Похмелье. Головокружительная охота за лекарством от болезни, в которой виноваты мы сами

Из того немногого, что я все-таки смог разобрать, мой набор микроорганизмов по нескольким параметрам отличался от среднестатистического кишечника. Похоже, у меня вообще не было двух распространенных видов бактерий, но зато других было в 25 раз больше нормы. Но я понятия не имел, что это значит. Поэтому я написал доктору Тимоти Спектору – тому, который занимался мышами и сыром и который первым рассказал мне об исследовании, – и попросил его взглянуть на результаты.

Его заключение было кратким, расплывчатым и несколько зловещим. Он описал мою микрофлору как «недостаточно многообразную, выглядящую нездорово», добавил, что я «более предрасположен к заболеваниям, но не обязательно болен сейчас», а в конце написал то, что ты меньше всего хочешь услышать от врача: «Сожалею. Всего хорошего, Тим».

Не знаю, что и думать. «Не обязательно болен» – весьма хитрый прогноз, особенно если учесть, как я себя чувствую в последнее время. А чувствую я себя паршиво. Я словно весь чем-то набит и придавлен, так что иногда мне сложно сидеть, стоять или переходить дорогу. Я ненавижу ощущение, от которого не могу избавиться: словно каждый день – это всегда лишь утро после вчерашнего. И никогда – начало чего-то нового.

В надежде поправить здоровье я направился в Ванкувер, провести время с родней и навестить разных докторов. После очередного приема я перехожу улицу, чтобы сесть в автобус. Но рядом с остановкой находится маленький антикварный книжный магазин. И я решаю зайти туда.

Это типичный букинистический магазин: внутри тихо, книги стоят рядами на полках и на стеллажах от пола до потолка. При входе в магазин за широким деревянным столом, который служит прилавком, стоит женщина. У нее серебристые волосы, тонкие черты лица и великолепная осанка. Она лет на двадцать старше меня. На столе перед ней лежат три раскрытые книги, мы обмениваемся кивками, и я углубляюсь в ряды стеллажей.

Какое-то время я смотрю на заголовки, проводя рукой по корешкам. Мне некуда торопиться, и я могу продолжать и продолжать в том же духе, дотрагиваясь до каждой книги. Мы бросаем друг на друга взгляды, пока наконец она не спрашивает: «Что именно вы ищете?»

– Книги про выпивку, – отвечаю я. – И про выпивание. И про опьянение. И про похмелье.

И тогда она произносит нечто, от чего моя рука зависает в воздухе:

– Я люблю похмелье.

– Что вы сказали? – Я поворачиваюсь и направляюсь к ней.

– Я люблю это состояние.

На фото она могла бы выглядеть пожилой. Она спокойна и сдержанна, но при этом заряжена энергией. Как если бы старая душа каким-то образом помолодела, а молодое тело каким-то образом постарело. Она очень красива.

– Можете рассказать почему? – прошу я ее.

Она кивает.

– Я могу перепить кого угодно. А потом у меня наступает жестокое похмелье, которое иногда длится несколько дней. Но дело в том, что мне это нравится. Причем намного больше, чем процесс опьянения.

Я высказываю предположение, что это, возможно, связано с выбором – с тем, что вам не требуется что-либо выбирать. Она просит меня объяснить подробнее.

– Как будто ваше тело оказывается в состоянии кризиса. Но вы знаете, что этот кризис ограничен по времени. Так что ваш мозг получает передышку: на данный момент нужно справиться с похмельем, это единственная задача.

– Вот именно! – Ее глаза загораются. И мы начинаем разговор.

Отчасти я понимаю всю странность происходящего или, скорее, чрезмерную штампованность подобного сюжета. Как-никак, я нахожусь в пыльном букинистическом магазине, и серебровласая продавщица книг вещает, подобно пророку, о том единственном, с чем меня еще хоть что-то связывает и чего я никак не могу лишиться.

С другой стороны, я еще помню, как это бывало раньше, когда я был молодым, худым и полным жажды к жизни и все дни проходили как кадры из фильма: взаимосвязанные, упоительные и перетекающие один в другой.

Ей нравятся мои рассуждения про временные рамки. Она объясняет, что именно так и проживает свою жизнь, меняя что-нибудь раз в три года. На это ее вдохновило чтение Кьеркегора и его идеи о значимой перемене. Так что каждые три года она отправляется в новое странствие. Последние циклы были посвящены буддизму, затем барам, а теперь она в процессе исследования квакерства: «Это мой способ путешествовать в самые разные места на довольно продолжительное время, но без необходимости забираться слишком далеко».

Я уточняю, не будет ли она против, если я кое-что запишу. Она хочет узнать зачем, и я говорю, что пишу книгу о похмелье. Она пристально смотрит на меня, и мы улыбаемся. Я спрашиваю ее имя, и она отвечает, что назовет его мне, но я не должен упоминать его в книге или сообщать кому-либо.

«Как насчет моего издателя, просто для проверки фактов? На случай, если вы расскажете что-то совсем неимоверное».

Она одобрительно кивает. Я записываю ее имя и спрашиваю о годах, проведенных в барах.

«Каждый вечер к началу счастливых часов я шла в новое заведение. Я выпивала, разговаривала с людьми и слушала. Много раз я ходила в бары при легионе [179] . На самом деле я бывала там и раньше. Мои родители были военными. Я была послевоенным ребенком и чувствовала особую связь с этими стариками. Многие из них пожертвовали своими жизнями, хотя и уцелели, и алкоголь был их единственным занятием на пенсии. На барных стульях темнели пятна от мочи. Именно там я влюбилась в похмелье».

179

Королевский канадский легион – некоммерческая организация ветеранов. Во многих небольших городах Канады легион открывает так называемые залы – общественные центры отдыха с выпивкой, бильярдом и танцполом.

Она смотрит, как я записываю.

«Конечно, существует еще множество подобных мест и людей. И я все еще хожу навестить их и выпить бокальчик. Одна из особенностей моих трехгодичных путешествий – я могу оставить кое-что из предыдущего. Я все еще практикую буддизм и хожу в бар примерно раз в неделю, но сейчас главным образом я квакер, который работает в книжном. „Джон Ячменное Зерно“ [180] Джека Лондона – вот что вам нужно прочесть».

Она дает совет без паузы, как будто знает, что мне необходимо его услышать сию секунду. Совет не только срочный и идеально попадающий в цель, но и довольно самонадеянный. Как-никак, «Джон Ячменное Зерно» – это классика. И если я действительно занимаюсь тем, о чем заявляю, я был бы идиотом, если бы не прочел эту книгу. Но я, естественно, идиот. И ей это известно.

180

«Джон Ячменное Зерно» – автобиографическая повесть Джека Лондона, в которой речь идет о значении алкоголя в жизни писателя и о борьбе с алкоголизмом. – Прим. пер.

«Именно такой и должна быть история о выпивке: неправильно понятая, несовершенная, правдивая и разоблачающая, полная красивых слов, но вселяющая настоящий ужас». Теперь мы идем вдоль стеллажей вместе в поисках книги. Наверное, я пошел бы за ней куда угодно.

«Я всегда любила алкоголь, – продолжает она. – Но с ним нужно быть очень осторожным! Джек Лондон познал одну истину: иметь дело с чем-либо настолько мощным – это все равно что приглашать смерть к себе в постель. Потом ее просто так не выгонишь».