Полибий и его герои

— Что с тобой, милая Терция, — спросил он, — почему ты грустишь?

— Ах, папа, — ответила она, — Перса умер!

Тогда он крепче обнял девочку… А умер щенок по имени Перса» (Cic. Div. 103).

Полибий считал, что охота закаляет мужчину, и это в тысячу раз лучше, чем сутяжничать на Форуме. И он с радостью замечал, что его воспитанник, несмотря на хрупкое сложение, силен, ловок, вынослив, прекрасный наездник и неутомимый ходок.

Во время охоты он заметил еще одну черту Сципиона — его поразительное бесстрашие. Полибий вырос среди воинов и видал на своем веку немало храбрецов. Но такого отчаянного сорвиголову, как этот мальчик, видел впервые. От опасности он входил в раж и чрезвычайно напоминал Полибию очень породистого щенка. Грек, кстати, узнал, что это свойство его нового друга не раз повергало в полное отчаяние его несчастных родственников. Мальчика буквально несло на всякие безумства. Боевым крещением для него была битва при Пидне, когда римляне столкнулись с легендарной македонской фалангой, о которой мальчик столько читал у историков Александра. Бой кончился. Знойный день погас. Сошла ночь. Усталые и счастливые победители сидели у костров возле палаток, увитых плющом и лавром. Но Эмилий Павел «был в безутешном горе: из двух сыновей, служивших под его командой, бесследно исчез младший, которого он любил больше всех». Видели, как Сципион влетел в самую гущу боя, оставил далеко позади товарищей, потом они потеряли его из вида, и так он и не вернулся. Эмилий Павел чуть с ума не сошел. Весь лагерь повскакал с места. Замелькали факелы, все бросились в разные стороны на поиски. Долина звенела от крика:

— Сципион! Сципион!

Только горное эхо отвечало на этот призыв. Эмилий Павел провел ужасные часы. Вдруг поздно ночью, когда уже не оставалось никаких надежд, явился виновник переполоха, «весь в свежей крови врагов — словно породистый щенок, которого упоение битвой заводит иной раз слишком далеко» (Plut. Paul. 22). «Консул, увидев сына целым и невредимым, почувствовал наконец, что он рад своей победе» (Liv. XLIV, 44).

Но именно эта отчаянная смелость его питомца необычайно нравилась Полибию. «Ведь храбрость, — говорит он, — важнейшая добродетель гражданина чуть не во всяком государстве, особенно в Риме» (XXXII, 15,1; 9; ср.: Plut. Paul. 22).

И еще. Полибий гордился тем, что его названый сын чуждается грубых развлечений. Не интересуют его ни модные повара, ни дорогие кушанья, ни роскошная мебель, на которые тратят деньги его сверстники. Он очень хорошо заметил также, что этот чистый, гордый юноша бежит грязного разврата. Им всецело владели «влечение и любовь к прекрасному», говорит Полибий (XXXI, 24; XXXII, 11, 2–8).

Но в таком случае, какие же советы давал своему юному другу Полибий? Мы знаем только один. Не уходить с Форума раньше, чем он не приобретет дружбу кого-нибудь из сограждан (Plut. Reg. et imp. apophegm. Sc. Min. 2). Увы! Сципион на Форуме-то почти не появлялся. А когда он туда наведывался, то со скучающим видом выслушивал последние политические сплетни, а потом с увлечением начинал говорить о встречах с кабанами (Polyb. XXXII, 15, 9). Полибий думал, что это поднимает к нему уважение собеседников. Сильно сомневаюсь. Скорее, его слова воспринимались как новое чудачество. Чем бы все кончилось, неизвестно. Но вдруг произошли нежданные события, разом переменившие настроение Рима.

Случилось так, что в короткий срок у Сципиона умерли несколько близких родственников и он сделался наследником значительного состояния. В 162 г. скончалась Эмилия, вдова великого Сципиона, мать отца-усыновителя нашего Публия [36] и родная сестра Павла. Полибий знал эту даму и всегда смотрел на нее с глубоким интересом, ибо она «делила жизнь и счастье со Сципионом». Часто он глядел на нее, когда она вместе с другими знатными женщинами участвовала в религиозных процессиях. То были вовсе не скромные шествия закутанных в черное паломниц. Римлянки ехали на сверкающих колесницах, разодетые, как на бал. Недаром Плавт говорит, что женщины гуляют, надев на себя целые имения (Plaut. Epidic. 226). Полибий не раз любовался блестящим кортежем нарядных дам. Всех затмевала Эмилия. Она была словно королева. Она ослепляла грека великолепием своих выездов и драгоценностей. Эмилия, рассказывает он, «выступала с блеском и роскошью в праздничных шествиях женщин… Не говоря уже о роскоши одеяния и колесницы, за нею следовали в торжественных выходах корзины, кубки, и прочая жертвенная утварь, все или серебряные или золотые предметы» (Polyb. XXXII, 12, 3–5). Наследником всех этих сокровищ стал наш Сципион.

36

Сам усыновитель к тому времени уже умер.

Вскоре был какой-то праздник. Все женщины Рима ехали в торжественной процессии. Вдруг среди них явилась какая-то незнакомка в ослепительном уборе и на великолепной колеснице. Женщины в недоумении во все глаза глядели на таинственную Золушку. И вдруг они узнали ее!.. То была Папирия, мать Сципиона. Она жила бедно и уже очень давно не участвовала в праздничных выходах. Они разом поняли все. Сын подарил ей праздничный выезд Эмилии! Да, они теперь узнали и колесницу, и лошадей, и мулов, и драгоценности. В едином порыве женщины воздели руки к небу и молились, чтобы боги осыпали всеми возможными милостями этого необыкновенного сына. Их умиление и восхищение еще возросло, когда они узнали, что Публий не оставил себе ничего: все до последней чаши, до последнего кубка он подарил своей матери. Много дней все женское население Рима было в невероятном возбуждении. Завидев нового слушателя, дамы устремлялись к нему, окружали плотным кольцом и без умолку трещали об этом чудесном, милом, прелестном, добром, необыкновенном, удивительном, изумительном, божественном юноше. Полибий, выслушав в очередной раз этот волнующий рассказ, саркастически заметил:

— Женщины поистине неистощимы в похвалах своим любимцам (XXXII, 12).

От Эмилии остались еще деньги. Распорядиться ими должен был опять-таки Публий. Сципион Великий когда-то обещал дать своим двум дочерям по 50 талантов приданого. Обе вышли замуж после смерти отца. Оказалось, что денег таких нет, и решено было выплатить половину. Другую половину они должны были получить после смерти матери. По римским законам приданое полагалось выдавать в течение трех лет, по одной трети в год. Зятьями Сципиона были Тиберий Гракх и тот самый Назика, который оставил такие красочные воспоминания о битве при Пидне. И вот в конце года они пришли к банкиру и спросили, перевели ли уже их женам деньги. Банкир ответил, что давно перевели и они хоть сейчас могут получить по 25 талантов. Они очень удивились и сказали, что произошла ошибка: им положено только 8 и 1/3 таланта. Банкир возразил, что ошибки тут нет — таково распоряжение Публия Сципиона. Тогда они догадались, что неопытный юноша просто не знает законов, и немедленно отправились к нему. Здесь они «с родственным участием» стали говорить, что он дал им намного больше, чем нужно, и принялись подробно объяснять Сципиону закон о завещании. Он с улыбкой прервал их и сказал, что все это прекрасно знает, но считает, что букву закона надо соблюдать с посторонними, а с друзьями и родственниками лучше рассчитываться быстро и щедро. Полибий, по-видимому, наблюдал всю эту сцену, и она привела его в восторг. Он ликовал, видя, насколько его воспитанник превосходит всех великодушием и благородством. Даже эти два достойнейших человека, происходящих из лучших римских домов, показались ему рядом с ним просто мелочными (XXXII, 13).

Через два года умер Эмилий Павел. Сыновья, носившие его имя, скончались, и он разделил наследство поровну между Фабием и Сципионом. Тут Сципион «опять поступил благородно и замечательно». Он сказал, что и так очень богат, деньги ему абсолютно не нужны и отказался от своей доли в пользу брата. Теперь нужно было устроить похороны Эмилия. Тут Полибий с изумлением узнал, что похороны знатного римлянина стоят безумных денег. Я уж не говорю о роскошных погребальных носилках, о драгоценных пурпурных пеленах. Главное были поминки. Пригласить надо было весь Рим. Народу собиралось столько, что иной раз приходилось накрывать столы прямо на Форуме — ни один дом не мог вместить такую толпу. Надо ли говорить, что закуска и сервировка должны были быть достойны имени умершего. А на девятый день еще устраивались представления и игры, и, видимо, опять угощение. Некоторые разумные люди стремились несколько сократить эти бессмысленные расходы. Но только не сыновья Эмилия Павла. Отец их был человек широкий и щедрый. И они хотели устроить все широко и щедро. «Все издержки на празднество, если желали сделать его блестящим, превышали тридцать талантов», — говорит Полибий. Иными словами, на него должна была уйти половина наследства! Полибий был ошеломлен, но возражать не стал. Он уже понял, что попал к принцам крови и у них не те мерки, что у него. И закон, и обычай требовали, чтобы все это устраивал наследник. Но тут Публий решительно объявил, что берет на себя половину расходов.

Вскоре умерла мать, и драгоценности Эмилии снова вернулись к Сципиону. «Далекий от мысли брать назад то, что когда-то подарил», он отдал их сестрам, а заодно уж уступил им и всю свою долю материнского наследства, на которое они не имели никакого права (видимо, они вообще были от второго брака) [37] . Теперь уже сестры Сципиона появились среди дам в блестящих уборах Эмилии. И опять удивление, восторг, восхищение, толки. Опять римлянки волновались и говорили без умолку (Polyb. XXXII, 14, 1–9; 11; ср.: Cic. Pro Mur. 75–76; Liv. ер. 48).

37

Читатель может спросить, какое же наследство оставила Папирия, раз была так бедна? Но это не совсем верно. У нее почти не было наличных денег. Все ее состояние, как у всех римлян ее круга, заключалось в земле и имениях, которых могло быть даже несколько.

Так в самый короткий срок Сципион с удивительной легкостью и щедростью раздал три наследства, не оставив себе ни асса [38] . Все это произвело на римлян сильнейшее впечатление. Отныне все изменилось. Сципион приобрел в Риме «никем не оспариваемую славу благороднейшего человека» (XXXII, 14, 11). Ему простили все его чудачества, все безумства, им восхищались и позволили жить своей странной жизнью.

* * *

Читая этот рассказ Полибия, замечаешь удивительную вещь: грек поистине сделался членом семьи Сципиона. Он точно знает все имущественные дела Публия, подсчитывает все его расходы до последнего асса, читает завещание Сципиона Великого, присутствует при важнейших семейных советах, даже изучает ради своего воспитанника римские законы о завещании.

38

Всего, по расчетам Полибия, он раздал больше 60 талантов.

И уж конечно, ни о ком Полибий не рассказывает так подробно. Он с видимым наслаждением останавливается на каждой детали, на каждой мелочи. Если это и означает, что он всей душой полюбил своего названого сына, то тут все-таки была и другая причина. В своей жизни Полибий встречался со многими людьми — греками, римлянами, египтянами и жителями совсем уж экзотических стран. Но никогда не встречал он такого необыкновенного человека, как Сципион (XXXII, 16, 2–3). Он сравнивает его с прекрасной статуей, творением великого мастера, где важна каждая деталь (fr. 162).

И Полибий не был одинок. Прошло немного лет, и весь Рим, мало того — вся Италия были влюблены в младшего сына Эмилия Павла.

Но случилось это позднее.

Новая жизнь

Полибий теперь не разлучался со Сципионом. Они жили то в Риме, то на одной из вилл Публия — а у него, как у каждого знатного римлянина, их было несколько. Одна, например, находилась в сердце Лациума среди Альбанских гор, другая — на берегу моря. Полибий не был под стражей, никто за ним не следил, он мог ездить сколько угодно по Италии, даже выезжать за ее пределы. Только путь на родину был ему закрыт. И не он один так жил. Однажды он охотился на кабанов возле Цирцей, приморского городка Лациума. И повстречал какого-то охотника с блестящей свитой и великолепными собаками. Оказалось, что это сирийский царевич, тоже заложник. Жил он в роскошном доме на склоне Палатина, построенном на казенный счет (Asc. ad Cic. in Pis. LII, 1190). Его тоже не охраняли, и никто за ним не следил (XXXI, 22, 3).