Поэзия Латинской Америки

* * *

Одной из отличительных черт латиноамериканского континента в XX веке является приобщенность его народов к мировым событиям, вклю-чение их в глобальную систему экономики, политики, культуры. Отсюда рождается сознание причастности к делам планеты, непосредственная заинтересованность в судьбах человечества.

Ведущие поэты Латинской Америки вкладывают в свои стихи чувство кровной близости с угнетенными и эксплуатируемыми массами не только своей страны и своего континента, но и всего мира. «С бедняками всей земли // я хочу связать свою судьбу», — сказал Хосе Марти еще в конце восьмидесятых годов прошлого столетия.

Я поэт и я сын бедняков …………………………………… брат бедняков, всех бедняков моей родины, всех бедняков каждой страны, —

(Перевод О. Савича)

спустя десятилетия отзовется Пабло Неруда в «Одах простым вещам».

Из чувства материнской любви, распространенной на всех детей мира, на все человечество, возникает в поэзии Габриэлы Мистраль желание сломать все двери и перегородки между людьми, чтобы люди вышли

… в мир открытый, Как проснувшиеся дети. Услыхав, как злые двери Падают на целом свете.

(Перевод О. Савича)

Победа Великой Октябрьской социалистической революция вызывала в латиноамериканских странах подъем рабочего движения и привела к образованию коммунистических партий (в начале 1918 года организуется компартия Аргентины, еще через год — Мексики, затем — Уругвая, в 1932 году компартии возникают в Бразилии, Чили, центральной Америке, в 1925 году на Кубе и т. д.). Идеи социализма овладевают сердцами и сознаниями. Из стихов латиноамериканских поэтов, посвященных В. И. Ленину, пролетарскому интернационализму, Советской России, социалистическому будущему, можно было бы составить объемистую антологию. Эти стихи пишут не только поэты-коммунисты. Венесуэльский поэт-демократ Андрее Элой Бланко сочинил поэму «Путеводитель двухтысячного года» (1937), в которой любовно, хотя и наивно описал грядущее социалистическое общество.

Многие поэты Латинской Америки вполне закономерно оказались в рядах коммунистических партий. Среди них такие имена, как Пабло Неруда, Сесар Вальехо, Николас Гильен, Рауль Гонсалес Туньон, один из создателей компартии Кубы Рубен Мартинес Вильена, панамский поэт Чавгмарин, перуанский поэт Густаво Валькарсель и другие.

Великую битву с фашизмом, начавшуюся на холмах Испании и принявшую гигантские масштабы на русских равнинах, латиноамериканские поэты восприняли как свое кровное дело. Многие из них побывали на фронтах

Испанской республики и были делегатами Всемирного конгресса по защите культуры, заседания которого происходили в Мадриде и в Валенсии. В золотой фонд мировой антифашистской поэзии вошли посвященные Испании и героической борьбе Советской Армии стихи и поэмы П. Неруды, Н. Гильена, С. Вальехо, Р. Гонсалеса Туньона.

В сороковых — пятидесятых годах одной из важнейших тем для латиноамериканской поэзии сделалась борьба за мир.

Латинская Америка дала немало выдающихся борцов за дело мира, отмеченных Международной Ленинской премией «За укрепление мира между народами». Среди них поэты П. Неруда, Н. Гильен, М.-А. Астуриас, А. Варела. В борьбе за мир принимали активное участие видные общественные деятели и поэты Хуан Маринельо (Куба), Луис Кардоса-и-Арагон (Гватемала), автор поэмы «Послание мира» Педро Лайа (Венесуэла), мексиканский поэт Эфраин Уэрта и др. Эта борьба охватила широкие круги прогрессивной интеллигенции — к ней примкнули и поэты, далекие от политики; Леон де Грейфф возглавил колумбийский Комитет защиты мира, Энрике Гонсалес Мартинес, один из создателей мексиканской лирической поэзии XX века, стал председателем Комитета защиты мира на своей родине. «Пролитием крови на полях сражения мир не может избавиться ни от одного конфликта, — писал маститый поэт, — но многие проблемы могут быть решены заключением чистосердечного договора, разумным словесным воздействием».

И, наконец, победа народной революции на Кубе вызвала отклик приветственных голосов со всех стран континента, была воспринята общественным мнением Латинской Америки как вдохновляющий пример. Эту мысль поэтически четко высказал Неруда:

Глаза откройте, братские народы, Есть и у вас своя Сьерра-Маэстра!

(Перевод С. Кирсанова)

* * *

Историческая эпоха, охватываемая нашей антологией, на этом кончается, но поэзия Латинской Америки продолжает жить. Она наполняет просторную комнату с окнами на море в Гаване, где седой, коренастый человек в свои семьдесят лет сочиняет стихи о любви. Она на маленьком островке в Никарагуа вместе с бородатым и босоногим священником отпускает грехи его немногочисленной пастве и размышляет о судьбах человечества. Она в Чили бессменно стоит в почетном карауле над могилой своего любимца, народного певца, защитника Мадрида и Сталинграда. Она рука об руку с безвестными юношами трудится на кубинской сафре или пишет прокламация в парагвайском подполье.

Ибо поэзия многолика, как жизнь, и бесконечна, как время.

В. Столбов

ХОСЕ МАРТИ [1] (КУБА)

Маленький принц [2] Перевод И. Чижеговой

Для маленького принца Затеян этот праздник, Для маленького принца С льняными волосами — Волною по плечам Рассыпались их пряди… А темные глаза, Как две звезды, играют: То гаснут, то мерцают, То вспыхивают ярко. Он для меня подушка, И шпора, и корона [3] … С коварным зверем в схватке Моя рука не дрогнет, Но эта же рука Как воск в его ручонке. Чуть он нахмурит брови, Как я уже в тревоге, Едва слезу обронит, От страха я белею… Мое омыто сердце Его горячей кровью, И может оно биться Лишь по его приказу… Для маленького принца Затеян этот праздник. Приди ко мне, мой рыцарь, Тропинкой заклинаний, Войди, мой повелитель, В прибежище печали! Едва передо мною Твой образ возникает, Мне мнится, что звезда Опаловым сияньем Печальное жилище Мое преображает; И тени отступают, Пронизанные светом, Как тучи перед солнцем, Им раненные насмерть! Оружья не сложивший, Я вновь готов сражаться За маленького принца, Его большое счастье! Он для меня подушка, И шпора, и корона… Подобно черным тучам, Когда пронзит их солнце И радужным соцветьем Их чернота займется, Мрак моего жилища, Пронзенный шпагой принца, Лилово-алым светом Мгновенно озарится… Мой милый принц, ты хочешь, Чтоб я вернулся к жизни? Приди ко мне, мой рыцарь, Тропинкой заклинаний, Войди, мой повелитель, В прибежище печали! Смерть за тебя приму я Как высшую награду… Для маленького принца Затеян этот праздник.

1

Хосе Марти-и-Перес (1853–1895) — национальный герой кубинского народа, революционный демократ, борец с империализмом США, организатор и вдохновитель национально-освободительной войны на Кубе 1895–1898 годов. 14 мая 1895 года пал в бою под Дос Риос.

Поэт, прозаик, журналист, критик и педагог. Литературой занимался в основном в 80-е годы, живя в эмиграции в США. Новатор, искавший новые средства поэтического выражения и во многом предугадавший пути развития латиноамериканской поэзии в XX веке. Его сборник «Исмаэлильо» (1880) положил начало латиноамериканскому модернизму. «Простые стихи» (1890) предварили поэзию «постмодернизма». Последнее издание на русском языке: X. Марти. Избранное (ИХЛ, 1974).

2

Маленький принц. — Это стихотворение, входящее в сборник «Исмаэлильо», посвящено двухлетнему сыну поэта, которого он называет уменьшительным именем от Исмаэль. По Библии Иегова обещал сделать Исмаэля, незаконнорожденного сына Авраама от рабыни Сарры, родоначальником нового народа.

3

…подушка, // И шпора, и корона…— Поэтика Марти опирается на систему символических образов, в данном случае подразумеваются отдых, воля к борьбе, победа.

Pollice verso [4] (Воспоминания о тюрьме [5] ) Перевод В. Столбова

Да, я там был. И с головок обритой, С тяжелой цепью на ногах влачился Я среди змей, которые, на черных Грехах своих виясь, казались мне Червями теми, что с раздутым брюхом И липкими глазами в смрадном чане Средь бурой грязи медленно кишат. Я проходил спокойно мимо грешных, Как если б у меня в руках простертых, Как на молитву, белая голубка Раскрыла два широкие крыла. Очами памяти мне страшно увидать То, что однажды видел я глазами. Я судорожно вскакиваю, словно Бежать хочу от самого себя, От памяти, что жжет меня, как пламя. Кустарник цепкий память, а моя — Куст огненный. В его багряном свете Судьбу народа моего предвижу И плачу. Есть у разума законы, Порядок непреложный и суровый, Как тот закон, которому подвластны Река и море, камень и звезда. Миндаль, который веткою цветущей Мое окно от солнца закрывает, Из семени родился миндаля. А этот шар из золота литого, Наполненный благоуханным соком, Который девочка, цветок изгнанья, На белом блюде протянула мне, Зовется апельсин, и апельсином Он порожден. А на земле печали, Засеянной горючими слезами, Лишь древо слез и вырастет. Вина — Мать наказанья. Наша жизнь не кубок Волшебный, что по прихоти судьбы Несчастным желчь подносит, а счастливым Токай кипучий. Жизнь — кусок вселенной, Она мотив в симфонии единой. Рабыня, за победной колесницей Бегущая, прикованная к ней Невидимыми узами навеки. И колеснице этой имя Вечность, Клубами пыли золотой сокрыта Она от глаз спешащей вслед рабы. О, что за страшный призрак! Как ужасна Процессия виновных. [6] Я их вижу, Они бредут в унынье, задыхаясь, По траурным полям пустыни черной. Там рощи без плодов, трава иссохла, И солнце там не светит, и деревья На землю не отбрасывают тень. В молчании они бредут по дну Огромного и высохшего моря. У каждого на лбу веревка, как ярмо На шее у быка, и за собою Рабов волочат — груду мертвых тел, Иссеченных тяжелыми бичами. Вы видите роскошные кареты И праздничные белые одежды, Коня-красавца с гривой заплетенной И узкий башмачок — темницей служит Не только ножке он, но и душе. Смотрите: иностранцы презирают Вас— жалкое и нищенское племя. Вы видите рабов! Как связку трупов Из жизни в жизнь, вам их влачить на спинах, И тщетно будете молить, чтоб ветер Несчастной вашей тронулся судьбой И ваше бремя в атомы развеял. Вздыми свой щит, народ! Поступок каждый Либо вина, которую в веках Ты понесешь, как рабское ярмо, Либо залог счастливый, что в грядущем Тебя от бед великих сохранит. Земля подобна цирку в Древнем Риме. У каждой колыбели на стене Невидимый доспех ждет человека. Пороки там сверкают, как кинжалы, И ранят тех, кто в руки их возьмет. И, как стальные чистые щиты, Блистают добродетели. Арена, Огромная арена наша жизнь, А люди — гладиаторы-рабы. И те народы и цари, что выше, Могущественней нас, взирают молча На смертный бой, который мы ведем. Они глядят на нас. Тому, кто в схватке Опустят щит и в сторону отбросит Иль о пощаде взмолится и грудь Трусливую и рабскую подставит Услужливо под вражеский клинок, Тому неумолимые весталки С высоких каменных своих скамей Объявят приговор: «Pollice verso!» И нож вонзится в грудь до рукоятки И слабого бойца прибьет к арене.

4

Pollice verso— пальцем вниз (лат.). — Жест, которым в древнем Риме зрители обрекали на смерть побежденных гладиаторов.

5

Воспоминания о тюрьме.— Имеется в виду испанская каторжная тюрьма на Кубе, где гаванский школьник Хосе Марти в 1871 г. отбывал наказание за революционную деятельность.

6

…Процессия виновных. —Марти считал рабовладение «первородным грехом» кубинского общества, за который должны расплачиваться новые поколения.

Ярмо и звезда Перевод П. Глушко

Родился я во тьме, я мать сказала: «Цветок моих глубин, Властитель добрый. Итог и отблеск — мой и Мирозданья, Ребенок-рыбка в облике орла, Коня и человека, с болью в сердце Я подношу тебе два знака жизни, Свой знак ты должен выбрать. Вот ярмо — Кто изберет его, тот насладится: Покорный вол на службе у сеньоров Спит на соломе теплой и вкушает Обильные корма. А это, видишь, О тайна, мной рожденная, как пик, Горой рожденный, это знак второй, Он озаряет, но и убивает, — Звезда, источник света. Грешник в страхе Бежит от звездоносца, и, однако, Сам звездоносец в жизни одинок, Как будто он чудовищно преступен. Но человек, удел вода избравший, Становится скотом — в нем разум гаснет, И должен мир творить свой путь сначала. А тот, кто в руки взял звезду бесстрашно, — Творит, растет! Когда из чаши тела Он выплеснется, как вино живое, И собственное тело, словно яство, С улыбкой скорбной на пиру кровавом Подарит людям и отдаст священный Свой голос ветрам Севера и Юга,— Звезда в сиянье облачит его, И воздух над землею просветлеет, И он, не знавший страха перед жизнью, Во мгле взойдет на новую ступень». И я воскликнул: «Дайте мне ярмо, — Встав на него, я выше подниму Звезду, что озаряет, убивая…»

Любовь большого города Перевод В. Столбова

Кузнечный горн и скорость — наше время! Несется голос с быстротою света. И молния в высоком шпиле тонет, Словно корабль в бездонном океане, И человек на легком аппарате, Как окрыленный, рассекает воздух. Лишенная и тайны и величья, Любовь, едва родившись, умирает От пресыщенья. Город — это клетка, Вместилище голубок умерщвленных И алчных ловчих. Если бы разверзлись Людские груди и распалась плоть, То там внутри открылось бы не сердце, А сморщенный, засохший чернослив. Здесь любят на ходу, на улицах, в пыли Гостиных и бульваров. Дольше дня Здесь не живут цветы. Где скромная краса, Где дева чистая, которая готова Скорее смерти вверить свою руку, Чем незнакомцу? Где живое сердце, Что выскочить стремится из груди? Где наслаждение в служенье даме? Где радость в робости? И тот блаженный миг, Когда приблизившись к порогу милой, Заплачешь вдруг от счастья, как дитя? Где взгляд, тот взгляд, что на лице девичьем Румянец в ярый пламень превращает? Все это вздор! И у кого есть время Быть рыцарем! Пусть украшеньем служит, Как золотая ваза иль картина, Красавица в салоне у магната. А жаждущий пускай протянет руку И отопьет из первого бокала [7] , Который подвернется, а потом Бокал пригубленный швырнет небрежно На землю, в грязь. И дегустатор ловкий В венке из миртов и с пятном кровавым, Невидимым на доблестной груди, Своей дорогой дальше зашагает. Тела уж не тела — ошметки плоти, Могилы и лохмотья. Ну, а души Напоминают не прекрасный плод, Который не спеша душистым соком На материнской ветке набухает, А те плоды, которые до срока Срывают и выносят на продажу. Настало время губ сухих, ночей Бессонных, жизней недозрелых, Но выжатых еще до созреванья. Мы счастливы… Да счастливы ли мы? Меня пугает город. Здесь повсюду Пустые иль наполненные чаши. И страшно мне. Я знаю, в них вино Отравлено, и в плоть мою и в вены, Как демон мстительный, оно вопьется. Того напитка жажду я, который Мы разучились пить. Знать, мало я страдал И не могу еще сломать ограду, Скрывающую виноградник мой. Пусть жалких дегустаторов порода Хватает эти чаши, из которых Сок лилий можно жадными глотками Испить без состраданья или страха. Пусть они пьют, я пить не буду с ними. Я добрый человек, и я боюсь.

7

…из первого бокала…— бокал, чаша, сосуд символизирует женщину.

Две родины Перевод Л. Мартынова

Две родины даны мне: это — Куба И ночь. Иль — две в одной? Как только с неба Свое величество низводит солнце, Вдовой печальной, кутаясь в вуали, Безмолвная, держа в руке гвоздику, Передо мною возникает Куба. Я узнаю кровавую гвоздику, В ее руке дрожащую. Так пусто В моей груди, так глухо там и пусто, Где было сердце. Уже пора начать Уход из жизни. Чтоб сказать «прощай», Ночь хороша. И свет помехой служит И голоса. Людей красноречивей Вселенная. Но вдруг, как будто знамя, Которое к борьбе меня зовет, Заря пылает алая. Окошко Распахиваю! Тесно мне. Немая, Кровавую гвоздику обрывая, Как туча заволакивая небо, Передо мной вдова проходит — Куба!