Полное собрание сочинений в 10 томах. Том 8. Письма

В веках один лишь умер Бог,

Один лишь свой позволил бок

Пронзить в ночи копью солдата.

Бог и бок — это вульгарность, Вашей поэзии несвойственная. Надеюсь, Вы ее устраните.

Не слишком ли много ассонансов в Вашем переводе? А ведь «Сфинкс» — вещь строгая, средневековая.

В сонетах я бы оспаривал только одну строчку — шестую строчку в сонете «Могила Шелли» («В безмолвии вон той, из пирамид...». Вон той — это фривольный жест, сонету неподобающий).

Переводом «Сфинкса» мы начнем том сочинений Оскара Уайльда.

Я все лето был болен, но теперь поправился и, знаете, чем занялся — книгой о Уоте Уитмэне. Я давно готовлю этот толстейший том. В нем будут: большая историко-литературная статья, новые переводы избранных стихотворений, отзывы европейской критики о Уоте Уитмэне и тысячи примечаний. Мне хотелось услышать ваше мнение о переводах стихов. Давайте условимся осенью, где и как встретимся. Ах, если бы мне получать Аполлон! Я совсем ото всего отстал за время недуга.

Ваш Чуковский.

Зимою и осенью мой адрес тот же — Куокалла, К. И. Чуковскому.

26. От А. И. Тинякова

Петербург. 1-го октября 1912 г.

Глубокоуважаемый Николай Степанович,

позвольте мне предложить Вашему вниманию первую книгу моих стихов и сказать несколько слов о том, с какими мыслями и чувствами я предлагаю ее Вам.

Уже давно, — познакомившись с Вашими отдельными стихотворениями в журналах, — я начал думать о Вас как о поэте, дающем огромные обещания.

Теперь же, — после «Чужого неба», — я непоколебимо исповедую, что в области поэзии Вы самый крупный и серьезный поэт из всех русских поэтов, рожденных в 80-е гг., что для нашего поколения Вы — то же, что В. Брюсов для поколения предыдущего. Нечего и говорить, что, читая Ваши произведения, я могу только горячо радоваться за свое поколение, а к Вам, как к нашему «патенту на благородство», относиться с величайшим уважением и благодарностью...

Я буду очень счастлив, если Вы напишете мне что-нибудь о моей книге. Особенно ценны будут для меня Ваши указания на мои промахи. Я очень многим обязан беспощадной критике В. Я. Брюсова, а его искреннее одобрение значило для меня больше, чем шумная похвала других.

Я очень желал бы встретиться с Вами и был бы горячо благодарен Вам, если бы Вы соблаговолили дать мне Ваши произведения с Вашим автографом.

Глубоко уважающий Вас Александр Тиняков.

Мой адрес: СПб. Васильевский остров, 14 линия, д<ом> 35, кв<артира> 32, Александру Ивановичу Тинякову.

27. От С. К. Маковского

<С.-Петербург.> 8 октября 1912 г.

Многоуважаемый Николай Степанович,

мне бы хотелось закрепить Ваши отношения к «Аполлону», которыми — Вы знаете — я очень дорожу, более определенно, чем это было до сих пор. А именно, позвольте предложить Вам заведование всем литературным отделом журнала, что могло бы выразиться в объявлениях «Аполлона» следующей формулой: «Литературный отдел — при непосредственном участии Н. Гумилева». Разумеется, и при этой новой постановке дела за мной остается обязанность и право редактора-издателя, ответственного за весь материал, помещаемый в «Аполлоне», но я уверен, что, будучи автономным в Вашей области, Вы найдете и время и желание привлечь к изданию нужных сотрудников и поможете ярко выразить то направление журнала, которое соединяется для меня, так же как и для Вас, с именем нашего «Аполлона».

Очень прошу Вас не замедлить с ответом.

Искренне уважающий Вас и преданный Вам Сергей Маковский.

28. От Игоря Северянина

<С.-Петербург.> 20.XI.1912 <г.>

Дорогой Николай Степанович!

Только третьего дня я встал с постели, перенеся в ней инфлюэнцу, осложнившуюся в ветроспу. Недели две я буду безвыходно дома.

Я очень сожалею, что не мог принять Вас, когда Вы, — это так любезно с Вашей стороны, — меня посетили: болезнь из передающихся и полусознание.

Буду сердечно рад, если Вы соберетесь ко мне на днях. Вообще, мне всегда радостно Вас видеть.

Уважающий Вас Игорь.

P. S. Мой привет Анне Андреевне.

29. От Г. В. Иванова

<Петербург. Осень 1912 г. — весна 1913 г.>

Многоуважаемый Николай Степанович,

прошу Вас, поместите, если найдете возможным, в Аполлон мое письмо. Посредством него я хочу отделить свое имя от ряда новых выступлений футуристов, которые, как мне сообщили, готовятся в ближайшем будущем. Манифест «Ego» рассылается до сих пор, и так как я ничем не подчеркнул своего выхода из «редакториата», многие, вероятно, сочтут меня участником вышеупомянутых скандальных выступлений.

Преданный Вам Георгий Иванов.

30. От А. К. Лозины-Лозинского

<С.-Петербург. Первая половина 1914 г. (?)>

Я слышал от брата моего, Вл<адимира> Кон<стантиновича>, имевшего с Вами разговор (простите, не знаю Вашего имени и отчества), что Вы написали рецензию о моих стихах. М<ожет> б<ыть>, Вы согласитесь избавить меня от труда доставать и просматривать Аполлон за целый год и будете исключительно любезны черкнуть мне, когда она напечатана?

Мой адрес: СПб., Крестовский остр<ов>, Александровский пр<оспект>, 66. Т<елефон> 138-30.

С полным уважением А<лексей> Л<озина-Лозинский>.

31. От И. М. Шапиро

Житомир. 5 января 1914 г.

Дорогой Николай Степанович,

собрался написать Вам. Я был все время очень занят и книгами, и разговорами, и лишь на прошлой неделе добрался до Вашего дивного «Чужого неба». Много читал хороших книг, многим приходилось мне восхищаться — литература этой эпохи, которую я специально изучаю, слишком много хорошего заключает в себе, и слишком избаловала она мой вкус, — но впечатление, произведенное Вашей книгой, и удовольствие, полученное от нее, не уступают самым сильным переживаниям, вызванным различными произведениями. Очень Вам благодарен. Я только не понимаю, почему это не символизм, а акмеизм. О «Жемчугах» и говорить не приходится. И «Волшебная Скрипка», и «Одиночество», и «Озеро Чад» — вся книга от начала до конца — ветвь одного и того же дерева, на котором росли и Бальмонт, и Брюсов, и Блок, и если Вы теперь всё это отрицаете и направляете по другому пути, то я могу Вам только с сожалением сказать Вашими же словами:

Что ты видишь во взоре моем,

В этом бледном мерцающем взоре?

Я в нем вижу глубокое море

С потонувшим большим кораблем.

Цитирую я без книги и извиняюсь за возможные ошибки. Я не знаком с Вашими последними произведениями, но, судя по Вашим «Жемчугам», с которыми я познакомился еще 3 года тому назад, и по Вашему «Чужому небу», я ничего, что можно было бы назвать «акмеизмом», не вижу. И вот, теперь, меня пригласили в Житомир прочесть conference^[12] на тему «Что такое символизм?», и я, несомненно, с полным правом включу Вас в группу символистов. Повторяю, я с последними Вашими произведениями совершенно не знаком, и, может быть, они совершенно другого характера. Возможно также и то, что я не понял сущность акмеизма, и мне очень жаль.

Во-первых, я мог бы расширить свой conference, указать детальнее эволюцию символизма и подробнее поговорить о Вас, во-вторых, я могу впасть в ошибку, и, кроме того, меня акмеизм очень интересует в связи с моей докторской диссертацией.

Поэтому, дорогой Николай Степанович, я Вас очень прошу не отказать мне прислать подробное разъяснение — что такое акмеизм? Если Вы разрешите и если, познакомившись ближе, можно будет назвать акмеизм течением, я помещу Ваше письмо в начале главы, посвященной акмеизму. Ведь, вообще, работа моя содержит очень много анкетного, если можно так выразиться, а я, разговаривая с Вами, все-таки плохо воспринял сущность акмеизма — не в силах я написать что-нибудь об акмеизме.