Политическая наука №3 / 2013. Между империей и современным государством: Трансформация политического порядка на постимперских пространствах

Итак, империя по своему социологическому понятию – это сначала фон и смысловой горизонт. Определение большого пространства как пространства Империи, «пространства закона» есть, конечно, определение политическое. Закон, будь то «дух» или «буква», становится действительностью лишь через осуществляющую его власть (43). Реальный пространственный предел этой власти – фактическая граница империи, а степень универсализма имперской идеи – ее идеальная граница. Сочетание потенциала экспансии с имперской идеей образует идеальную границу империи, ее orbis terrarum, круг земель. Величина пространства внутри империи отчасти подобна обобщенности нормы: без достаточной абстрактности нет надлежащего охвата, без последующей спецификации применительно к более ограниченной категории участников взаимодействия норма лишена инструктивной силы. Внутри огромного имперского пространства неизбежно многообразие, чем бы оно ни выражалось: национальными, региональными, историческими или иными особенностями. Можно предположить, что цепочки коммуникаций, общий горизонт которых бесконечно далекая (пусть даже и географически близкая) граница империи, столь же мало связаны между собой, как и любые действия, если общая норма в неспецифицированном виде рассредоточивается на большие массы. Пространственная респецификация есть соопределение мотивационной силы, инструктивного эффекта смысла, функционирующего в коммуникации. А имперский пространственный горизонт сопреломляет укорененный в трансцендентном универсализм господствующей имперской религии (поскольку таковая существует, и поскольку она действительно в трансцендентном укоренена; чисто исторически так бывает часто, но все-таки не всегда). Все это относится к реальности империи, но только не следует забывать, что она – повторим еще раз – также и фон, и смысловой горизонт.

4.3. Имперские элиты

Теперь нам уже легче ввести те понятия, которые часто используются при анализе империй. В первую очередь, речь идет об элитах (политическая элита – это преимущественно та самая относительно обособленная политическая система, о которой говорит Айзенштадт). Элитная коммуникация – один из характернейших случаев тематизации империи. Элита делает империю темой своей коммуникации. Это означает, что империя может быть предметом обсуждения, сообщения, действия как: a) имперская идея, чистый смысл, безотносительно к своей реализации и даже реализуемости и b) властная и управленческая структура в полноте своей реальности (то, что позволяет нестрого говорить об империи также и как о государстве).

Элита, таким образом, сама конституируется через эту коммуникацию как группа или, точнее, как система. Но поскольку имперский смысл – это смысл пространственный, то при его тематизации возникают любопытные интерференции. Ведь элита – как система коммуникации, предполагающая известную взаимодостижимость ее участников, – имеет особое пространственное размещение, свой специфический locus социального взаимодействия. Тематизация имперского горизонта происходит в более узком горизонте, различном для различно размещенных и по-разному сочетающих горизонт империи с горизонтом своего специфического пространственного размещения групп и особым выстраиванием «сценической ситуации» (44). А отсюда вытекают не только различение имперской элиты на центральную и периферийную, но и различные модусы самотематизации периферийной элиты. Центральная элита обычно без затруднений справляется с парадоксом, суть которого в том, что отдельная группа отождествляет себя со всеобщим. Этому способствует господство иерархической модели дифференциации общества. Периферийные элиты могут либо отождествлять себя полностью с империей, либо, напротив, отчетливо тематизировать свою особость и особость своей обозримой социальной области. Империя устойчива, покуда гармонизированы отношения центральной и периферийной элит и периферийные элиты балансируют между этими крайними возможностями (45).

5. Империи как системы

Теперь мы можем перейти к более содержательным высказываниям об империях. В рамках одной статьи будет достаточно лишь очертить направления возможных исследований, не претендуя на сколько-нибудь подробный анализ.

Одной из наиболее известных концепций в современной социологии, где понятие империи используется достаточно широко, является теория развития современной мировой системы И. Уоллерстейна. Подход Уоллерстейна вкратце таков.

В конце XV – начале XV в. в Европе возникло мировое хозяйство (world-economy). Эта система не была империей, но занимала столь же большое пространство и, кроме того, имела некоторые другие, общие с большой империей черты. Строго говоря, мировое хозяйство не есть современное (в смысле Нового времени) изобретение. Мировые хозяйства бывали и прежде, однако они превращались в империи. Таковы Китай, Персия, Рим. Возможно, что и современный мир идет в этом направлении, хотя и методы современного капитализма, и научно-технические достижения позволяют современному мировому хозяйству процветать и расширяться, не образуя единой политической структуры (46).

Итак, мировое хозяйство и империя – это два типа социальных систем. Все иные системы, будь то племя, сообщество, национальное государство, так сказать, не совсем полноценны, ибо они необходимым образом включены в более широкие связи. Однако с самого начала выясняется, что империи к тому времени, о котором идет речь в книге Уоллерстейна, как бы уже не было, а мирового хозяйства не было еще. «Западноевропейский феодализм вырос из дезинтеграции империи, дезинтеграции, которая никогда не была полной фактически (in reality) или даже de jure. Миф о Римской Империи все еще обеспечивал определенную культурную и даже юридическую (legal) сцепленность этого региона. Христианский мир (Christianity) служил той совокупностью параметров, в которых совершалось социальное действие. Феодальная Европа была “цивилизацией”, но не мировой системой» (47).

Именно здесь хорошо видно, сколь коварным оказывается предлагаемый Айзенштадтом подход. Ведь Уоллерстейн начинает свои рассуждения именно с того определения империи, которое дано Айзенштадтом в «Международной энциклопедии социальных наук» и приведено у нас выше в завершающей части предшествующего раздела. Получается, что продолжительное время существовал некий вид социальности, который вообще не ухватывается схематизмом понятий «империя» / «мировое хозяйство». Для «цивилизации» здесь места нет, во всяком случае, как тип социальной системы она не определяется. Между тем само историческое исследование заставляет Уоллерстейна в конце книги подтвердить важные теоретические положения.

Если системы суть нечто вполне реальное, то это значит, что их внешние связи не ставят под сомнение независимость внутренних. А это возможно лишь в двух случаях. Либо мы имеем дело с крошечными автономными хозяйствами, не включенными ни в какую систему зависимостей, либо с мировыми системами. И «до сих пор существовали лишь две разновидности таких мировых систем: мировые империи, в которых имеется одна-единственная политическая система на большую часть региона, как бы ни мала была степень ее эффективного контроля; и те системы, в которых над всем или фактически всем пространством не царит такая одна-единственная политическая система» (48).

Конечно, невозможно доказывать, будто с исчезновением реальной имперской власти над большим пространством и, скажем, превращением императора в символическую фигуру политическая система империи продолжает существовать. Но проблема окажется куда проще, если разделить имперский смысл и фактическую политическую власть, как это сделали мы в предыдущем разделе статьи. Историк и социолог, как показывает пример Уоллерстейна, действительно имеет дело с континуальностью империи. Все высказывания Уоллерстейна, которые мы привели, приобретают куда большую когерентность, если мы свяжем их этой методически единой точкой зрения. Не забудем отметить еще один важный пункт. Уоллерстейн как исследователь находится в мировом хозяйстве, которое лишено важнейших черт империи. В том числе и той, что на всем этом пространстве империя никогда осуществлена не была и даже как миф, как правило, не мыслилась. Идеи мировой империи, поскольку они залегают в традиционных слоях культуры, связаны с более ранними географическими представлениями, а то, что связано с современной географией, в основном, лежит на периферии современной культуры (и это уже совершенно отдельная проблема). Уоллерстейн наблюдает империи извне, располагаясь как наблюдатель в мировом хозяйстве (пространственное различение) и в перспективе его исторического развертывания (диахроническое различение: империя как прошлое).

Теперь посмотрим, как работает с понятием империи другой исследователь, немецкий социолог В. Бюль. Сошлемся на его книгу «Конец советско-американской гегемонии» (49). Привлекая формулировки Ю. Гальтунга (50), Бюль говорит, что империя структурно определяется отношениями господства между национальной элитой в центре группы государств и рядом национальных элит на периферии при далеко заходящей гармонии интересов между центром центральной нации и центром периферийной нации. Решающий признак империи – плацдармы, образованные имперской элитой в периферийных нациях. Решающая функция – перенесение на периферийные нации сверхпропорциональных расходов по поддержанию господства. Империя и империализм – не одно и то же. Пока имперский порядок дает хотя бы нескольким нациям дополнительные импульсы для развития, говорить об империализме нельзя, равно как и в тех случаях, когда имперская власть принимает на себя основные расходы по осуществлению господства (при этом расходы других наций могут быть все равно сверхпропорциональными).

С 1948 г., полагает Бюль, т.е. с момента насильственного установления коммунистической власти в Чехословакии, политика СССР все сильнее приобретает империалистические черты. Империалистическая политика влечет за собой ряд деформаций. Первая и главная из них – «экстернализация», т.е. поворот к преимущественно внешней политике, безусловном, бесполезном и бесцельном увеличении международного пространства влияния. Самая примитивная форма этой экстернализации – «территориализация» политики. Большая территория может означать и значительную мощь, и непосильное бремя. В современных условиях издержки территориальной экспансии превышают выгоды. Конечно, для национального государства большая территория может представлять известный интерес. Но при политическом руководстве международным альянсом дело обстоит иначе. Немало империй погибло именно из-за их непомерной величины. «Если в многонациональном государстве центральная нация оказывается в демографическом меньшинстве, если большая часть сельскохозяйственной продукции пропадает в ходе транспортировки и при хранении, если большие регионы могут быть лишь плохо обеспечены необходимыми предметами потребления, если развиваются сознающие себя таковыми региональные культуры со своим собственным литературным языком, самостоятельными традициями и независимыми социальными организациями и т.п., тогда – сравнительно со способностью правительства к социальной организации – империя уже явно стала слишком велика. В случае с Советским Союзом именно так, очевидно, и обстоит дело» (51).

Главная дилемма империи, по Бюлю, – это дилемма «контроля и кооптации». Эффективное имперское руководство может быть только косвенным, при более или менее добровольном соучастии в исполнении господства со стороны тех, кто ему подчинен. Это возможно, только если местные элиты предпочитают подчинение самостоятельности, что, в свою очередь, предполагает их постоянную кооптацию в центральную элиту. Местную элиту нельзя просто угнетать – она восстанет при первом же удобном случае. Ее нельзя просто покупать – она потеряет всякое доверие со стороны своего народа. Если же она регулярно кооптируется в состав центральной элиты, то у нее появляется и компетенция, и легитимность, чтобы ставить свои собственные требования в духе своих собственных, региональных интересов. Проблема СССР состоит в том, что в нем нет такого народа, который бы составлял его ядро, хотя центральная номенклатура и является русской. Тонкий слой номенклатурной элиты – это все, что удерживает империю СССР и во внешнем отношении, и внутри. Но интересы центральной и периферийных элит уже далеко не тождественны. Внутренние части империи все больше начинают идентифицировать себя с внешними, не усматривая необходимости в том, чтобы сообщаться между собой или другими странами только через центр. А исчезновение политической поддержки в непосредственном окружении Советского Союза делает положение империи критическим. Однако основополагающие изменения могут стать только результатом тяжелых кризисов.