Поиски

Рут посмотрела на меня.

— Ты так уверенно говоришь об этом, — сказала она. — У тебя нет никаких сомнений в отношении людей.

— У меня есть сомнения, — сказал я, — и очень много. Но иногда я оказываюсь прав.

— Я знаю, — согласилась она, — ты часто бываешь прав. Мне кажется, что это вроде игры «Угадай-ка». Я знаю, это твой конек. Но к чему это может привести? — Она посмотрела на меня. — К чрезмерно развитой подозрительности?

— Я слышал это и раньше, — ответил я. — Я лишаю людей всех их хороших качеств и делаю их более непривлекательными, чем они есть на самом деле. И чувства утрачивают свою силу, потому что я не принимаю их за чистую монету. Так ведь?

— Ты действительно не оставишь камня на камне, — сказала она. — Может быть, ты и прав, но мне часто кажется, что ты упускаешь что-то важное. А кроме того, какая от этого польза?

Она отвергала мои убеждения в известной мере потому, что из-за них я отказался от науки, но в еще большей степени, я думаю, по самой очевидной из всех причин.

— Я мог бы найти для себя извинения, — сказал я, — но я не хочу. Я делаю это потому, что не могу иначе. В общем я гораздо больше люблю людей. Ты знаешь, что я очень многих люблю. Гораздо больше, чем ты, например. Мне кажется, что есть только один человек, которого я действительно не люблю. Человек по фамилии Притт. И главным образом потому, что он для меня абсолютно непонятен. Я просто не могу постичь, что он собой представляет. Может быть, когда-нибудь я и пойму его. Но всех остальных я представляю себе достаточно ясно, чтобы любить их. Я могу ошибаться. Даже очень часто. Но, во всяком случае, я пытаюсь идти правильным путем. Я не настолько самонадеян, чтобы, как в молодости, целиком полагаться на те ощущения, которые люди вызывают у меня. Ведь именно так мы наделяем людей такими качествами, как святость, или высокомерие, или импозантность и прочие. Святость ведь не является тем качеством, которое человек испытывает сам, это то качество, которым мы определяем его, наблюдая за ним. Меня интересует человек — и как он сам себя понимает, и что он представляет собой на самом деле. Драпировки, которыми другие укутывают его, ярлыки, сфабрикованные миром условностей, все это кажется мне похожим на те образы, в которых греки воплощали природу, землю, воздух, огонь и воду и которые были порождены их детским эгоцентрическим мышлением. Но когда я пытаюсь сорвать эти драпировки, вы чувствуете себя обманутыми и вам кажется, что я лишаю человека его собственности.

— Я никогда не сумею убедить тебя, — говорил я Рут. — Пройдет, например, немало времени, пока мне удастся заставить тебя отказаться от того образа, который ты придумала для меня, и понять, что я представляю собой на самом деле. Ты наделила меня всевозможными качествами. Ты считала меня решительным, мужественным, считала, что я всем обязан только себе, что я в поте лица своего прокладываю себе путь. А тебе не кажется, что эти качества ты навязала мне, что они не имеют ничего общего с тем, что я сам думаю о себе, и уж совсем не похожи на то, что есть в действительности.

— А тебе не кажется, — сказала Рут, — что ты изменяешь своему назначению ради одной, частной черты твоего характера? В угоду своим замыслам.

4

Постепенно острота наших отношений сглаживалась. В конце января мы покинули Испанию и сняли дом у реки в Ричмонде. Когда мы его меблировали, украсили и проделали вместе еще массу всевозможных мелких дел, мы оба чувствовали усталость и удовлетворение. Однажды вечером, когда на улице стоял такой густой туман, что в окнах не было видно ничего, кроме отражения огней нашей комнаты, мы сидели рядом на диване. Рут положила свою руку на мою и прошептала:

— Игра стоила свеч.

Теперь мы уже через многое прошли и наконец в нашей жизни появилась некая устойчивость. Я слишком устал и слишком всем был доволен, чтобы не желать в настоящее время ничего больше. Я понемногу писал, но не было того особого состояния трезвой, холодной уравновешенности, в котором лучше всего начинать новое, рискованное предприятие. С другой стороны, привычка трудиться была слишком сильна. Я довольно много читал, как книги, которые могли оказаться полезными в будущем, так и научные журналы. Я помню, как этой весной вышла в свет большая научная работа Константина, которую он начал еще при мне. Прошло некоторое время, и я стал упорно обдумывать одну политическую тему и развивать еще некоторые честолюбивые замыслы. Но все это казалось мелким и ничтожным по сравнению с наступившим тихим счастьем.

Я находился в таком состоянии, когда я, казалось, мог поступить в какую-нибудь контору и заниматься там ежедневной бессмысленной работой, не испытывая возмущения. Меня бы даже радовала скучная рутина, как фон моему счастью. После всех происшествий моей жизни, истории с Одри, подъема, краха и нового подъема в моей карьере, после мучительного медового месяца у меня было ощущение возвращения домой, к тихой пристани. Теперь я, пожалуй, мог вернуться к научной деятельности, я работал бы со знанием дела, без лишних волнений, радуясь этой работе из-за того удовольствия, которое это доставляло бы Рут. Я почти хотел вернуться. Это порадовало бы ее и уже не могло бы лишить нас завоеванного чувства покоя и умиротворенности. Никогда я еще не был так мало склонен к рискованным предприятиям. Ради чего мне пускаться в поиски, когда счастье со мной?

А Рут? Она была даже более счастлива, чем я, она гордилась своим счастьем, ей нравилось демонстрировать всем, каким блестящим успехом увенчался наш брак. Это была любовь, как она ее себе представляла. В ее обожании я чувствовал все возрастающую покорность, это было так непривычно для нее и объяснялось единственной причиной — я принес ей это счастье.

Всеми возможными способами она старалась стереть память о тех словах, которые она мне говорила в тот тяжкий месяц в Испании. Мы никогда не возвращались теперь к ее сомнениям. Она устраивала приемы для всевозможных людей, которые могли оказаться полезными для наших планов. Терпеливо, тактично она наблюдала за мной, не заговаривая о моем будущем, все время давала понять, что будет рядом со мной, чем бы я ни стал заниматься.

Итак, я наслаждался полным счастьем и покоем. Но в душе шевелилось беспокойство. Время уходило, пора было кончать передышку, нужно найти себе постоянное занятие. Я обнаружил, что мне хочется, чтобы моя судьба наконец определилась, я хотел завоевать признание, не начиная с азов, когда все обстоятельства против меня. В физике, даже учитывая мой провал, я занял бы видное положение через три или четыре года. А тут я ничего не мог сделать.

Рут принесла мне счастье, но отняла в то же время какую-то часть моей веры в себя. Ибо эхо ее сомнений все еще звучало во мне. Было бы очень тяжело потерпеть поражение теперь. «Я должен был начать это один, — думал я иногда, — и добиться какого-то успеха до того, как я женился. Но тогда я упустил бы это реальное, это конкретное счастье».

Я испытывал мрачное удовлетворение от того, что я не безвозвратно расстался с наукой. Я мог вернуться, если бы захотел. Теперь у меня не будет ни преданности, ни страсти — они ушли навсегда, — но я был уверен, что смогу добиться признания других — и Рут. И вероятно, в глубине души я иногда подумывал, что это стоит проделать, ибо вера в себя не хотела умирать. Я старался отмахнуться от этих мыслей и яростно принимался работать над новыми планами. Однажды вечером я гулял по берегу реки, размышляя о своих затруднениях, и вдруг рассмеялся. Дул теплый ветер, и вода в реке рябила от дождя.

«Ну, хорошо, — подумал я, — я испортил себе карьеру, восстановил ее и бросил наполовину незавершенной. Я начал заниматься новым делом, в котором я еще могу и не преуспеть. Если я добьюсь успеха, он принесет мне глубочайшее удовлетворение; и все же здравый смысл твердил мне: „Возвращайся в науку и живи той жизнью, которую ты начал“. Я могу поступить так или иначе. Но каким бы путем я ни пошел, всегда будет и удовлетворенность и сожаление. Жизнь для меня никогда не была проста и никогда не будет. Все, чего я хочу, это быть честным перед самим собой до самой смерти. Надеюсь, что я все еще способен пойти на риск и жить столь же напряженно, как я жил раньше, но раз уж я добился материальной независимости, не надо скрывать этого от самого себя.

Как бы я ни поступил, пошел бы на риск или струсил, шел бы своим путем или прислушивался к другим, я всегда хочу знать, что у меня в сердце; если я добьюсь успеха, смогу ли я быть достаточно честным, чтобы распознать ревность к тому, что могло бы быть».

Глава III. Мы обсуждаем возможности

1

Случилось так, что решение пришло благодаря Рут. По крайней мере она, сама того не подозревая, помогла мне принять решение; скорее всего, рано или поздно, я пришел бы к тому же. Однако, если бы не Рут, я не увиделся бы на пасху с Шериффом и Одри, а если бы не было этой встречи, решение пришло бы позже и в другой форме.