Поклонение волхвов. Книга 2

Кондратьич выталкивается пружиной мысли со стула и гуляет, создавая сквозняк:

– Берешит – имя второй из сефирот. Сфира мудрости – Хохмб, которая обретается на юге. Сказано в Талмуде: “Кто хочет стать мудрым, обратится на юг, а кто разбогатеть, – на север”. Оттого мудрость человечества распространяется с юга. И сказал еще ребе Шимон: “Юг горячий и сухой, вода же холодная и влажная”. Холодная! И влажная. Мудрость – первый шаг от абсолюта, от Эйн-соф, к бытию, вот к этому, холодному и влажному, даже в этом жарком городе. Каждая буква этого слова – часть сотворенного мира, бэ – Сатурна, рэ – Меркурия... Понимаете? А вы все это прочитали, будто вам в спину свистел кишиневский городовой!

Пьют кофе.

Кондратьич вытирает лоб и переходит на житейские темы. В городе собираются пустить трамвай. Настоящий, как у людей, с рельсами. Обещают увеличить число полиции. Как всегда, новые меры против евреев.

Отец Кирилл решается спросить:

– Иван Кондратьич, а почему вы взяли такое русское имя?

– Мое настоящее имя – это вроде талеса, которым покрываю голову при молитве. А русское имя – гражданское платье, в котором иду улаживать свои дела в полицию или ругаюсь у себя в конторе. А?

– Но почему “Кондратьевич”, а не “Ефремович”? Вы же – бен Эфроим.

– Моего покойного отца звали Эфроим.

Допивает кофе.

– Эфроим, а не Ефрем. Ощущаете разницу?

Кондратьич – экземплярный. Если генерал-губернатор Самсонов все же очистит Ташкент от евреев (“обещали-с!”), Кондратьича следует поместить в местный краевой музей как экспонат. К нему будут водить гимназистов, классная дама будет тыкать в сторону его морщин и бровей указкой. А над головой его повесят букву щ как шутовскую корону.

Кондратьич встает и благодарит за кофе и беседу:

– Пора в контору.

Отец Кирилл выходит проводить:

– Иван Кондратьевич, дело, конечно, не мое... Только вы же сами говорили, что торговые дела вам в убыток. Вот и князь предлагал вам все бросить.

– Их императорское высочество – умнейший человек… – кивает Кондратьич, проникая в рукав пальто. Застегивается. – Но, понимаете, мой отец, Эфроим, и дед, и, может, даже прадед, они все были учеными людьми. И все торговали. От одной чистой науки люди холодеют, слишком высоко она поднимает. А торговля – она, как свечка, согревает. Да?

– Берешит, – повторяет отец Кирилл.

– Сфира творения обозначается точкой. Нэкуда. Точка.

– Никуда!

– Нэкуда. А?

На солнце Кондратьич кажется крупнее ростом, глаза зеленые.

– Голуби...

– Любите голубей?

Кондратьич сидит на корточках. Подражает звукам голубей.

– В детстве у нас... – Не договорил: в калитку стучали.

Приоткрылась – Казадупов.

Блеснуло пенсне.

– А я к вам!

Во дворе похолодало.

Кондратьич скис и врылся в пальто.

Следователь Казадупов напоминает картины Арчимбольдо: лицо как бы составлено из разных предметов и овощей. Приветствует отца Кирилла:

– Поправляетесь? – Заметил Кондратьича, линзы на него навел. – Старые знакомые! Почтеннейший ребе! Никак не ожидал вас увидеть в этом... в таком месте! Отец Кирилл, уж не собрался ли ребе обратиться в православную веру?

Отец Кирилл улыбнулся:

– Вы, господин следователь, кажется, сами не отличаетесь особой набожностью...

– Нет, почему? Я большой поклонник Иисуса Христа. А в церковь не хожу из-за ладана. Астма, кашель. Не перебарщивали бы ладана – ей-богу, ходил бы.

– У бесов тоже от него астма...

– Отец Кирилл, отец Кирилл! Какие бесы в наше просвещенное время?

– Какие?.. Известно какие. Бесы просвещения.

Кондратьич, наблюдавший за разговором из своего пальто, ухмыльнулся.

– Улыбаетесь? – Казадупов обернулся к Кондратьичу. – А не желает ли вот этот господин обратить вас в свою веру, батюшка? О бесах и демонах рассуждать – хлебом не корми. И которые в огне летают, и эти... Целому нашему отделению голову заморочил.

Кондратьич разводит руками:

– Они конфисковали мои книги, спросили, что в них написано. Я объяснил.

– А имена демонов кто им на листочке выписал, а? Они православному полицейскому для какой надобности? У Мухина, у Пьян-базара стоит, листочек отняли. Желал демонами вавилонскими повелевать. Огонь с небес сводить и взятки разные получать... Ну да это наши ребята и без ваших демонов умеют, своих хватает.

– Так я пойду, а?.. – Кондратьич кутается в пальто.

– Идите. Идите, пока на свободе. Шутка.

– Я провожу, – говорит отец Кирилл. – А вы пока заходите...

– Чаем напоите?

– Непременно. Алибек!

Казадупов подмигнул Кондратьичу и исчез во внутренностях дома.

Отец Кирилл сопроводил Кондратьича до калитки.

Глаза у ребе зеленые.

– Зря вы его впустили одного. Он сейчас осматривает вашу комнату, а? Он такой человек... Каждый раз холодею.

Пальто Кондратьича почернело немного в переулке и скрылось за углом.

– Если бы не заступничество нашего Великого Либерала, – возник голос Казадупова за спиной, – давно бы его выселили ко всем его еврейским чертям.

– Известный ученый. Научные статьи...

– Уголовные статьи, а не научные! Какой ученый! Алхимик… Сделает гешефт у себя в конторе и бегом в подвал, философский камень искать. Развел там средневековье, колбы какие-то, порошки. В двадцатом-то веке! Не удивлюсь, если все это его добро взлетит однажды.

– Вы хотели со мной поговорить? Я распорядился чай поставить...

– А мы и так разговариваем. Правда, что вам из Японии чаи шлют? Вы там, слышал, бывали?

– Да, если только это имеет какое-то отношение к моему делу.

– Отец Кирилл, когда человека пытаются убить, к делу имеет отношение всё. – Глянул поверх пенсне. – Решительно всё. И ваш ушедший ересиарх в том числе.

Идут по саду. Сад невелик, но продуман до мелочей.

– Позвольте мне быть откровенным, – откашливается Казадупов. – Эти люди вряд ли быстро от вас отстанут. Я имею в виду нашего друга Курпу и всю его честную компанию. Сколько раз вы встречались с ним, только начистоту?

– Два. – Отец Кирилл поправляет ветку криптомерии. – Не считая того, последнего.