Политические портреты. Л. Брежнев, Ю. Андропов
Шрифт:
В июне специальным решением Национального собрания, во главе которого стоял Й. Смрковский, была отменена цензура. Мы уже говорили об этом. Фактически она не существовала еще с марта, но теперь в стране вводилась почти полная свобода печати. Советское посольство в Праге тщательно коллекционировало статьи и карикатуры, которые рассматривались как антисоветские и антикоммунистические, все эти подборки отправлялись в Москву. Немало имелось карикатур на Брежнева и Косыгина. Так, например, когда в Прагу приехал Косыгин, «Литерарни листы» изобразила Косыгина в виде большого волка, а Дубчека в виде девочки в красной шапочке. Подпись гласила: «Вот и кончилась твоя сказочка, Красная Шапочка».
В июле 1968 года советская печать продолжала полемику с рядом чехословацких деятелей, иногда полностью публикуя возражения оппонентов. Однако тон и характер статей в нашей печати становились все более резкими и даже угрожающими. В конце месяца, находясь у брата в Обнинске, я с удивлением
Главным событием в жизни ЧССР в июле стал манифест «Две тысячи слов», опубликованный в нескольких газетах и подписанный 70 представителями интеллигенции, среди которых было много членов партии, а также известных всей стране писателей, художников, композиторов, путешественников, спортсменов. Цель манифеста состояла в том, чтобы ускорить демократизацию страны и оказать давление на партийное руководство. Он отражал мнение большей части творческой интеллигенции страны, и поэтому с этим документом нельзя было не считаться. Сколь ни резкой была в нем критика в адрес КПЧ, в основном она была справедливой.
В целом это был правдивый и искренний документ, в котором содержались многие из требований и положений «Программы действий КПЧ». Однако в тех условиях, в которых находилась в июле 1968 года Чехословакия, публикация манифеста не являлась разумным решением, так как его немедленно использовали в своих целях консервативные силы и в самой Чехословакии, и за ее пределами. Они объявили «Две тысячи слов» контрреволюционным документом, в котором якобы содержится призыв к свержению коммунистического правительства в ЧССР и уничтожению всех завоеваний социализма. Авторы манифеста не учитывали, что программа действий КПЧ еще не выполнена и никакая параллельная и «более радикальная» программа действий не сможет помочь – просто необходимо время. Кроме того, в Манифесте слишком драматизировалось положение в ЧССР, что тоже было неразумно. В стране уже существовала свобода печати, и каждая группа людей могла и имела право высказывать свою точку зрения. Поэтому манифест, составленный М. Вацуликом, следовало также обсудить и подвергнуть критике. Именно так и поступило руководство КПЧ. Оно резко раскритиковало «Две тысячи слов». Президиум ЦК КПЧ оценил данный документ как анархический, призывающий к непозволительным и незаконным действиям – забастовкам, бойкоту и т. д. Осудило этот манифест и Национальное собрание. Казалось бы, этого было достаточно.
Однако в печати СССР «Две тысячи слов» вызвали приступ хорошо оркестрованной политической истерии. Читатели «Правды» или «Литературной газеты» могли подумать, что враги социализма в ЧССР уже не только «рвутся к власти», но и близки к осуществлению своих целей. Все люди, подписавшие «Две тысячи слов», объявлялись контрреволюционерами, реакционерами, «подрывными элементами», а ведь под манифестом стояли подписи людей, которых хорошо знала и уважала вся Чехословакия.
Хотя военная акция против ЧССР и была уже подготовлена, Брежнев продолжал испытывать неуверенность и колебался. Сомнения на этот счет высказывал и Косыгин. Однако наиболее жесткую линию проводили такие члены Политбюро, как Шелест и Мазуров, а также многие влиятельные члены ЦК КПСС. «Если понадобится, то мы и Дубчека расстреляем», – сказал в беседе с академиком А. Д. Сахаровым министр среднего машиностроения Е. П. Славский. Он явно намекал на судьбу Имре Надя, расстрелянного после подавления восстания в Венгрии. Академик Сахаров продолжал еще работать на ответственном посту в этом министерстве и хотел поделиться своими сомнениями и опасениями с министром.
В такой ситуации КПЧ выступила с инициативой начать двухсторонние переговоры. Отказаться от таких переговоров было трудно, и Брежнев согласился. Вначале было предложено провести их на советской территории, что не устраивало КПЧ, потом – на территории Чехословакии, что не устраивало КПСС. Было решено организовать встречу в пограничном местечке Чиерне-над-Тиссой, причем во встрече должны были участвовать полные составы Политбюро ЦК КПСС и Президиума ЦК КПЧ. В промежутках между заседаниями советская делегация могла отдыхать на советской территории, а чехословацкая – на словацкой. В коммюнике об этой встрече, которая продолжалась пять дней – с 28 июля по 1 августа 1968 года, говорилось, что между Президиумом ЦК КПЧ и Политбюро ЦК КПСС «состоялся широкий товарищеский обмен мнениями по вопросам, интересующим обе стороны». Согласно коммюнике, встреча происходила «в обстановке полной откровенности и взаимопонимания и была направлена на поиски путей дальнейшего развития и укрепления традиционных дружеских отношений между нашими народами и партиями». Но, как стало известно позднее от чехословацких
участников, переговоры в Чиерне-над-Тиссой шли в атмосфере жестокой полемики и даже угроз. Одно из совещаний было прервано, так как член Политбюро и Первый секретарь ЦК КП Украины П. Е. Шелест выступил с ничем не обоснованными нападками на руководство КПЧ. После выступления Шелеста вся чехословацкая делегация покинула Чиерну и вернулась на заседания лишь после того, как советские участники встречи принесли свои извинения. В самый последний день заседаний во время личной встречи между Брежневым и Дубчеком было решено продолжить переговоры, но уже с представителями других коммунистических партий. Встреча была назначена на 3 августа в Братиславе. У чешских и словацких руководителей сложилось впечатление, что Брежнев действительно хочет мирного разрешения возникшего конфликта.Братиславская встреча продолжалась три дня и завершилась подписанием заявления, в котором говорилось о «творческом решении» каждой партией проблем социалистического развития, «дальнейшем развитии социалистической демократии», а также «об уважении суверенитета и национальной независимости всех социалистических стран». Это заявление подписали также Ульбрихт и Гомулка, которые еще за несколько дней до этого решительно требовали погасить «очаг ревизионистской заразы» в ЧССР и грозили в противном случае снять с себя ответственность за положение в ГДР и ПНР.
После Братиславы многие люди и в СССР, и в ЧССР вздохнули с облегчением. Казалось, что кризис миновал. Все западноевропейские компартии также приветствовали заявление шести компартий (включая БКП и ВСРП).
Август – время отпусков для советских руководителей. Л. И. Брежнев был болен еще во время встречи в Чиерне-над-Тиссой и не мог поэтому участвовать в некоторых заседаниях. Теперь, после Братиславы, Брежнев сразу же отправился в Крым на отдых и лечение. Выехал на лечение и Косыгин. В такие дни общее руководство страной и партией поручается одному из членов Политбюро. По некоторым признакам в Москве стало известно, что эти обязанности в середине августа исполнял П. Е. Шелест.
Только десять дней прошли в Москве и в Праге спокойно. Вероятно, 15 или 16 августа я узнал, что Брежнев и Косыгин возвратились в Москву, прервав свой отпуск. Затем начали поступать сведения, что в Москве происходит то ли секретный Пленум ЦК, то ли расширенное заседание Политбюро с участием некоторых членов ЦК КПСС и видных военных лидеров. Эти сообщения косвенно подтвердились тем фактом, что в советской печати, которая с 5 по 15 августа заметно смягчила тон своих статей о положении в Чехословакии, неожиданно началась новая античехословацкая кампания. И «Правда», и «Известия», и «Литературная газета» снова начали публиковать тенденциозные, а то и просто клеветнические материалы о «разгуле реакции» в Чехословакии.
Что же случилось за эти десять дней? Это остается неясным до сих пор. Во всяком случае в Чехословакии не произошло никаких изменений, которые требовали бы иных оценок и решений, чем только что принятые в Братиславе. Ничего существенного не произошло за это время и в СССР. Никаких новых, а тем более провокационных шагов не предпринимали и страны Запада. Тем не менее вся ситуация вокруг Чехословакии заметно ухудшилась.
Можно предположить, что изменение позиции СССР было вызвано новой расстановкой политических сил в руководстве СССР. К советским лидерам, придерживающимся наиболее жесткой политики, относили Шелеста, Полянского, Мазурова, Кириленко и Пельше, из секретарей ЦК – Устинова, Катушева и Демичева, а также почти всех маршалов – членов ЦК. В качестве повода для созыва чрезвычайного заседания Политбюро или даже Пленума ЦК КПСС они избрали какое-то новое «обобщенное» послание из советского посольства в ЧССР, составленное все теми же Червоненко и Удальцовым. Кроме того в ЦК КПСС поступило письмо-обращение от членов ЦК КПЧ – противников Дубчека и его реформ. Эти люди имели все основания бояться, что на сентябрьском съезде КПЧ они будут исключены из состава ЦК. Свое политическое поражение они представляли как поражение социализма в Чехословакии и, извращая ситуацию в стране, призывали СССР к военному вмешательству, так как могли остаться у власти, лишь опираясь на советские штыки. В Москве с 17 по 20 августа непрерывно происходили заседания и совещания на самых высоких уровнях, и это обстоятельство не предвещало ничего хорошего. Мысль о вторжении витала в воздухе.
Вечером 20 августа я был в гостях у известного режиссера М. И. Ромма. Мы говорили только о Чехословакии. Ромм ждал вторжения. Я говорил ему, что это решение было бы настолько губительным и позорным, что я все же надеюсь на мирное разрешение конфликта. К сожалению, очень скоро выяснилось, что прав оказался именно Ромм.
Рано утром 21 августа Москва узнала из сообщений радио о вступлении советских войск, а также воинских подразделений Польши, Болгарии, ГДР и Венгрии на территорию Чехословакии. В сообщении ТАСС говорилось, что эта акция предпринята «по просьбе партийных и государственных деятелей ЧССР». Не было, однако, сказано, что это за «деятели» и какое они имеют право обращаться с просьбой об оккупации собственной страны.