Поэзия Латинской Америки

II

За летом вослед уплывает ветер и развевает тонкую пыль и семена черной травы, а день и весел и светел, как свежий цветок, облитый кристальной прохладой воздушной струи. Под пышной короной колышется свет, не замечая длинных теней на ладони долины, не слыша журчанья скудеющих вод и не зная, как темные всплески качают камыш. И песня во мне оживает: Свистел, порхая, вечерний ветер, как птица — темный — на свежей ветке. Влюбленных радость нельзя измерить; проказник ветер ерошит перья. Ручьи ослепли при нашей встрече, но все ж их речи звучат сердечно. Влюбленных радость конца не знает. Забвенье лучше, чем расставанье. Полночный ветер, бессменный сторож, бродил по морю, по волнам черным. Приходит радость с прохладой первой: сквозь тьму несешься, а песня — в сердце. И ветер веет, о мать, ты знаешь, так сладко веет! И только утка взмывает в марте!

III

Тобой плененный влюбленный пленный, смотрю, как ты грустишь в томленье, и наблюдаю сезонов смену — то гнет туманов и буйство ливней, то вдруг разливы различных красок, цветов пыланье и трав рожденье — зеленых пастбищ — до неба — пламя; и куропатка бормочет что-то и ввысь внезапно дрожащей каплей взмывает плавно. Тобой любуясь, не удручаюсь я этой сменой и без печали слежу, как лето пройдет бесследно, в забвенье канет, но не угаснет — оно как искра в кострах нетленных; судьбы веленьем я вольный странник под облаками, я словно птица твоих бескрайних, безмерных далей. Приходит осень, и барабаны скорби своим раскатом равнину ранят и предвещают бурю.

ХОРХЕ ЛУИС БОРХЕС [62] Перевод С. Гончаренко

Улицы Буэнос-Айреса

Улицы Буэнос-Айреса, вы — сердцевина моего сердца. Не бодрые проспекты, замученные спешкой пешеходов, а вы, переулки тихих предместий, вы, незнакомые с кроткими кронами деревьев, улицы окраин, где мрачные лачуги, подавленные бессмертным пространством, боятся утонуть в долгом просторе равнины и неба. Всем, кто истосковался по живой душе человечьей, вы обещаете счастье: на ваших перекрестках братаются жизни, вырвавшиеся на волю из заточенья квартир. Низкий поклон вам хотя бы за то, что по вашей брусчатке шагает с решительностью заблужденья надежда. Ваши извивы — как колыхание флагов, реющих на семи ветрах поднебесья. Пусть же на древке моих стихов заплещут эти знамена.

62

Хорхе Луис Борхес(р. 1899) — поэт и рассказчик. Утонченный стилист. Глава аргентинских ультраистов, считавших метафору самодовлеющей художественной ценностью и проповедовавших поэтику верлибра. Основатель литературной группы «Флорида». Главные книги: «Жар Буэнос-Айреса» (1923), «Луна напротив» (1925), «Стихотворения» (1943). На русском языке печатается впервые.

Монета

В ту промозглую ночь, когда мы отчалили от пристани Монтевидео, я зачем-то швырнул с верхней палубы в море монету. Она, сверкнув в луче, канула в мутную воду — осколок света, тотчас проглоченный временем и темнотой. И вдруг я понял, что сделал нечто непоправимое. Я навязал истории мирозданья помимо собственной судьбы, сотворенной из любви, тревог и тщетного непостоянства, еще и судьбу этого металлического кружочка, который теперь, хочешь не хочешь, существует на равных правах со мной. Быть может, волны успокоят его в вязкой пучине или увлекут в незапамятные моря, омывающие останки саксов и викингов. Но как бы там ни было, а только отныне рядом с каждым прожитым мною мгновеньем я ощущаю мгновенье, прожитое этой монетой. Иногда меня терзают угрызения совести. Но чаще всего мучит зависть: я завидую своему медному собрату, который, как и я, заблудился в лабиринте времен, но, в отличие от меня, не подозревает об этом.

Пределы

У Верлена есть строчка, которую я так и не вспомню. Где-то неподалеку есть улица, по которой я уже не пройдусь. Даже в моем доме наверняка имеется зеркало, которое меня больше не увидит. Какую-то дверь я закрыл за собой навсегда. Среди книг моей библиотеки (вот они, рядом) есть одна особенная — мне так и не доведется ее прочитать. Этим летом мне исполняется пятьдесят лет. Значит, смерть уже не за горами.

РАУЛЬ ГОНСАЛЕС ТУНЬОН [63]

Улица дырки в чулке Перевод С. Гончаренко

Та улица… (Подобная есть в городе любом.) Та женщина любимая в берете голубом… Мы шли по этой улице, где — ни души окрест… А в балагане ярмарки вовсю гремел оркестр. Фрегат в стекле бутылочном [64] …. И горизонт в дыму… Та улица мне памятна, а больше — никому. Ночь дрыхла в баре, голову на стойку уронив. Кривились губы, выстрадав заученный мотив. И пусть афиша ветхая плескалась на стене — но паутиной прошлого она не мнилась мне. Не мне светили города рекламные огни, и рассыпались бисером не для меня они. Но что с того? Я видел сны, похожие на сны: как сновиденья детские, прозрачны и ясны… Куда б ни торопился я, ни мчался впопыхах, горела радость светлая в улыбке и глазах. И был мой лик ликующий в витринах отражен, и было ясно каждому: я счастлив и влюблен. Знакомы вам пейзажи на витринах расписных? И тряпочные куколки в беретах голубых? Шагающие в утро оловянные войска? И весело раскрашенный возок зеленщика? Так далека любовь моя, и так она близка… Не верил в злую долю я, не верил, что умру… Плескалась ветвь весенняя на голубом ветру! И пел слепец на площади… И я сказал тебе: «Люблю борьбу. И жизнь свою я послащу борьбе». Портье. Крутая лестница. Гостиница твоя. И музыка и музыка — во мне и вне меня! Веселыми цыганами из труппы кочевой в мансардовой обители мы счастливы с тобой. И весело, по-новому гудят колокола… Худой чулок ты штопаешь… И тонкая игла лучом продета солнечным сквозь дырку на чулке… Каморка, озаренная лучом в твоей руке! Я помню ту гостиницу. Я знаю назубок ту улицу далекую, портовый городок… Куда бы ни уехал я, несу в себе я боль, и все бреду по улице, где встретился с тобой. Я жил когда-то там… Давно… И вновь на сердце грусть. Ведь «жил когда-то» — все равно, что «больше не вернусь».

63

Рауль Гонсалес Туньон(1905–1974) — поэт-коммунист, начинавший свою литературную деятельность в рядах ультраистов, а позднее пришедший к поэзии борьбы и протеста. Лучшие его стихи собраны в двухтомнике «Луна с курком» (1957). На русском языке опубликована его антология «Розы в броне» (1962).

64

Фрегат в стекле бутылочном… —Имеется в виду игрушечный кораблик, собранный внутри пустой бутылки; сувениры подобного рода, часто кустарного производства, широко распространены в портовых городах Латинской Америки.

Я хотел бы, чтоб ты снималась в моей звуковой картине Перевод И. Чижеговой

Послушай-ка, ты, девчонка, с веснушчато-вздернутым носом! Тебе каких-нибудь двадцать; впереди — надежд миражи… Жених твой — рабочий парень, похожий на Нильса Астора, неумелым прищуром завешен взгляд твой прозрачно-синий… Я хотел бы, чтоб ты снималась в моей звуковой картине! Поют на деревьях птицы в радужном оперенье. С базара несут хозяйки в корзинах фрукты, коренья. Я вижу стройку, рабочих, сварки свежий шов, блоки, подъемные краны, нагроможденье лесов. В белых сверкающих зданьях лифты блестят полировкой, на этажи поднимая газетные заголовки. Я чувствую, сердце мчится, рождая мысль на бегу, и она замыканьем коротким вспыхивает в мозгу. Дешевенькая таверна. Игроки устали от споров. Парикмахерские сияют разноцветным кольцом реклам. И дома, где в узости длинных, освещенных едва коридоров цвет одинаково тусклый дан и ночам и дням. И порт. Любимое сердцем место уединенья, Там запах моря наполнен памятью и забвеньем, там рвется душа на волю, к странствиям и приключеньям… И порт, и таверна, и море пропитаны жаждой движенья. Послушай меня, девчонка, в берете пушисто-синем, — вряд ли дороже доллара этот новый берет, — я хотел бы, чтоб ты снималась в моей звуковой картине! И еще… Но сказать об этом слов настоящих нет.

Написано в трастьенде [65] Перевод М. Самаева

В каждом порту в это время ночь отдыхает над реями дремлющих кораблей. И старый, бывалый моряк безмолвно смотрит на лунные четки, упавшие в волны. Голубки бродячих мелодий чуть слышно кружат, огоньки маяков колыша. Ах, если б к твоим волосам, как к последней стоянке, прибиться! Из мрака звезды взмывают н'a берег мглистый, звезды, охрипшие, точно голос чахоточной виолончелистки, чей кашель сливается с музыкой в баре. Проститутки прогуливают на бульваре свою усталость, пропахшую пылью и алкоголен. В портовых кварталах разных широт в это время кто-нибудь ждет. Дворы опускаются к самому морю, звуками воспоминаний матросов маня. Сладкая горечь жизни, как терпкая влага из фляги. В каждом порту есть бродяги, похожие на меня, бродяги, которые носят у себя на запястье сердце-кораблик, плывущий к далекому счастью. Есть улица — долговязая, пьяная, затерявшийся среди ночи обломок. И когда заря, пробуждая птиц, трубит в свой рог на краю небосклона, в портовых кварталах разных широт в это время кто-нибудь ждет.

65

Трастьенда— помещение позади лавки.

Пятый полк [66] Перевод В. Столбова

Ветер, кастильский ветер, правда в тебе и сказка, ласков ты и неласков, звонкий и молчаливый. От двух матерей ты, ветер, магнолии и оливы. Республиканское знамя, ветер в тебе и пламя, и кровь испанского сердца. Тебя поднимают солдаты полка, что зовется Пятым. Знамя, винтовка, ветер, горький кастильский ветер. Настежь раскрыто сердце, кровь запевает тихо, кровь обретает выход из обнаженного сердца — выход на жаркий ветер, на ветер, кастильский ветер. Ветер морской и рабочий, он крылья мельниц ворочал, ветер страды военной — он бьет, сокрушая стены, он мчится, прямой и грозный, и путь его неизменный — к далеким, но ясным звездам.

66

Пятый полк.— Имеется в виду прославившийся во время Гражданской войны в Испании «Пятый полк народной милиции» — крупное воинское соединение, созданное коммунистами в августе 1936 г.; впоследствии оно послужило основой регулярной армии республиканцев.

На смерть Федерико Гарсиа Лорки [67] Перевод В. Столбова

Смотрит смерть влюбленными глазами, сердце мертвое исходит криком, полыхают пепельные зори там, где расстреляли Федерико. На земле, в тени густой оливы, смерть стихи нашептывает тихо. И шумят, во тьме шумят приливы, там, где расстреляли Федерико. О, заря убийц и кардиналов, преступленья страшная улика! Вырастет бессмертник небывалый там, где расстреляли Федерико. Запевают вечером цикады, херес по заре шелками выткан, и цветут, во тьме цветут пионы, там, где расстреляли Федерико. Всюду жизнь, бессмертная навеки, обнимает камень повилика, мчатся к морю сумрачные реки, там, где расстреляли Федерико. Мертвые скорбят тореадоры, лихорадит сердце злая прихоть, и блестят, во тьме блестят навахи [68] , там, где расстреляли Федерико. Смотрит смерть влюбленными глазами, алая в руках у ней гвоздика. Отвоюем мы святую землю, на которой умер Федерико.

67

На смерть Федерико Гарсиа Лорки. — Крупнейший испанский поэт Федерико Гарсиа Лорка (1898–1936) был расстрелян фашистами в самом начале национально-революционной войны.

68

Наваха— испанский складной нож.

Песня для бродяг Перевод В. Васильева

(Написана Хуансито Каминадором)

Привет, бродяги, привет! Тропа то уже, то шире, и ничего у нас в мире, кроме беспечности, нет. Да здравствует братство всех плутающих по вселенной! Кроме мечты сокровенной, нам не осталось утех. Порой не смыкаем глаз. Ни очага, ни одежды. На свете, кроме надежды, нет ничего у нас. За тех мы подымем тост, кого лишь вино согреет, кто ничего не имеет, кроме мерцающих звезд. И пусть безумен наш пыл. Начнем резвиться, как дети. У нас ничего на свете не будет, кроме могил. Забыло небо про нас. Не раз за чужим порогом друг другу мы скажем: «С богом!» Но к богу пойдем лишь раз.