Полис подонков

– Мне просто некуда было податься, – опустив книзу голову и приготовившись терпеть жестокие муки, проговорил беспечный, потерявший всякий интерес к этой жизни, мужчина, одновременно утирая с лица кровь, струившуюся из носа, сломанного сразу же, после первого удара ногой, – как я уже и сказал – последние пять, может быть даже семь, лет я не имею ни родных, ни каких-то более или менее приличных знакомых…

– Хорошо, – проговорил неизвестный, взявший на себя обязанность быть судьей этого потерянного для общества человека, – я все понял и принимаю решение: приговорить «помойного» бомжа к смертной казни через закапыванье живьем, или попросту быть похороненным заживо! – и обращаясь уже к обреченному. – Полезай в этой гроб! Он, как ты понимаешь, приготовлен специально тебе, именно он тебя выбрал и сопроводил до места захоронения.

В этот момент, словно повинуясь какому-то страшному приказанию, крышка необычного устройства стала приподниматься, оголяя оббитую белой материей пустоту, из которой тем не менее лилась непрекращающаяся похоронная музыка, а показавшееся потусторонним дымное дуновение лишь более увеличилось, резко взметнув кверху словно пары клубящегося тумана, зеленовато-голубоватое свечение же сделалось только ярче.

– Нет, – запротестовал приговоренный к жесткой смерти мужчина, – я не полезу… нет такого закона… вы – в конце-то концов! – не имеете права…

Он уже прекрасно понял, что стал заложником какого-то жуткого, больше сказать, кошмарного наваждения, заставившего его, под действием непомерного страха конечно, самого прибыть на выбранное какой-то неведомой силой место для его жуткого умерщвления. В тот же момент стоявший перед ним незнакомец, наполняя свой голос злобными, какими-то даже «стальными», нотками, выкрикнул:

– Отлично! Ты сам избрал свою участь!

После этих слов, словно по чьей-то негласной команде, на него посыпались нескончаемые, однако и не причиняющие достаточно сильной боли удары, дающие полное основание полагать, что пытка эта, возможно, очень затянется, скорее всего, будет мучительной и, без сомнения, закончится смертью. Невольному страдальцу не оставалось ничего иного, как терпеть непрекращающиеся болевые воздействия, постепенно превращающие его некогда сильное, а теперь практически полностью высохшее туловище в один сплошной, болезнетворный синяк. Кто его бил и в каком количестве – сказать было трудно, отчетливо ощущалось лишь то, что изверги основательно знают свое страшное «дело», «придавая» кожному покрову тела один иссиня-черный оттенок, не затрагивая при этом внутренних органов. Удары наносились методично и в основном твердыми, тупыми предметами, больше всего похожими на солдатские ботинки либо полицейские «берцы», как известно, отличающиеся своим внушительным весом и ударно-поражающей силой. Однако это могло быть и не так, но уж очень сильно было похоже.

Терзаемый бомж от каждого тычкового воздействия только покряхтывал, перемежаясь страдальческими стенаниями, будучи не властен, да попросту и не отваживаясь, оказать хоть какое-то значимое сопротивление силам, явно находящимся за гранью его давно померкшего понимания, высушенного пагубным влиянием алкогольных напитков. Минут через пятнадцать непрекращающейся ни на секунду бойни это, и без того утратившее всякий человеческий облик, «подобие» своим лицом стало похоже на страшного гуманоида, ну, или в лучшем случае на перезревшую, начинающую гниение тыкву. Физиономия сплошь покрывалась синюшными гематомами, некоторые из которых, наполнившись излишней кровью, чернея лопали, придавая и так отталкивающей поверхности еще и зловещий кровавый оттенок. Что касается остального тела, то, если бы кому-нибудь пришла в голову мысль снять с него давно нестиранные, пропахшие смрадом и вонью, шмотки, они бы смогли увидеть мало чем отличавшуюся картину, представленную одной синюшной, по всей площади кровоточащей, раны.

– Все! – раздался похожий на замогильный глас, взявший на себя труд вести все словестные речи. – Хватит! А то еще сдохнет, а этого допустить мы не можем, ведь, если кто помнит, он приговорен нашим судилищем «быть похороненным заживо», – и уже обращая вопрос к измученному жизнью и терзателями мужчине, – ну что, «бомжара», сам «обживешься» в своем последнем пристанище или тебе еще необходимо добавить стимулирующих мотивов? Как ты, думаю, понял – мы это сможем делать до бесконечности, и без обеденных перерывов.

На опущенном самой жизнью человеке не оставалось к этому времени свободного, не источающего боль, места, а главное, его мозг отказывался выдавать сколько-нибудь здравомыслящие, наполненные логикой, мысли. Единственное, что в этот момент занимало его измочаленную, в силу его образа существования, давно уже бестолковую голову так это: как ему побыстрее избавиться от изливавшихся на него сплошным потоком страданий и мучительных ощущений? Не переставая кряхтеть и отплевываться бурого цвета пенящейся жидкостью, получающей подобный окрас внутри его рта, где кровь, вытекающая из разбитых десен и слизистой оболочки, активно смешивалась со слюнями и выбиваемым из легких, желудка и печени соком, приговоренный к жуткой смерти отброс современного общества послушно поплелся в сторону приготовленного ему страшного гроба, где, приблизившись, постоял, словно бы находясь в каких-то раздумьях, и, встряхнув всклокоченной головой, пропитанной липкой кровью и крайне соленым потом, опустился на свое последнее ложе, где сложив на груди перебитые руки, приготовился принять свою невероятно жуткую участь.

Лишь только он закрыл свои, справедливости ради сказать, и без того заплывшие очи, справедливо рассудив, что будет лучше не видеть того, что уготовано ему дальше, как тут же крышка гроба самопроизвольно, словно с помощью чьей-то неведомой силы, медленно опустилась на уготованное ей место, одновременно плотным прикосновением к корпусу прекращая подачу наружу зловещего света и потустороннего дуновения, в том числе и значительно снижая звук издаваемой похоронной мелодии. Единственное, перед тем как верхняя и нижняя часть полностью между собой коснулись, изнутри донесся чуть слышный, между прочим, даже несмотря на все перенесенные муки, наполненный иронией, возглас: «Хоть умирать будет нескучно – под музыку и… с музыкой», после чего просвет исчез, а едва лишь произошло касание, сразу же стали сами собой закручиваться винты, предусмотренные для надежного крепления крышки и основания. Как это не покажется странным, но заворачивались они без чье-либо помощи, будто подверженные некому мистическому воздействию. Затем это ужасающее устройство отъехало немного назад, увеличивая расстояние между собой и зияющей впереди ямой, а достигнув необходимого расстояния, ненадолго остановилось, постояло минуту на месте, как будто давая остальным участникам действа возможность проститься с готовящимся усопнуть, но пока еще живым человеком, после чего, сделав непроизвольную пробуксовку, постепенно набирая нужную скорость, устремилось в сторону пугающей пустоты, имеющей размер по периметру один на два метра. Любому здравомыслящему человеку показалось бы удивительным, но самопроизвольно передвигающийся гроб сумел разогнаться как раз для того, чтобы без каких-либо огрехов рухнуть в уготованную покойнику яму. С этой секунды даже самому закоренелому скептику становилось бы ясно, что надежды на чудесное избавление в этом случае, уж точно, не будет.

На следующий день, после этих чудовищных, да что там говорить, просто ужасных событий, на погосте были обнаружены измельченные человеческие останки и расщепленные части гроба, а недалеко от городского кладбища, расположенного в юго-восточной части игорного мегаполиса, был обнаружен расчлененный труп молодого, восемнадцатилетнего парня, своими частями уложенный в два объемных, шестидесятилитровых пакета, предназначенных для хранения мусора, где обрубок туловища находился в одном, а голова, руки и ноги, разделенные вплоть до фаланг пальцев, соответственно, были в другом.

Глава I. Предательство

Тремя годами ранее где-то на северо-востоке Москвы, в одном из самых благоустроенных, так называемых комфортных, быстрорастущих районов…

– Мне нужно платить наш, между прочим, общий кредит за машину, – твердил спокойно супруг, отвечая кричащей на него женщине, требующей непременно передать ей довольно крупную сумму денег, – у нас же с тобой как бы заключен договор, что долги погашаю я – все остальное берешь на себя ты.

– Нет, так не пойдет! – не унималась жена, продолжая провоцировать спорящего с ней человека на открытый конфликт и ничуть, кстати, этого не скрывая. – Ты мужик или одно только название?! Какой нормальный мужчина будет спрашивать финансы со своей красивой супруги?! Я выходила за тебя замуж совсем не за этим, и короче – я рождена не для того, чтобы работать!

Что же предшествовало такому странному поведению и что же это за совсем недружная по отношению друг к другу семья?..

Старший участковый уполномоченный Аронов Павел Борисович прибыл в Москву более восемнадцати лет назад, где, имея за плечами уже оконченное высшее образование и службу в Российской Армии, сразу же был принят на службу в полицию. Постепенно двигаясь от должности к должности и получая надлежащее обучение, он смог добиться максимума, какой давался обыкновенному, провинциальному жителю, прибывшему покорять столицу, – звание майора и чин старшего офицера, единственной своей привилегией дающий право на бесплатные похороны и сопутствующий им памятник. Продвинуться дальше не получалось, во-первых, из-за категоричного нежелания руководства естественно, а во всех последующих, в силу других, не менее значимых, обстоятельств. Так получилось, что ему, если так можно выразиться, повезло жениться на невероятно красивой и до такой же степени распутной женщине, которая периодически устраивала своему мужу в высшей степени неприятнейшие сюрпризы, с помощью коих тот постоянно оказывался в очень сомнительных ситуациях, с большим трудом – только принимая во внимание его боевые заслуги в горячих точках страны и безупречный послужной список – умудряясь оставаться на службе и сохранять выгодный во всех отношениях общественный статус. Если касаться внешности этого человека, то он только что достиг сорокатрехлетнего возраста и своим внешним видом вполне соответствовал этому возрасту, а именно: имея средний рост обладал статной и в то же время коренастой фигурой, лучше даже сказать, атлетически развитой; широкоскулое и одновременно несколько продолговатое лицо выделялось голубыми глазами, прямым, аристократическим носом и гладкой, ухоженной кожей смуглого цвета, где по выражению можно было судить о целеустремленном, но в меру амбициозном характере, не исключающем, однако, суровой серьезности и отчаянной твердости, прекрасно сочетавшиеся с некоторой мягкотелой добросердечностью; широкие, тонкие губы, вдернутые верхней чуть кверху, скрывались за густыми светлыми, чуть в «рыжину», усами, отлично сочетавшимися с такого же оттенка волосами, уложенными короткой стрижкой в боковую прическу; уши были плотно прижаты к гладкому округлому черепу. В силу своих должностных обязанностей, полицейскому зачастую приходилось появляться на людях в форменном обмундировании, оборудованном всеми соответствующими его чину регалиями, или знаками отличия – если все же говорить по-простому.

Как уже сказано, женат он был на женщине необычайно легкого поведения, бывшей моложе его на целый десяток лет. Аронова Лидия Викторовна в свои тридцать три года не выглядела уже той неотразимой красоткой, какой была еще, скажем, лет эдак восемь назад, но тем не менее, обладая какой-то магнетической энергетикой, продолжала «приковывать» к себе любого, на ком только мог остановиться ее умышленный выбор. Она не выделялась высоким ростом, и даже едва ли доходила до среднего, вместе с тем лишь слегка располневшее тело продолжало сохранять прежние формы и выглядело довольно эффектно, ну, а недостаток высоты легко компенсировался неотъемлемой частью ее гардероба – высокими каблуками. В остальном же, если коснуться ее очертаний, в первую очередь можно выделить следующее: круглое, лишь чуть-чуть вытянутое книзу личико имело невероятно гладкую, светлую кожу с приданным ей слегка смуглым оттенком, достигнутым посредством посещения исключительно элитных соляриев; карие, чуть с зеленным оттенком, глазки немного косили словно у ведьмы и искрили не отпускающим с детских лет озорством и в то же время крайне продуманной хитростью, не подчеркивающей тем не менее значительного ума либо выдающегося рассудка; носик был небольшой, без малейших изъянов, и переходил в слегка пухлые, вдернутые кверху, как бы капризные губки, отличавшиеся ярким алым оттенком; чуть оттопыренные ушки удачно скрывались за длинными волосами темно-русого цвета, но вместе с тем отливающими рыжим оттенком, волнистыми от природы; одеваться она предпочитала в короткие обтягивающие платья, дающие возможность выставлять напоказ роскошные груди, с четвертым размером бюстгальтера и прямые стройные ноги. По характеру она была женщиной своенравной, не в меру амбициозной, исключительно упрямой и крайне жестокой, хотя последнюю черту умело скрывала за видимым дружелюбием.