Похищение Елены

Ходить по чужому дому и чувствовать себя то ли вором, то ли шпионом царевичу ужасно не нравилось, хоть и проделал он это уже пару раз — тоже по настоянию природы.

Выйти на улицу? Но что ждало его там? Ведь это был не просто чужой город — это была чужая волшебная страна, и без особого приглашения в гости к ней заваливаться побаивался даже Иванушка. И к тому же он опасался, что если вдруг джинн его найдет и начнет ритуал обратного обмена, то вне дома он может его и не услышать. Ведь кто его знает, как там у них, джиннов и магов, все устроено. Если ты с этим не рожден, то, наверное, двадцать лет учиться надо.

Но теперь, когда про него наконец вспомнили, королевич Елисей не собирался покидать память Иванушки так просто. Он подбоченился, подкрутил молодецкий ус, повел богатырским плечом и сказал: «Послушай, Иван-царевич, выйди на улицу! Чего тут бояться? Пока этот молодой сулейманин доберется до Шатт-аль-Шейха, пройдет, может, неделя! И что, ты все это время собираешься просидеть в четырех затхлых пыльных стенах? И когда ты будешь рассказывать Сергию, да и всем остальным, что побывал в стране джиннов, ты не постыдишься добавить, что не знаешь, как она выглядит и на что похожа, потому что наружу высунуться побоялся? И не будешь жалеть, что ты, единственный, может, на свете сейчас живущий человек, побывал в таинственной стране из древних сказок и ничего, кроме книжного шкафа, не увидел? Никто ведь не заставляет тебя пускаться в далекое и опасное путешествие — ты всего лишь должен выйти на улицу и погулять по городу. Ты же видел этого Шарада, внешне он ничем не отличается от нормального человека, что бы Фарух ни говорил: ни рогов, ни дыма из ноздрей, ни пламени из ушей, ни прочей ерунды, а значит, и на тебя на улице никто не обратит внимания. Настоящие витязи Лукоморья отвернулись бы от тебя и никогда не подали бы тебе руки и вслух не произнесли бы твоего имени, если бы знали, что ты струсишь выйти на какую-то жалкую улицу какого-то захолустья. Ну решайся! Витязь ты или не витязь?!»

Иван подумал и решил, что он витязь.

После ошеломляющей четырехчасовой прогулки по сказочному городу из грез и сновидений, во время которой он, как и надеялся, не привлек ничьего внимания — возможно, не в последнюю очередь потому, что улицы были пусты и безлюдны, как в Лукоморске в полдень первого января, — Иванушка, кроме того, еще решил, что он не просто витязь, а витязь потерявшийся.

Понимая всю серьезность предпринимаемого шага, царевич чрезвычайно ответственно отнесся к вопросу ориентации на незнакомой местности. Он не забывал отсчитывать кварталы, запоминать повороты, отмечать про себя вывески, фонтаны и прочие достопримечательности, от которых разбегались глаза и захватывало дух, обращать внимание на форму и цвет булыжников на мостовой под ногами, но вот поди же ты! — когда пришла пора поворачивать обратно, этого самого «обратно» он и не нашел.

Были на месте и арки, и колонны, и великое разнообразие иных моментально западающих в память ориентиров, но это были ДРУГИЕ арки и ДРУГИЕ колонны, которых — Иван «Приключениями лукоморских витязей» поклясться мог бы! — еще минуту назад на этом самом месте не было!.. ДРУГИЕ повороты вели на ДРУГИЕ улицы, и ДРУГИЕ вывески зазывали-заманивали невидимых клиентов в загадочные лавки и непонятные мастерские.

Несколько раз Иван, набравшись смелости, наугад открывал незапертые двери, и изумленному взору его открывались то сыплющая искрами драгоценных камней ледяная пещера, то прохладный сад с белыми мраморными скамьями у журчащих ручьев, то зловонный каземат, в котором что-то кишело и скреблось в промозглом мраке, то безжизненный стальной лабиринт с раскаленными решетками над бездной вместо пола…

В принципе хотя бы в сад можно было бы и заглянуть для подробного осмотра, но задумчиво извивающиеся черные листья невиданных растений (ой, растений ли?.. и листья ли?..) на фоне ядовито-лимонного неподвижного неба как-то быстро отбили у царевича желание встретиться с такой матерью-природой наедине.

Осторожно прикрыв очередную дверь, за которой остались сиреневые волны неведомого океана и розовые птицы на фоне бирюзового не то заката, не то восхода, Иванушка почувствовал, что в районе желудка у него медленно зарождается холодная пустота ужаса.

Или он сошел с ума, или заблудился в этом безгранично волшебном городе.

В равнодушном, изменчивом, издевательски-безлюдном — или безджинном? — чужом городе.

Интересно, что лучше?

Зато теперь ему будет что рассказать Сергию.

И всем остальным тоже.

Ха-ха.

Что бы сделал сейчас королевич Елисей?

А Волк?

Иванушка безнадежно вздохнул.

Он готов был спорить с кем угодно и на что угодно, хоть на свое спасение из этого безумного города, что такой ерунды с отроком Сергием-то уж никогда бы и ни при каких обстоятельствах не приключилось.

Он не заблудился бы на постоянно меняющихся улицах просто потому, что он не вышел бы из дома джинна.

А не вышел бы из дома джинна он потому, что туда просто бы и не попал.

Он никогда бы не согласился поменяться местами с Шарадом, он не поддался бы на сентиментальную историю о безответной любви, он не свалился бы от лихорадки просто потому, что с ним не могло этого произойти по определению!

Только с недотепой и растяпой Иваном, царевичем лукоморским.

Как хорошо быть отроком Сергием!

И как ужасно — Иваном-дураком.

Сколько раз называл он меня так. И, наверное, в этом есть изрядная доля истины.

И даже, ох, боюсь, не доля…

Удрученный царевич снова расстроенно вздохнул, и на этот раз ему показалось, что весь город горестно охнул, содрогнувшись всеми своими фантастическими переулками, домами и парками, сочувствуя ему.

Впрочем, виновато оглядевшись, Иванушка убедился, что все вокруг осталось, как было — то есть как не было еще три минуты назад.

Какая блажь…

Да и жалобами беде не поможешь.

Уж Волк-то ни за что не стал бы посреди незнакомого города жаловаться перекресткам на превратности судьбы.

И Иван, сердитым взмахом головы отогнав праздные мысли, решил вернуться к стеле, которую он минуту назад видел на площади в квартале отсюда, и под ней все обдумать.

С чего он взял, что под стелами лучше думается, или что он найдет ее на той же площади, когда вернется, или что эта площадь вообще окажется на том же самом месте, что и была минуту назад, он объяснить вряд ли смог бы.

Но его никто и не спрашивал.

С чувством глубокого удовлетворения обнаружил царевич, что ни площади, ни стелы на старом месте уже нет, но зато за его спиной появился сквер с нефритовым фонтаном и глыбами грубо ограненного горного хрусталя вокруг него — наверное, специально для сидения.

Он быстрым шагом, почти бегом подошел к фонтану, пока тот не передумал, и, игнорируя хрустальные банкетки, торопливо бухнулся прямо на бортик — пойди теперь и исчезни вместе со мной, мрачно подумал он и ухватился покрепче за край.

Но зловредный фонтан исчезать не торопился. Он старательно делал вид, что ничего более стабильного во всей этой стране, да и в десятке соседних, нет и быть не может и что, просиди Иван-царевич тут хоть до старости, его полупрозрачная изумрудная чаша с места не сдвинется ни на миллиметр.

Но Иванушка был настроен на продолжительную осаду. Он уже привык к тому, что не только дома — целые улицы и кварталы, дождавшись, пока он отвернется на мгновение, исчезают или меняются местами с другими частями городской географии, играя, похоже, в какие-то безумные архитектурные прятки или догонялки друг с другом.