Поэзия Африки

…Только уши раскрой — и услышишь господа бога, который под смех саксофона создал небо и землю и шесть дней, а на седьмой — потянулся, зевнул и заснул крепким сном усталого негра…

(Л. Сенгор)

То — наипоследнейшей надеждой, глуховатым виновником всех бед:

Скажи богу, что я видел друзей моих, евших отбросы, рывшихся в мусорных ящиках, каждый в своем… Скажи ему, что я мучился болью людей и его появления ждал… Что молился все ночи, и душа моя кровоточила, но в Диго-Роуд он не пришел, скажи богу, скажи ему, что довольно в раю блаженствовать, пусть он появится в этом аду… Скажи богу, о! скажи ему, что он слишком долго был в священных местах, где мы молимся у алтарей и где нет никого, только священники. Скажи богу: пусть он в трущобы придет, о, скажи ему: пусть он придет Скорей!!

(Огендо Хейстингс)

В этих строчках передано даже дыхание отчаявшегося человека. А в его крике: «Скорей!»,в общем-то, больше неверия, чем веры. Наверное, поэтому африканские поэты все чаще и чаще разговаривают с богами на высоких тонах, без особого почтения.

Однако действие религии еще ощущается довольно сильно. И молитвенные хибары каких-то африканских сект все еще жмутся к океанскому берегу. По ночам в этих хибарах горят слабые лампадки, и от близости невероятно огромного океана огоньки лампадок кажутся еще крохотнее. Почти такими же, как сама надежда на бога… Звонят колокола в церквах, и каждое воскресенье выходят из церковных дверей стерильночинные и благопристойные супружеские пары… По утрам на свою паству кричат муэдзины. А каждую пятницу в два часа дня все улицы, улочки, проходы и дворы вокруг мечетей заполняются людьми. Их — десятки тысяч.

Жарко. Даже очень жарко. Люди расстелили на пыльном асфальте коврики, циновки. Люди стоят на коленях. Все — в одну сторону. Длинными ровными рядами… Раздается крик муэдзина, и вся эта масса людей вскидывает вверх руки, а после — по следующей команде — падает ниц. И гул общей молитвы, будто эхо океанского прибоя, ползет по раскаленным улицам. И видны только спины людей. Одни спины. Куда ни взглянешь — впереди, сзади, справа, слева. Всюду… Покатые серые спины. Зной смягчил, размыл, растворил краски одежд. И поэтому все одежды кажутся одинаковыми по цвету. Спины, спины, спины. Будто гигантская крупнобулыжная мостовая. Пустая и гудящая.

По этой мостовой, по согбенным спинам этим, катится время. То медленно, как сегодня. Медленно, потому что в такую жару никто не хочет и не может двигаться быстро. Даже время… Но оно же бывает и стремительным, быстрым! С гиканьем и грохотом катится тогда колесо времени по спинам молящихся. Катится по их судьбам и радостям, просьбам, стонам и надеждам…

Все чаще церковь берет на вооружение самую новейшую технику. Проповеди и молитвы гремят уже из мощнейших динамиков. Создается впечатление, что церкви идут на все — лишь бы перекричать друг друга.

Я проходил мимо дома горшечника — Он молил, чтобы солнце светило всегда. Когда я достиг шалаша земледельца, Я услышал, что он призывает дождь. Рыбаки молили бога о ветре, А москиты просили затишья. И наши друзья, и наши враги Просят бога послать им удачу, — Чью же молитву слышит бог?

(Израэл Кафу Хо)

А действительно, чью?

Не знаю. И какой храм окажется самым «голосистым» — не знаю. Лично мне по душе другие храмы, число которых, к счастью, увеличивается в Африке с каждым годом. Я говорю об университетах. Строятся они быстро, строятся во многих африканских странах. А те, что уже построены — большие, красочные, светлые, — кажутся мне великолепными кораблями, готовыми к отплытию.

Что ж, в добрый путь, корабли! Плыть вам долго и далеко. Плыть вам и плыть, никогда не останавливаясь. И пусть будет счастлива, пусть будет всегда дотошна и настойчива ваша вечно молодая команда! Счастливо вам, корабли завтрашнего дня Африки!..

Я вспоминаю один из последних вечеров своего пребывания в Сенегале. Местные писатели и профессора университета устроили ужин в честь нашей делегации… На самом берегу океана, на открытой веранде — столики. Каждый освещен маленькой лампочкой, и поэтому вечерняя темнота неба, помноженная на темноту океана, кажется почти осязаемой. Странная получается картина: видны только белые куртки официантов. А их лица и черные брюки целиком сливаются с темнотой ночи. И ты вдруг ощущаешь (именно ощущаешь, потому что глаза в этом ощущении участия не принимают), как откуда-то сама собой к твоему столу плывет белая тарелка с рыбой. На чем держится? А ни на чем не держится! Просто — летающая, а точнее — плывущая тарелка. Плывущая плавно, будто под музыку. А за нею — белое пятно куртки. Куртка эта никак с тарелкой не соединяется, движутся они отдельно. Потом возникает еще одно светящееся пятно. Это — добрая, широченно-белозубая улыбка официанта.

А вокруг — ночь. Вокруг — звезды, духота, чуть смягчаемая слабым, едва уловимым ветром. Темно. Только справа, на океане видны огромные белые полосы пенного прибоя. И кажется, что полосы эти тоже висят в черноте ночи. И больше ничего нет. Ни берега, ни неба, ни океана. Только ночь. Фантастическая, теплая, прекрасная ночь…

Луна плывет Спокойно и безмолвно По звездами усыпанному небу Издревле предначертанным путем; Плыви и ты, отечество мое! Изведаны дороги. Парус поднят. Плыви, о Африка… Но край обетованный — Где он?

(Майкл Дей-Ананг)

Я тоже не знаю адреса обетованной земли. Да и ответить словами на этот вопрос невозможно. На этот вопрос надо отвечать жизнью своей. Своей любовью и ненавистью. Своей ежедневной, напряженной работой во имя грядущего.

Роберт Рождественский

ПОЭЗИЯ АФРИКИ

АЛЖИР

НАДИА ГЕНДУЗ [1]

1

Надиа Гендузродилась в 1932 году в Оресе (Алжир). Пишет по-французски. Стихи взяты из сборника «Поэты Алжира» (М., «Прогресс», 1965).

Алжир Перевод М. Ваксмахера

Я видела камни твои, Я видела землю твою, И горы твои, и долины, И снег, и весну; Я видела, как пробивались ростки И становились колосьями, Видела, как в январе Расцветало миндальное дерево, Видела, как извивалась Колючая проволока, Напоминая о том, Что было вчера. Но в оливковых рощах Издалека мне кивали деревья. Но в песне ветра Мне слышался шорох листвы. Алжир! Навсегда я твоя. Вчера твою землю Кровь обагряла. Сегодня детям твоим Принесла я оливы. Вчера на земле твоей Корчились в муках тела. Сегодня над теми, кто пал, Наливаются соком колосья. Вчера свои черные зерна Сеяла смерть, но сегодня Посеяны зерна другие: Они не из стали, Не из свинца, И дети знают об этом… В земле твоей мертвые спят. Деревья в оливковых рощах Залиты солнечным светом.

АННА ГРЕКИ [2]

В Менаа, в горах Ореса Перевод М. Ваксмахера

Помню: даже зимой День был садом цветущим, Гранаты — только плодами, И красный сок, что из них сочился, Был только соком. Не кровью. А когда мы ныряли в кустарник, Мы просто прятались друг от друга, Мы просто играли в прятки. Если взрослые брали ружье, Значит, они собирались Охотиться на птиц и зверей. А когда от динамитного взрыва Сотрясались гранитные скалы — Это отец мой, школьный учитель, Расширял дорогу для своей машины. Помню: домам не нужны были двери, Глаза открыто в глаза смотрели. И не было в ту пору ночей: Ночами все люди спали. Это было в горах Ореса, В Менаа [3] , в деревне Арис — В смешанной общине [4] , как говорится в газетах. Детство мое и забавы Там родились, в Менаа, В смешанной общине Арис. И все мои страсти, вся юность — Все, чем жила я потом, распрощавшись с детством, Уходит корнями в ту пору, Когда из ладоней Неджая В небесную ширь и в мои глаза Рвались испуганно птицы. Был он хрупок, как ирис, Мой друг Неджай, Он выслеживал скорпионов, Гонял вечерами шакалов, Ходил на ходулях И стрелял в луну из рогатки. Теперь в моей деревне война. Моя деревня сложила устало Километры радужной радости, Свои вчера еще яркие крылья, Которые теперь стали серыми, Словно у мертвой бабочки. Больше нет шелковистых садов. От которых веселый ветер Был медоноснее пчел. И не слышно шагов Босоногого мальчишки Неджая. На корни моего детства Навалились пласты Страха, ненависти и крови. Теперь в Меиаа, в горах Ореса, Живут только жирные скорпионы. Война. Земля содрогается от динамита, Раскололи глубокие трещины Голубой фаянс небосвода, И не слышно жужжания пчел За стрекотом вертолетов. Но горы Ореса трепещут от ласки — Их ласкают, их нежат волны Подпольных радиостанций. Дыханье свободы Пробегает по нашим лесам, Как дыханье грозы По шкуре барса. Мне кажется вдруг, что гул умолкает. Немеет война, Растворяясь во времени и пространстве. За плотно запертой дверью, В затаившемся ночном городе, Я сижу перед экраном своего детства. Я теперь понимаю: Все, что меня волнует и задевает, — Все уходит корнями в горный массив. Окрашенный белым и розовым На географических картах Для средней школы. Белым и розовым цветом Залито все мое детство. Все, что я делаю, все, что люблю, Ведет меня в горы Ореса, В Менаа, Где меня ждет Мой первый в жизни товарищ. И хотя с того времени мир На двадцать лет постарел, Я по-прежнему с нежностью думаю О хрупком, как ирис, Мальчишке Неджае.

2

Анна Греки(настоящее имя Колетт Анна Грегуар, 1931–1966). Писала по-французски. Стихи взяты из сборника «Поэты Алжира».

3

Менаа(арабск.) — портовый город в Алжире.

4

Смешанная община— административная единица в Алжире колониального периода; в муниципалитет такого района назначались советники как из французов, так и из алжирцев, представительство которых было, разумеется, «символическим».