Поколение одиночек

Мне ставить не на кого больше,Как Польше.И вот я ставлю на зеро.На ноль…Гусиное перо серо…Я ставлю на зеро. Как одиноко!Свой смысл у чисел. В нём лишь Божье око…

Пожалуй, в нашем поколении из ярких поэтов лишь Татьяна Реброва непонятно почему выпала в перестроечное время из всех поэтических обойм, её не замечают ни критики в своих обзорах, ни многочисленные жюри многочисленных литературных премий, ни издатели элитарных поэтических книжных серий. Изредка, раз в два-три года её новые стихи, такие же ассоциативные, изукрашенные словесным узором, совмещающие игру и молитву воедино, появляются то в «Дне литературы», то в «Литературной газете», то в одном из журналов. И… падают куда-то в бездну. На другую подобную подборку обязательно набросится то Лев Данилкин, то Данила Давыдов, то Наталья Иванова. Татьяну Реброву предпочитают не замечать. Она писала о своем любимом герое перестроечного времени – об Александре Проханове: «Белый парус его рубахи / На Летучем Голландце истории». Но ведь и её белый парус уже не изымешь из русской поэзии. От чего же такая пустота вокруг неё? Неужто и впрямь наколдовала себе своё поэтическое зеро? Ведь и Олеся Николаева, и Ольга Седакова, и ушедшая Татьяна Бек в эти годы писали не больше стихов, но они-то всегда и заслуженно были замечаемы. Я проверил её имя и по Яндексу и по Рамблеру, нашел лишь несколько ссылок на мои статьи и статьи нашего общего друга Александра Боброва. Больше ни-че-го. Жизнь и судьба у Татьяны Ребровой были всегда разделены, но если в молодости несмотря на все жизненные драмы, её поэтический успех был несомненен, то на нынешнем завершающем витке её жизнь и её судьба слились воедино в своей ставке на зеро.

Этто еще что такое?Думает бог, на меня неприкаянно глядя.Экий смешной лягушонок. – Сплошная улыбка.Чья-то уловка ты, но не ошибка.Что за стрелу, коронёнку на темя приладя,Держишь и радуешься:Се Жених, мол, грядет. Се Жених —Стих евангельский в русском болотцеУ язычницы-оборотня…И притих.

Дым сплетен, высь космоса, непостижимость мифа, – всё уходит в никуда, в пустоту, пожираемое временем, и тонкая нить между поэтессой и её путеводной звездой перерезается ножом пошлости бессмертной и бесплодной. Остается талант и её театр, в котором и ныне творит свои чудесные поэтические образы русская чаровница Татьяна Реброва, колдунья с евангельскими стихами в русском болотце.

Четырнадцатая глава. Ольга Седакова

Ольга Александровна Седакова родилась 26 декабря 1949 года в Москве. После школы сразу поступила на филологический факультет МГУ. Окончив его в 1973 году продолжила учебу в аспирантуре Института славяноведения и балканистики. В 1983 году защитила кандидатскую диссертацию по проблемам славянской мифологии. Наряду с этой официальной вполне благополучной жизнью с юности погрузилась в поэзию андеграунда, была близка поэтическому объединению «смогистов». Дружила с Венедиктом Ерофеевым. Первые свои публикации ведет с питерского самиздатского журнала «37». В 1980 году питерский андеграунд присудил ей премию имени Андрея Белого. Первая официальная книга стихов «Врата, окна, арки» вышла в Париже в 1986 году. Спустя два года, в 1988 перестроечном году вышла первая подборка стихов в журнале «Дружба народов». Академик Вячеслав Иванов предваряя публикацию, заявил, что «это чудо подлинной поэзии». Первый сборник стихов в России вышел в 1994 году. Стихотворения Ольги Седаковой высоко ценили Сергей Аверинцев, Папа Римский Иоанн Павел Второй, Иосиф Бродский, Александр Солженицын. При всем своем лирическом авангардизме, Ольга Седакова всегда была глубоко христианской поэтессой. В 1996 году перевела с греческого языка «Рождественскую историю по Евангелию от Луки». Лауреат Парижской премии русскому поэту (1994), европейской премии по поэзии (Рим, 1996 год), премии имени Владимира Соловьева, учрежденной Папой Римским Иоанном Павлом Вторым – за писательский вклад в сближение христианства Запада и Востока (1998) и премии Александра Солженицына (2003). Живет в Москве, но подолгу проводит время в Европе. Особенно в любимой ею Италии.

Всегда есть шаг, всегда есть ход, всегда есть путь.Да не сдадимся низким целям.Так реки, падая, твердят ущельям:Всегда есть шаг,Всегда есть ход,Всегда есть путь.Как труп, лежу я где-нибудь —Или в начале наважденья?Но кто попробует? Кто вытерпит виденье,Глядящее в пустую грудь?Всегда есть шаг, всегда есть ход, всегда есть путь.Ольга Седакова

Остров озарений Ольги Седаковой

В Венеции я полюбил стихи Ольги Седаковой. В тот момент, когда стал скучать о России. Вдруг оказалось, что мне близко многое из того, чем она живет, о чем пишет. Её архангельские пристрастия связаны напрямую с моей родиной. Её православное простодушие, привитое бабушкой, крестьянкой Дарьей Семеновной Седаковой, без излишних изысков и стенаний, схоже с моим, и даже её русское европейство мне импонирует.

Отвязанная лодкаПлывёт не размышляя,Обломанная веткаПрирастет, да не под этим небом.

Немало отвязанных лодок русской поэзии расплылось в XX веке по всему миру. Среди них и её любимые поэты: Вячеслав Иванов, Владислав Ходасевич, Иосиф Бродский. Но корни-то всё равно остаются, прежде всего, православные.

И от родины сердце сжималось.Как земля под полётом орла…

В каком-то смысле Венеция – чрезвычайно русский город, и не только потому, что она стоит и держится на русских могучих и не гниющих лиственницах, которые в воде лишь каменеют, и не потому, что одна из главных набережных, где, кстати, любил останавливаться Иосиф Бродский, называется Славянской набережной (Riva degli Schiavoni), а целые кварталы чрезвычайно напоминают районы Санкт-Петербурга. И даже не потому, что простодушный русак с изумлением обнаружит здесь кремлевскую стену, построенную всё тем же архитектором Фиораванти, изгнанным из Венеции за долги перед городом, и уехавшим в далёкую Московию строить Кремль. При желании можно вспомнить и о венедах – далёких наших славянских предках, имевших прямое отношение к обустройству древнего веницианского города.

Здесь нет места обывателям, типичный имперский город, которому нужен простор. Я бы сравнил Венецию с древним Новгородом. Вольная республика, независимая ни от кого. Но и поэзия Ольги Седаковой сопоставима с духом Господина Великого Новгорода, с духом свободы, личностной независимости и одновременно кротости и смирения.

Поэзия земли не умирает.И здесь, на Севере, когда повалит снег,Кузнечик замолчит. А вьюга заиграет —И забренчит сверчок, ослепший человек.

Как ни парадоксально, её изысканная поэзия почти целиком посвящена земле и людям земли. Она потаённый природный поэт, кажется, что она и пишет стихи для каких-то своих друзей из мира животных и растений, рыб и водорослей. Если её и называть «внутренней эмигранткой», то отнюдь не из России, не из Москвы, а вообще – из людского нескончаемого потока. И её отчуждение напоминает скорее испуг лесного зверя перед огнями большого города, нежели холод элитарного богемного существа, презирающего окружающую его чернь.

Поэзия земли не так богата:Ребёнок малый да старик худой,Кузнечик и сверчок откуда-то куда-тоБредут по лестнице одной…

Как поэтесса, она и родилась и состоялась в эпоху безвременья, когда её (нашему) поколению суждено было стать молчащим и бессмысленным, лишенным героики и романтизма. Ольга Седакова и стала переводчиком с языка молчания, определив свою поэзию, как поэзию «геройную».

Было только молчанье и путь без конца.Минералов и звёзд перерытый ларецИм наскучил давно. Как лицо без лица,Их измучил в лицо им глядящий конец…

Тем самым она оказалась почти никому не нужна в самой России и в советское, и в постсоветское постмодернистское безгеройное ироничное время. Как ни парадоксально, именно нынешнее неприятие всего происходящего лишь добавило и героизма, и протестности в её стихи: «Что такое наш нынешний культурный „истеблишмент“ я плохо представляю. Кажется, он пёстрый и не совпадает с прежним „андеграундом“. Одна из партий андеграунда – пародийно-абсурдистская – явно занимает теперь командные места, это они теперь наши big boys, при этом мирно уживающиеся и с прежними большими людьми, и с новым поколением авторов… Искусство – „актуальное искусство“ – уже давно и не создает образов, а разрушает их, и часто самым немудрёным, физическим образом, поджигая, рубя, уродуя разнообразные вещи на глазах зрителя (акция, перформанс) или выставляя уже изуродованные и разрушенные (инсталляция). Творческая акция понимается как по преимуществу – или исключительно – разрушительная акция. „Мифическое“, „мистическое“, а заодно с ними часто и „метафизическое“ в современном культурном контексте могут прозвучать лишь в резко отрицательных рецензиях и быть не только эстетическим, но и политическим приговором». С этими её мыслями я целиком и полностью согласен. Ольга Седакова с её метафизическим мышлением, с её поисками мифа и духа в поэзии кажется нынче чужой во всех поэтических лагерях. Она и в эстетике своей, в форме своего стиха ищет героизм метафизический, ищет нечто высшее, чем сами слова. С другой стороны, её высшая мечта: сбросить оболочку слов, чтобы предметы и вещи, растения и деревья, земля и её почва сами заговорили её словами: «…и вновь требуется более прямое, исчезающее перед предметом слово. Такого слова, собственно, мне всегда и хотелось». Уйти совсем в природу ей мешает то, что выше природы – её вера, её мужественное христианство. Мужественное не только перед той или иной властью, мужественное перед силой и красотой стиха, перед эстетикой, перед звуковым рядом. Ибо никогда для неё стих не остается просто стихом. Над ним, также как над ней, всегда есть небо, есть Бог.

А кто решил, что он один,Тот не знает ничего.Он сам себе не господин —И довольно про него.

От нашего русского анархизма и безверия Ольга Седакова и устремилась и душой, и стихами иными в другие края. Даже в своём европеизме она ищет не житейского благополучия, и даже не освоения мировой поэзии, иных эстетик, иных возможностей стиха, а островки личностного озарения верой и благочестием. Будь она мужчиной и родилась бы в средневековой Европе, она стала бы странствующим рыцарем. В России она была бы староверкой и сожгла бы себя на костре вместе с сотнями приверженцев протопопа Аввакума. Её поиски равновесия между духом и мифом, которые она ведёт в своей поэзии, опираясь и на великого Данте, и на католика Клоделя, и на хорошо знакомого в России Рильке, с неизбежностью оказываются чересчур русскими. Отрицая весь нынешний цинизм, эпатаж и пошлость, Ольга Седакова в результате оказалась истинным консерватором былых русских традиций.