Покоритель Африки

У Алека не было времени на посторонние мысли. Он не знал, что тем самым утром в «Дейли мейл» появилось еще одно письмо с новыми обвинениями и убедительными доказательствами как на подбор; он не знал, что газеты, негодуя и удивляясь молчанию адресата, единодушно провозгласили его виновным. Дело приняло политический характер, и радикальная пресса воспользовалась скандалом, чтобы добить обессилевшего противника. Вопрос был вынесен на обсуждение в парламенте.

Поглощенный неравной борьбой, Алек не знал, что пузырь его славы лопнул, да и знай он — не придал бы тому значения. Шахтеры были замурованы уже сорок восемь часов. Трудившиеся с ним бок о бок смельчаки понемногу теряли надежду, и Алек вдохновлял их на новые подвиги. От людей требовалось одно — неколебимое упорство. Благодаря своей колоссальной выносливости Маккензи трудился по двадцать часов без перерыва. Он не жалел себя и, кажется, вдыхал новые силы в своих помощников, собственным примером побуждая их не опускать руки. Они работали без устали, но надежда понемногу уходила. Там, за завалом, тридцать беспомощных людей страдали от голода. Некоторые, вероятно, уже мертвы. Страшно было подумать о тех ужасах, что выпали на их долю: медленно поднимающаяся вода, тьма и жестокие муки голода. Там был мальчик четырнадцати лет. Алек как-то разговаривал с ним, когда приезжал на шахту, и умилялся веселому нахальству мальчугана. Смешливый голубоглазый мальчишка. Страшно подумать, что нелепая, случайная катастрофа лишит его жизни со всеми ее радостями. Обожженное и изуродованное тело его отца лежало в морге. Вместе с мальчиком угодил в западню и старший брат — у него была жена и дети. С удвоенной яростью Алек принялся за работу. Он не сдастся.

Наконец с той стороны донеслись звуки. Тихие, еле слышные, но ошибки быть не могло. Значит, кто-то еще жив. Спасатели оживились. Теперь счет шел на часы. Близость успеха придала им сил, усталость как рукой сняло — осталось собрать последние капли мужества.

Наконец-то!

С замаскированным под радостные возгласы вздохом облегчения они пробились сквозь последний барьер, и несчастные оказались спасены. Их вытаскивали по одному. Изможденные, с запавшими глазами, бедняги беспомощно щурились от яркого солнца и едва стояли на ногах. Алек на своих могучих руках вынес синеглазого мальчугана и попытался его развеселить, но вместо улыбки тот зарыдал от слабости, уткнувшись в грудь своему спасителю. Брата вынесли следом — он был мертв. Жена с детьми по бокам ждала возле устья шахты.

Этот непримечательный эпизод, о котором лишь вскользь упомянули утренние газеты, странным образом отодвинул проблемы Алека на задний план. Столкнувшись с безутешным горем вдов и осиротевших детей, с безжалостно загубленными в расцвете лет жизнями, Маккензи и думать забыл о переполохе, связанном с его именем. Встревоженный, он не находил себе места. На него свалилось множество срочных дел. Нужно было как можно скорее возобновить работу шахты и позаботиться о семьях, потерявших кормильцев. Люди с не терпящими отлагательств вопросами осаждали Алека со всех сторон, и он не мог выкроить ни минуты. Задумавшись же в конце концов над собственными проблемами, Алек вдруг понял, что благодаря катастрофе взмыл над засосавшей его трясиной обыденности. Он бросил вызов злому року и отчаянно сражался с беспощадной слепотой судьбы. Что, кроме презрения, можно испытывать к людям, бесчестящим его постыдными обвинениями? В конце концов, его совесть чиста.

В письме к Люси Алеку и в голову не пришло возвращаться к событиям, предшествовавшим его отъезду из Лондона. Он писал о мучительной лихорадке последних дней, рассказывал, как они сражались со смертью и лишили ее законной добычи. Второе письмо описывало меры, которые он предпринял, чтобы возместить причиненный ущерб и помочь нуждающимся. Алек мечтал выразить в своих строках пылкую преданность Люси, однако со свойственной ему странной робостью не осмелился этого сделать. Про обвинения, которые все только и обсуждали, он даже не упомянул.

Люси снова и снова перечитывала его письма, но не могла понять. В них звучало удивительное безразличие. Находясь далеко от места трагедии, Люси не ощущала ее всепоглощающего ужаса и мучительно переживала отсутствие Алека. Он был так нужен здесь… А теперь вся тяжесть легла на ее собственные плечи. Когда появилось второе письмо Макиннери, леди Келси лишь молча протянула ей газету. Ужасно. Все эти смехотворные обвинения были слеплены с жутковатым правдоподобием, которое выводило Люси из себя. И все же почему Алек хранит гробовое молчание? Девушка убеждала себя, что политические договоренности с государствами, чьи сферы влияния граничили с завоеванными территориями, могли требовать соблюдения строжайшей тайны, однако вскоре сочла это объяснение слишком уж фантастическим. Изучив газеты, она поняла, что общественное мнение настроено против Алека. Вмешалась политика, и соратники по партии поддержали Маккензи, но как-то неуверенно — это означало, что дела совсем плохи. Люси уже тысячу раз повторила все доводы в его пользу, однако аргументы противников все равно звучали куда убедительнее. И тут на девушку обрушились муки совести. Она вспомнила жестокие слова Бобби и стала изводить себя упреками — ведь дело касалось ее родного брата! На такое способен лишь человек бессердечный или совершенно бессовестный. Люси из последних сил твердила, что верит в Алека, что он не способен на предательство.

Наконец, не в силах больше терпеть, она телеграфировала ему: «Ради Бога, скорее приезжай».

Люси чувствовала, что не вынесет больше ни дня страданий. Несчастная, раздавленная, она ждала Алека. Все ее страхи вырвались на волю. Она считала часы до его приезда и не верила, что он может задержаться. Самообладание оставило Люси, она была словно ребенок, который ищет защиты в родительских объятиях.

И вот он пришел. Люси ждала в той самой комнате, где состоялась их встреча, когда Алек вернулся в Англию. Бледная, истосковавшаяся, она вскочила и бросилась к нему.

— Слава Богу, ты здесь, — сказала девушка. — Время будто остановилось.

Алек не понимал, чем Люси так взбудоражена. Он нежно поцеловал девушку, и та вдруг почувствовала себя лучше. Его совершенная искренность придала ей сил и спокойствия. Не в силах вымолвить ни слова, Люси прижалась к нему и заплакала.

— Что случилось? — наконец спросил Алек. — Зачем ты меня вызывала?

— Я не могу жить без твоей любви.

Он гладил ее с удивительной нежностью. Никто не подумал бы, что суровый путешественник может быть таким ласковым.

— Я должна была тебя увидеть, — прорыдала она. — Ты не представляешь, что за муки мне пришлось пережить.

— Бедное дитя.

Он целовал ее волосы и белый наморщенный лоб.

— Почему ты уехал? Ты же знал: я не могу без тебя.

— Прости меня.

— Ужасные дни. Я и представить не могла, что бывают такие мучения.

— Присядь и расскажи мне все.

Алек усадил Люси на диван возле себя и обнял. Та прильнула к нему и молча упивалась долгожданным облегчением после стольких дней мучительной боли. Она улыбнулась сквозь слезы:

— С тобой я счастлива и ничего не боюсь.

— Только со мной?

Он задал этот вопрос нежно, тихим, влюбленным голосом — каким раньше не говорил никогда. Люси не ответила, только теснее прижалась к Алеку. Он улыбнулся и повторил:

— Только со мной, милая?

— Я рассказала Бобби и тете, что мы поженимся. Они совсем меня измучили, и пришлось сказать. Я не сдержалась. Они говорили про тебя ужасные вещи.

Он немного помолчал.

— Это вполне естественно.

— Для тебя это ничего не значит, — воскликнула девушка, — а для меня… Ты не представляешь, через что мне пришлось пройти!

— Хорошо, что ты им рассказала.

— Бобби назвал меня жестокой и бессердечной. Ведь это правда: я думаю о тебе, а Джордж больше ничего для меня не значит. Любовь переполняет мое сердце, а для остального в нем больше нет места.

— Моя любовь заменит тебе все, что было раньше. Я хочу, чтобы ты была счастлива.

Освободившись из объятий Алека, Люси подалась чуть назад, к краю дивана. Она непременно должна рассказать, что ее гложет, но от стыда боялась поднять глаза.

— Есть и другая причина, почему я им рассказала. Я такая трусиха. Думала, что я куда смелее.

— И почему же?

У Люси вдруг защемило сердце. Она мелко задрожала и лишь могучим усилием воли заставила себя продолжать. Ей было очень страшно. Во рту пересохло, а когда слова наконец сорвались с губ, голос был как будто чужой.

— Я хотела сжечь за собой все мосты. Это придало бы мне уверенности.

Теперь уже Алек молчал, понимая, к чему клонит девушка. Сердце замерло у него в груди. Им суждено расстаться. Впрочем, Алек предвидел эту возможность еще тогда, в джунглях Африки, — и решил, что пусть Люси лучше лишится любви, чем достоинства.