Пока мы не встретимся вновь

Впрочем, зачем обсуждать дары Господа, спросила себя Ева, их надо с благодарностью принимать. Лаперуз, первым ступивший в 1786 году на землю Калифорнии, конечно не задавался подобными вопросами. Ни Луи Бушет, посадивший первый виноградник на Мейси-стрит в 1831 году, ни Жан-Луи Винье, последовавший его примеру годом позже, не тратили попусту времени на философские размышления о необычной щедрости местного климата.

В 1836 году в Лос-Анджелесе проживало не больше десятка французов. Теперь же, чуть менее века спустя, французская община Лос-Анджелеса насчитывала в общей сложности двести тысяч человек. Ясно, как привлекательна эта земля для людей, подумала Ева и устало потянулась после утомительного дня, проведенного в обществе дам, таких энергичных, каких она еще не видывала.

Еве, в сущности, было безразлично, сколько французов живет в Лос-Анджелесе — двести тысяч или два миллиона. Все утро у нее ушло на бесконечно затянувшееся собрание в зале заседаний Французского Благотворительного Общества, где обсуждалась администрация Французского госпиталя Лос-Анджелеса, затем последовало собрание женского отделения Общества Святого Винсента де Поля. Собрание Благотворительного общества французских дам отняло у Евы весь день. Ей удалось избежать только обязательного посещения «Галльской рощи» — местного отделения общества друидов, «кружка Жанны д'Арк» и «Сообщества эльзасцев и лотарингцев».

Если бы только друиды, почитатели Жанны д'Арк и уроженцы Эльзаса могли собраться вместе с членами дюжины других французских организаций и сформировать один большой клуб по интересам, она бы так не уставала, лениво размышляла Ева.

Привычка состоять в нескольких обществах сразу и буйный дух американских граждан вкупе с превосходным, свойственным всем француженкам умением вести бесконечные разговоры делали нескончаемыми обязанности, которые лежали на плечах жены генерального консула Франции. В сравнении с нынешней загруженностью жизнь в Канберре и Кейптауне казалась сейчас Еве тихой и провинциальной.

Но, несмотря на вечную усталость, Ева была счастлива. Поль целыми днями пропадал на службе, управляя делами большого консульства на Першинг-сквер. Девочки, казалось, привыкли к жизни в Калифорнии скорее, чем отправились спать в первый вечер, проведенный в новом доме.

Ева подозревала, что их мгновенное привыкание произошло благодаря появлению мороженщика, чьи колокольчики зазвенели рядом, едва семья Ланселей остановилась перед своим новым домом. Он бесплатно вручил каждому из них по эскимо, и, слопав по порции ванильного мороженого, покрытого ломким, хрустящим шоколадом, Фредди с Дельфиной обнаружили у себя в руках желанные «счастливые палочки».

Получить «счастливую палочку» считалось хорошим предзнаменованием в этом краю, где каждый новый день сулил бесконечные возможности, пусть даже это были всего лишь незрелые ягоды кумквата с бульвара Франклина, которыми Фредди набивала рот по дороге в школу. Дельфина вместе с подругами спокойно следовала поодаль, делая вид, что они вовсе не сестры, пока Фредди дурачилась, гримасничала и скакала по тротуару, в общем вела себя так, словно еще не выросла из длинного поводка, к которому Еве приходилось пристегивать дочь в ее самые буйные годы в Канберре.

Нет никаких сомнений, думала Ева, Фредди на роду написано удрать из дома. Ее первым словом было «туда», а первым побуждением — преодолеть все, что лежало у нее на пути, мешая добраться до выхода из комнаты. Едва научившись ходить, она облазила каждую пядь земли вокруг дома и тут же начала обследовать пространство за забором.

— Только поднятая соседями тревога уберегла ее от похода по Диким Землям [6] , — сокрушался Поль, мастеря для девочки помочи, которые позволяли ей гулять по всему двору, но не давали возможности выйти на улицу.

6

Так в Австралии называются малонаселенные и нежилые районы.

«Эта пошла в меня», — сначала тайно радовалась Ева, лишь немного опасаясь за дочь. Однако вскоре стало очевидно, что мадемуазель Ева Кудер была просто благовоспитанной девицей по сравнению с мисс Мари-Фредерик де Лансель. Этот ребенок хотел летать!

— Она отчетливо произнесла «я хочу летать», — рассказал Поль Еве задолго до того, как Фредди исполнилось три года. — Она повторила эту фразу пять раз. При этом она гудела, как маленькие самолеты из аэроклуба, и бегала по комнате, размахивая руками.

— Это очередное детское увлечение, дорогой. Наверняка все дети хотят летать, как феи из сказок, — ответила тогда Ева.

— Она имела в виду, что хочет летать на самолете. Ты знаешь ее не хуже меня. Она всегда высказывает то, о чем думает, — серьезно возразил Поль.

— Откуда у нее подобная мысль? Она, скорее всего, хочет, чтобы ее покатали на самолете.

— Откуда ей знать, что на самолетах можно кататься?

— Уверяю тебя, дорогой, не я внушила ей эту мысль. И если уж на то пошло, откуда она узнала, что люди летают на самолетах? Здесь не о чем беспокоиться… Она, вероятно, воображала себя самолетиком, — предположила Ева.

И забыла об этом разговоре, пока годом позже Фредди, мирно игравшая в своей комнате, не выпрыгнула из окна второго этажа, держа над собой небольшое одеяло и, очевидно, надеясь, что оно заменит ей крылья. Она приземлилась в густые кусты, поэтому дело обошлось лишь ушибами и синяками. Когда насмерть перепуганная Ева прибежала спасать дочь, та уже выбралась из кустов, разочарованная, но ничуть не обескураженная, и серьезно заявила:

— Надо было спрыгнуть с крыши, тогда бы это сработало.

Еве было тридцать четыре года, однако, прислушиваясь к воркованию голубей, она ощущала себя и старше, и моложе. Старше из-за распорядка дня, подчиненного выполнению официальных обязанностей, а моложе, потому что жила на вершине холма, в доме, который мог вести свой род от классической испанской гасиенды с ее арками и балконами, двориками и фонтанами, крышей, покрытой красной черепицей. Старше потому, что у нее были две красивые, быстро взрослеющие дочери, каждая из которых по-своему сводила ее с ума, а моложе потому, что она собиралась сегодня идти на бал в длинном черном шелковом платье от Говарда Грира, волнующем и открытом, как и любое вечернее платье, держащееся на плечах лишь на ниточках из искусственных бриллиантов. Старше из-за того, что она была женой генерального консула Франции, а моложе потому, что ее волосы свободно падали на плечи мягкими волнами, как у русалки. Такова была мода времени, и в соответствии с нею она красила губы ярко-красной помадой, не жалела туши для ресниц, подводила брови карандашом, накладывала тени на веки и носила минимум нижнего белья. Моложе потому, что жила она в Голливуде, где все были намного моложе других людей в мире. Повинуясь настроению, Ева закружилась в танце по спальне, бессознательно напевая мелодию «Последнего танго». Насмешливый припев этой песенки: «Танцуй свое танго!», много лет назад шокировал ее тетку, когда она впервые услышала его.

Строительство «Грейстоуна» — поместья, равного которому еще не было в Лос-Анджелесе, завершилось в 1928 году. Если бы его возвели веком раньше во Франции или в Англии, оно считалось бы превосходной резиденцией, не претендующей на звание замка. Общая площадь его пятидесяти пяти комнат не превышала полутора тысяч квадратных метров, а Доини, разбогатевшие на нефти, ограничивались штатом слуг всего в тридцать шесть человек, что было несравнимо с масштабами «Хижины» Ньюпортов или загородного дома Вандербильтов. Поместье располагалось в ста метрах к северу от недавно проложенной и еще недостроенной сельской дороги, получившей название «бульвар Сансет»: пока там были построены лишь бензозаправочная станция и закусочная под названием «Гейтс Нат Кеттл». В общем, классическому «Грейстоуну», с каменными стенами, выложенными толстыми плитами уэльского сланца, с его сотнями квадратных метров угодий в характерно строгом стиле эпохи Ренессанса, не хватало лишь рва с водой, чтобы почтительное отношение к нему общества поднялось до недосягаемых высот.