Не задевая корневищ. Но, вытянув вперед ладони, Опять иду на произвол, И снова нежно пальцы тронет, Уже чуть-чуть нагретый ствол. Как в прошлый год — я за подачкой. За новой рифмой, за живой. Смотреть, как мертвых листьев пачки Опять пришпорены травой. Тут не видна уже дорога, И я брожу, брожу с утра. Чтоб серых бабочек потрогать. Таких же серых, как кора. А возвратившись, без усилья, Без горечи и без забот К бумаге приколоть не крылья, А только первый их полет… 1930 Головина Алла. Городской ангел. Брюссель, 1989