Полное собрание сочинений. Том 3

Опред леніе Платона другими словами можно передать такъ: храбрость есть знаніе того, что истинноопасно и что не опасно. Опасно только вредное, сл д[овательно] храбрость есть истинное знаніе вреднаго и безвреднаго, — или ист[инное] знаніе того, что вредн е. —

Храбра-ли лошадь, которая боится шпоръ и скачетъ подъ пули? Храбръ-ли солдатъ, который, боясь наказанія, идетъ въ д ло? Храбръ-ли тотъ, который, боясь стыда, подвергаетъ себя опасности? Храбръ-ли тотъ, который изъ честолюбія рискуетъ жизнью? Храбръ-ли тотъ, который въ минуту злобы, ненависти или страсти къ хищничеству ¹¹⁰

Подводя вс эти вопросы къ предъидущему опред ленію, отв ты на него представляются очень ясныя. — Лошадь не знаетъ, что пуля вредн е шпоръ, солдатъ не обдумалъ, что наказаніе не сд лаетъ ему такого вреда, какъ непріятель. — Тотъ ошибается, который полагаетъ, что стыдъ вредн е опасности, также какъ тотъ, который больше заботится о томъ, чтобы отличиться, утолить свою злобу, ненависть, страсть къ хищничеству, ч мъ сохранить свою жизнь, не думая о томъ, что удовлетвореніе этихъ страстей доставитъ ему меньше пользы, ч мъ вреда. —

Опред леніе Платона неполно только въ томъ отношеніи, что преимущество однаго чувства надъ другимъ не знается, а чувствуется, что не всегда одинъ страхъ преобладаетъ надъ другимъ (хотя большей частью это такъ бываетъ), но какое нибудь чувство над страхомъ, и что оно слишкомъ отвлеченно и не приложимо къ храбрости. Это-же опред леніе будетъ понятн е и полн е, ежели его выразить такъ: Храбрость есть способность челов ка подавлять чувство страха въ пользу чувства бол е возвышеннаго. —

И это опред леніе разнствуетъ съ общепринятымъ понятіемъ о храбрости только прибавленіемъ словъ: бол е возвышеннаго. Ежели бы оставить первое опред леніе такъ, какъ оно было, то что р шитъ вопросъ о томъ, что бол е и мен е вредно? Бол е или мен е вредно для солдата нав рно подвергнуться розгамъ или им ть сто шансовъ изъ однаго быть убитымъ и раненымъ? Мен е-ли вредно нав рно прослыть за труса, ч мъ им ть шансы не быть убитымъ? Какъ разчесть вс эти шансы? — особенно ежели принять во вниманіе здоровье, погоду, нервы, хорошее и дурное расположеніе, жмутъ-ли сапоги или н тъ? и тысячи мельчайшихъ обстоятельствъ, которыя м шаютъ разсчитывать по аналогіи, ежели бы даже это и было возможно. Правда, р шить разсудкомъ, какое чувство возвышенн е другаго, невозможно; но на это есть въ насъ внутренній голосъ, который никогда не обманетъ. —

Это опред ление (что храбрость есть способность им ть высокія чувства и подавлять ими страхъ) совпадаетъ съ инстинктивнымъ нашимъ чувствомъ, которое говоритъ намъ, что только люди высокой доброд тели способны къ истинной храбрости. —

Платонъ говоритъ, что храбр[ость] есть знаиіе того, чего нужно и чего не нужно бояться, я говорю, что храбр[ость] есть <чувство руководящее насъ въ выбор > способность души увлекаться высокимъ чувствомъ до такой степени, чтобы забывать страхъ къ смерти.

Опред леніе это не сливается съ самоотверженіемъ. Храбрость есть понятіе бол е общее, самоотверженіе — частное. Маштабъ, по которому можно изм рять высоту [?] чувства, есть эгоизмъ и самоотверженіе. —

** № 24.

Какъ хорошо жить на св т , какъ прекрасенъ этотъ св тъ! — почувствовалъ я, — какъ гадки люди и какъ мало ум ютъ ¹¹¹ ц нить его, — подумалъ я. Эту не новую, но невольную и задушевную мысль вызвала у меня вся окружающая меня природа, но больше всего звучная беззаботная п снь перепелки, которая слышалась гд -то далеко, въ высокой трав . —

«Она в рно не знаетъ и не думаетъ о томъ, на чьей земл она поетъ, на земл ли Русской или на земл непокорныхъ горцевъ, ей и въ голову не можетъ придти, что эта земля не общая. Она думаетъ, глупая, что земля одна для вс хъ, она судитъ по тому, что прилет ла съ любовью и п снью, построила гд захот ла свой зеленой домикъ, кормилась, летала везд , гд есть зелень, воздухъ и небо, вывела д тей. Она не им етъ понятія о томъ, что такое права, покорность, власть, она знаетъ только одну власть, власть природы, и безсознатель[но], безропотно покоряется ей. Она глупа, но не отъ того ли она и свиститъ такъ беззаботно. Ей нечего желать и нечего бояться.

Но постой! ты увлеклась, перепелка: разв иногда, спрятавшись въ густой трав , не подымаешь ты съ ужасомъ свои красные глазенки къ высокому синему небу, не сл дишь ими съ трепетомъ за медленнымъ полетомъ чернаго коршуна, который зат мъ только и взвился подъ облака, чтобы отъискать тебя, видишь, куда смотрятъ его кровожадные глаза? имянно на то м сто, къ которому ты прижалась, и, невольно распустивъ крылья, напрасно стараешься скрыть отъ него своихъ голыхъ больше-головыхъ д тенушей. —

А! и ты трепещешь, и ты боишься? да и кто не боится неправды!

_____________

** СВЯТОЧНАЯ НОЧЬ.

(1853)

I.

Въ одну изъ ясныхъ, морозныхъ январскихъ ночей Святокъ 18.... года, внизъ по Кузнецкому Мосту, дробной рысью катилась извощичья карета на пар худыхъ разбитыхъ лошадей. — Только темносинее высокое небо, ус янное пропадающими въ пространств зв здами, заинд вшая борода кучера, захватывающiй дыханіе, щиплющій за лицо воздухъ и скрипъ колесъ по морозному сн гу напоминали т холодные, но поэтическіе Святки, съ которыми мы съ д тства привыкли соединять какія-то смутныя чувства — любви къ зав тнымъ преданіямъ старины, темнымъ народнымъ обычаямъ и — ожиданія чего-то таинственнаго, необыкновеннаго....... —

Н тъ ни б лыхъ громадныхъ сугробовъ сыпучаго сн га, занесшаго двери, заборы и окна, ни узкихъ, пробитыхъ около нихъ тропинокъ, ни высокихъ черныхъ деревъ съ покрытыми инеемъ в твями, ни безграничныхъ ярко-б лыхъ полей, осв щаемыхъ св тлой зимней луной, ни чудной, исполненной невыразимой прелести тишины деревенской ночи. Зд сь высокіе непріятно-правильные дома съ об ихъ сторонъ закрываютъ горизонтъ и утомляютъ зр ніе однообразіемъ; равном рный городской шумъ колесъ не умолкаетъ и нагоняетъ на душу какую-то неотвязную, несносную тоску; разбитый, навозный сн гъ покрываетъ улицы и осв щается кое-гд ламповымъ св томъ, падающимъ изъ ц льныхъ оконъ какого-нибудь магазина, или тусклыми фонарями, которые, приставляя л сенку, поправляетъ засаленный будочникъ: все составляетъ р зкую и жалкую противуположность съ блестящимъ, безграничнымъ покровомъ Святочной ночи. Міръ Божій и міръ челов ческій.

Карета остановилась у осв щоннаго магазина. Изъ нея выпрыгнулъ ¹¹² стройный, хорошенькій мальчикъ — л тъ 18 на видъ — въ круглой шляп и шинели съ бобровымъ воротникомъ, изъ-за котораго вид нъ былъ б лый бальный галстукъ, и, зв ня колокольчикомъ, торопливо вб жалъ въ дверь.

«Une paire de gants, je vous prie», ¹¹³ — отв чалъ онъ на вопросительный «Bonsoir, Monsie^ur», ¹¹⁴ которымъ встр тила его худощавая француженка изъ-за конторки.

«Vot’numer^o?» ¹¹⁵

«Six et demi», ¹¹⁶ — отв чалъ онъ, показывая маленькую, почти женски-н жную руку. —

Молодой челов къ, казалось, куда-то очень торопился; онъ, прохаживаясь по комнат , сталъ над вать перчатки такъ неосторожно, что разорвалъ одну пару; съ д тскимъ движеніемъ досады, показывавшемъ въ немъ однако энергію, швырнулъ ее на землю и сталъ растягивать другую. —

«Сынъ мой, это вы? — послышался пріятно-звучный, ув ренный голосъ изъ сос дней комнаты, — войдите сюда».