Поле костей. Искусство ратных дел
Шрифт:
Я торопливо рассказал ему о бомбах, попавших в «Мадрид» и в дом Дживонзов.
— Подумать только, «Мадрид» разрушен. Я как-то вскоре после свадьбы повел туда мою Пегги. Не вечер получился, а желтая точка. А в доме Дживонзов я жил — в квартирке наверху, под присмотром Таффи, — обучался трезвости. Таффи читала мне там Браунинга. И все стало пеплом?
— Отнюдь нет. С фасада не видно никаких разрушений.
— Бедная тетя Молли — лучше бы она так и жила в своем Догдине и пеклась об эвакуированных школьницах.
— Не по ней была такая тихая жизнь.
— И Тед бедняга. Неприкаян он будет теперь. Я любил, бывало, заглянуть с ним в
— Он никуда не уехал. Живет в разбомбленном доме, как на бивуаке, дежурит на посту гражданской обороны.
— А о Присилле я помню, что за ней очень ухаживал какой-то музыкант — им и его симфонией попотчевала однажды гостей моя мать. Ты ведь был на этом необычном рауте, Ник? Он связан в моей памяти со странной маленькой женщиной, кудрявой от оборок и рюшей, как овечка. Я слегка приударил за ней.
— Ты говоришь о миссис Маклинтик. Она теперь живет с этим музыкантом — с Хью Морландом.
— Да-да, Морланд. Она живет с ним, значит? Как распустились нравы. Влияние войны, должно быть. Уж как я стараюсь подавать целомудренно-монашеский пример, но никто ему не следует. А забавен был тот музыкальный вечерок. Явилась Таффи — тащить меня домой. Я довольно четко помню, хотя перебрал тогда сильно. Вот уж испил действительно. Любому кошмару готов противостать.
— Чарлз, мне надо идти. Значит, ты твердо решил оставаться в прачечной, куда бы ни направили?
— Quis separabit? [23] Таков ведь девиз Ирландского гвардейского полка? Таков же и у нашей прачечной.
— Ты сейчас в казарму?
— Прогуляюсь еще немного. Не хочется опять читать поэзию. Она всегда выводит меня из равновесия. Придется, видно, бросить и поэзию, как бросил пить. Развеюсь прогулкой. Я до девяти свободен.
— Прощай, Чарлз. До вашего отъезда, может, не увидимся.
— Прощай, Ник.
Он улыбнулся, кивнул мне и пошел прочь по улице. Вид у него такой, точно оборваны уже все связи с так называемой нормальной жизнью, армейской и всякой иной. Я возвратился к Чизману и сержанту Эблетту. Они явно нашли уже общий язык и оживленно толковали об уходе за машинами.
23
Кто нас разделит? (лат.).
— Отыскали своего солдата, сэр? — спросил сержант.
— Отыскал, поговорил. Знал его до войны.
— Да, он вашего круга, сэр. Мог бы и в концерте тут принять участие, но, похоже, ввиду отправки отменяется концерт.
— Куда б вы ни поехали, сержант, всюду будете давать отличные концерты. А нам без вашей голоштанной чечетки будет скучно.
— Да, этот номер любят, — сказал сержант Эблетт без ложной скромности.
Я проводил Чизмана в корпус «Джи». Несмотря на свою мягкую манеру, он оказался упорным спорщиком.
— Это ваша точка зрения, — повторял он по всякому поводу, — но можно взглянуть и совершенно иначе.
Упорство пригодится ему на должности — ведь прачечная, как и каждая мелкая, более или менее независимая, войсковая единица, подвержена всяческим нажимам и давлениям извне.
— Минутку, пока не забыл, — сказал он. — Запишу-ка фамилию вашу, и сержанта, и помначтыла.
Извлекая записную книжку, он расстегнул две верхние пуговицы френча. Под френчем обнаружился жилет штатского покроя, хотя из того же материала, что и форма. Я
выразил удивление.— Вы не первый удивляетесь, — ответил Чизман без улыбки. — А я ничего ни вижу здесь странного.
— Как-то не приняты у нас жилеты.
— Я всю жизнь ношу. По какой же причине должен я в армии отказаться от жилета?
— Действительно, причин нет.
— А даже портной удивился. Говорит: «Мы обычно не шьем жилета к френчу, сэр».
— Да, война у нас портновская.
— В каком смысле?
— Просто так говорят.
— Почему?
— Бог его знает.
Чизман поглядел недоуменно, однако расспросы прекратил.
— Ну, пока — до утреннего построения.
По воскресным утрам надо, выстроив взвод обороны, маршировать в церковь вместе с отрядом военной полиции и различными другими подразделениями, приданными штабу дивизии. Эта маршировка — довольно хлопотное дело, поскольку «краснофуражечники» [24] , в большинстве своем бывшие гвардейцы, привыкли к более медленному шагу, чем принятый в пехоте; легкие же пехотинцы, фузилёры, склонны, напротив, частить. Полковника Хогборн-Джонсона, чьи симпатии, естественно, на стороне «легкой пехтуры», всегда злит этот разнобой движения. Но на сей раз прошло гладко. Из церкви, не успев перекинуться словом с офицерами, я направился в штаб взглянуть, нет ли там срочных дел. Уидмерпула в комнате не оказалось; его и в церкви не было. Он нередко и по воскресеньям работает с утра — так что, возможно, уже отработал свое и вернулся домой. Я вошел, и почти сразу зазвонил телефон.
24
Прозвище военных полицейских.
— Отдел личного состава — Дженкинс слушает.
— Говорит начальник тыла. Дайте майора Уидмерпула.
— Его нет в отделе, сэр.
В голосе полковника Педлара слышно возбуждение — неясно, радостное или сердитое.
— Придя из церкви, я не застал его, сэр.
— А помначмедслужбы был в церкви?
— Да, сэр.
Макфи сидел там несколькими рядами впереди меня.
— Его телефон молчит. Скажите дежурному на коммутаторе, пусть разыщет майора Уидмерпула и майора Макфи и пошлет их ко мне. И сами ко мне идите.
— Слушаю, сэр.
Когда я вошел, полковник Педлар шагал взад-вперед по своему кабинету.
— Велели разыскать Макфи?
— Да, сэр.
— Без врача нельзя приступать к делу. Случилось несчастье. Трагедия. Очень неприятная для нас вещь.
— Да, сэр?
— Капитан Бигз повесился в раздевалке для крикета.
— В той, что на стадионе, сэр?
— Да. От которой ключ теряли, — ответил Педлар, по-прежнему расхаживая взад-вперед. — Придется ждать врача и Уидмерпула, без них нельзя.
— Когда Бигза обнаружили, сэр?
— Сейчас вот — кто-то штатский пришел туда за скамейками и увидел.
Полковник Педлар остановился, постоял. Видимо, разговор принес ему некоторое облегчение. Зашагал опять.
— Ну, как вам новость сегодняшняя?
— Ужасно, сэр. Мы с Бигзом вместе…
— Я не про Бигза, — сказал Педлар. — Вы утром газету не читали? Радио не слушали? Германия вторглась в Россию.
И мгновенно, еще не успев и подумать о стратегическом значении этого события, я ощутил огромное, почти мистическое облегчение. Нахлынула внезапно уверенность, что теперь всё будет хорошо.