Похмелье. Головокружительная охота за лекарством от болезни, в которой виноваты мы сами
Шрифт:
Под Землей Гэри и Энди предстают перед сияющим инопланетным трибуналом. Над ними спиралями возвышаются балконы с роботами и тенями жителей Ньютон-Хэйвена.
– Мы можем предложить заманчивые блага для тех, кто уступит по своей воле, – поясняет голос Билла Найи. – Возможность снова быть молодым и при этом сохранить избранные воспоминания. Разве это вам не подходит? Не об этом вы всегда мечтали?
В этот момент вспыхивает свет и перед ними оказывается двадцатилетняя версия сорокалетнего Гэри, воплощение его давних надежд, мечтаний и озорного оптимизма. «О боже, – вздыхает Гэри, – какой же я милаха!»
И
Я слушаю Тома, которого всем этим придавило и переполнило. Это видно по тому, как лучатся его глаза, когда он смеется и плачет. Он влюблен и близок к погибели, напуган и отважен, готов идти вперед: прорываться сквозь джунгли, пересекать пустыни и срываться в волны с самого края земли. Чего бы я только не отдал за это разбитное, смелое, даже героическое создание, которым я был много лет назад. Все так отчетливо и так недостижимо, словно полеты во сне.
Молодой милаха Гэри Кинг делает шаг навстречу себе нынешнему. «Позволь передавать твою легенду дальше, – говорит он. – Позволь человеку, в которого ты превратился, стать мальчиком, которым ты был».
Выдохшийся, обессиленный, истерзанный, Гэри смотрит на идеальную версию себя. И на мгновение оба замирают, выражение его глаз смягчается, теплеет…
– Не-а, – отвечает он и рубит голову молодому себе самурайским мечом.
Трибуналу он кричит: «На земле может быть только один Гэри Кинг!» – и толкает отрубленную голову в окружающую мглу.
Тому становится худо, и он идет в кусты; я бы не желал оказаться сейчас на его месте. Наконец он поднимается с колен и, пошатываясь, бредет по садовому периметру; его правая рука бьется об изгородь, болтаясь невпопад.
Что до меня, я сижу посередине, позади дерево, впереди Том, и пока он наворачивает круги, я уговариваю его вернуться вниз на землю и пытаюсь подняться сам. Заканчиваю свое пиво и принимаюсь за двенадцатую пинту Тома – мою тринадцатую, – пока сам он избавляется от большей части выпитого.
Меня одновременно переполняют чувства ответственности, сопереживания, зависти и ностальгии. И, пока пью, я смотрю на звезды в тысяче золотых миль от нас.
Когда инопланетяне-захватчики всем своим «остарбаксивающим» картелем вконец (осторожно, спойлер!) разочаровываются в Гэри Кинге и всем остальном человечестве, их уход сопровождается взрывом, который уничтожает все технологии и приводит к апокалипсису.
«То утро, – вещает Энди из земного будущего, – придало совершенно новый смысл слову „похмелье“. По пути в Лондон мы решили позабыть все, как дурной сон, но не тут-то было. Все только усугубилось. Все мы неизбежно обратились в апологетов органики. И, честно говоря, мне трудно припомнить напичканные химией продукты, по которым я бы действительно скучал». Мы видим Энди из-за ограды, на нем средневековые одежды странствующего воина, в руках – лопата, а у бедра – козел. Что-то прибивает ветром к ограде: это обертка от зеленого «Корнетто». Энди непроизвольно пытается ухватить ее, но она улетает дальше.
Гэри Кинг, чьей стихией был подростковый бунт, находит свое место и при постапокалипсисе, возглавив племя роботов, страждущих и покинутых посреди пустыни человечества. В последнюю минуту фильма бармен с квадратным лицом отказывается обслуживать роботов-беженцев и требует имя их лидера.
– Имя мне Король, – говорит Гэри.
Он обнажает свой меч и перемахивает через бар.
Занавес.
За годы до голосования по Брекзиту Англия отменила вековой закон в надежде обрести то, чем никогда не владела: европейскую культуру потребления алкоголя. Это ни к какому армагеддону не привело, но и отношения британцев к пьянству не изменило.
Более того, произошло нечто противоположное. Эстеты с материковой части Европы, напротив, ударились в варварство.«Что же пошло не так? – писал Джон Хэйли в Guardian в 2008-м. – Что побудило французскую молодежь из разумных выпивал превратиться в беспробудных пьяниц?»
Этьенн Апэр, возглавляющий межведомственный орган по борьбе с наркоманией и алкоголизмом, полагает, что явление это – часть «глобализации поведения», при которой подростки во всем мире нынче ищут «мгновенного опьянения».
Или, как пояснял огромному безликому инопланетянину Энди:
«Мы, человеческие существа, куда более глупые и упрямые, чем вы можете себе представить».
К тому времени, как мы встаем, Джонатан Дарт уже в Лондоне, пытается защитить людей от самих себя. Нас же с Томом слегка штормит, и мы принимаем все, что могла предложить аптека Boots, после чего возвращаемся к завершению миссии. С помутненным взором мы вышагиваем по проспекту, проходим газоны и скверы, пересекаем район Тин-тауна [97] , в котором лондонцы, пострадавшие от бомбежек, селились в лачугах из металлических листов во время Второй мировой войны, а потом решили остаться здесь на многие годы; через вокзал выходим на обрамленную эстакаду, ведущую прямиком к «Концу света» / «Рукам садовника», где каждый день до полудня подают завтраки.
97
«Жестяной городок», небольшой район в пригороде Лутона.
Мы заказываем «Кровавые Мэри», немного воды и подводим итоги «Золотой мили». Я уверяю молодого Тома, что не напишу о том, как его стошнило. Но и сказать, положа руку на сердце, что он выпил двенадцать пинт в двенадцати пабах, я не могу. Это я, прислонившись к дереву, допивал его пиво. Так что Том заказывает еще пинту к своей «Кровавой Мэри», и, один за другим, мы проходимся по всем постам и каждый раз одного недосчитываемся. Мы достаем телефоны, просим ручки и бумагу, со всем тщанием сверяем информацию, и тут Том со стуком ставит бокал на стол.
– «Двуглавый пес»! – говорит он. – Мы так до него и не добрались! Напились и совсем о нем позабыли!
– Получается…
– Получается, что мы выпили только одиннадцать пинт!
– Вообще-то я выпил твою последнюю. Так что… – говорю я.
– Вот дерьмо! Я выпил всего десять! Десять жалких пинт!
И вот двадцатилетний Том выпивает еще две пинты в придачу к «Кровавой Мэри». Сорокалетний я выпиваю еще одну, чтобы уж наверняка.
Из-за обилия смягчающих обстоятельств даже похмелья по итогам нашей миссии сравнить не получается. И все же, справедливости ради, возраст и коварство уделали молодость и витальность, когда дело дошло до возлияний – или хотя бы отсутствия излияний. К тому же вся эта обратная перистальтика Тома вполне могла смягчить некоторые симптомы его похмелья. В любом случае, сегодня ни один из нас не выглядит хуже другого. Я начинаю думать, что расторопша сделала свое дело. Пока что занесу ее в перечень средств, к которым еще планирую вернуться.
Что до моего смежного расследования народных рецептов против похмелья, предложенных местными трактирщиками, то оно завершено. Помимо управляющего Бобби и его довольно неожиданного фруктового льда со вкусом апельсина, подавляющее большинство ожидаемо и неимоверно скучно советует «завтрак, воду и аспирин».
Нехватка разнообразия и оригинальности заставляет меня снова обратиться к дням Плиния Старшего, а лучше даже Фрэнка М. Полсена. В конце концов, всего пятьдесят лет назад его антропологический забег по барам и придорожным забегаловкам северной Америки вылился в список из 261 совета с барных стульев, в который входили петрушка, пастернак, поспевшая хурма, плодовый сок чернослива, приготовленная в маринаде сельдь, папайя, перец на мороженом и претворенный особым образом куннилингус – и это была лишь малая часть рецептов на букву «п».