Полное собрание сочинений. Том 6.

— «Да, желанье казаться оригинальнымъ отъ недостатка ума и образованiя», сказала хозяйка дома. «Какъ много кричали про этаго господина, когда онъ только появился въ свт, какъ вс находили его милымъ и умнымъ и какъ скоро онъ разочаровалъ всхъ».

Управляющій, вольноотпущенный человкъ еще отца Оленина, былъ очень доволенъ отъздомъ молодаго барина и такимъ образомъ выражался о молодомъ барин: — Я ему давно говорилъ: «что, молъ, вы, Дмитрій Андреичъ, нигд не служите, такъ болтаетесь? въ ваши годы молодые на Кавказъ бы вамъ, въ военную службу. А то что жъ здсь вы только себя безпокоите и дла никакого не длаете. А на меня, молъ, можете положиться, что какъ при вашемъ папеньк 26 лтъ хозяйство не упускалъ, и безъ васъ не упущу. Прідете, спасибо Андрюшк скажете». А то вдь смотрть жалко было право, какъ имешь привычку съ малолтства къ ихъ дому и къ роду то ко всему ихнему. Самый пустой баринъ былъ. Прідутъ бывало весной, скучаютъ, — то за книжку возьмется, то на фортепьянахъ, то ходитъ одинъ по лсу, какъ шальной какой. Даже Лизавета Михайловна посмотрятъ и скажутъ бывало: «Что мн, говорить, Андрюша, съ нимъ длать, ужъ такъ я люблю его». — Служить его пошлите, матушка, говорю, или жените. — «Женить то, говоритъ, какъ его?» Въ прошломъ году проигрался въ Москв тысячъ 15 и пріхалъ, самъ за хозяйство взялся. Что чудесилъ! Ничего то не знаетъ, а тоже приказываетъ. Со мной то еще бы ничего, я могу его понимать, бывало т`o говоритъ, что разобрать нельзя и совсмъ невозможное, я все говорю: слушаюсъ, будетъ исполнено, а, извстно, длаешь какъ по порядку; а то съ мужиками свяжется, тамъ какъ на смхъ поднимали. Пріхалъ съ весны, по ржамъ похаль. «Вымочка, говорить, зачмъ? Это можно бы было снгъ свезти». Или: «зачмъ, говорить, крестьянъ поголовно посылать, это никогда не надо и въ рабочую пору никогда отнюдь не посылай больше 3 дней въ недлю». — Слушаю, говорю. Въ одно лто, мало положить, тысячи на четыре убытка сдлалъ и мужиковъ замучалъ. Все по крестьянамь ходилъ, лошадей имъ покупалъ, песочкомъ пороги приказывалъ усыпать, школу, больницу завелъ. А ужъ ничего чуднй не было, какъ онъ самъ съ мужиками работалъ. Измается такъ, что красный весь, потъ съ него такъ и льетъ, а все отстать не хочетъ косить, снопы подавать, либо что. Стали разъ тоже съ мужиками силу пробовать. Умора глядть. Нарочно скажешь: что молъ вы безпокоитесь, а онъ еще пуще. И мужики то смялись, бывало, и бабы тоже. Ну, на счетъ этихъ глупостей, грхъ сказать, ничего не было и не пилъ тоже, только карты его сгубили. Чтожъ, пускай послужитъ, кузькину мать узнаетъ, можетъ, и человкомъ будетъ, a имнье богатое, промоталъ бы онъ его, кабы здсь остался».

Говорили еще о молодомъ человк портной Monsieur Chapel, которому онъ остался долженъ 678 р. серебромъ, и членъ Англійскаго клуба Г-нъ Васильевъ, имвшій выигранный въ карты вексель на Оленина въ 8.700 р., и еще кое кто, кому онъ остался долженъ въ Москв.

Monsieur Chapel перенесъ счетъ Оленина въ другую книгу, узнавъ, что онъ ухалъ, и приводилъ его въ примръ опасности кредита русскимъ барамъ.

Mais tout de m^eme c''etait un garcon qui ne manquait pas d''esprit, [75] прибавлялъ онъ, становясь на колни передъ новой pratique, [76] застегивая и обдергивая.

75

[А всё-таки он был неглупый человек,]

76

[перед новым заказчиком,]

Г-нъ Васильевъ вышелъ изъ себя, узнавъ о отъзд своего должника. Его не столько огорчило то, что стало меньше надежды получить деньги, сколько то, что ухалъ игрокъ, наврно проигравшій ему тысячъ тридцать, и съ котораго была надежда выиграть еще столько же. Но ему показалось, что онъ сердится на безчестность своего должника, и такъ понравился этотъ благородный гнвъ, что онъ показывалъ всмъ вексель, говоря, что онъ отдастъ его зa полтинникъ, и уврялъ, что «вотъ человкъ, которому я чистыми переплатилъ тысячъ десять! Нтъ, игры нтъ больше, самъ проиграешь, платишь, а выиграешь разъ въ жизни и сиди». Однако Васильевъ тотчасъ же подалъ вексель ко взысканію и получилъ деньги.

«Что вы мн ни говорите, mon bon ami», [77] говорила мать Оленина своему старому другу и двоюродному брату, который упрекалъ ее въ томъ, что она позволила сыну разстроить имнье и ухать на Кавказъ, — «что вы мн ни говорите, a Dmitri такъ благороденъ. Il faut que jeunesse se passe. [78] И мы съ вами шалили.

* Из копии № 9.

«Сходи!» сказалъ ужъ посл урядникъ, оглядываясь вокругъ себя. «Твои часы что ли, Гурка? Иди!»

77

[милый друг,]

78

[Надо молодежи перебеситься.]

— «И то ловокъ сталъ Лукашка твой», прибавилъ урядникъ, обращаясь къ старику: «все, какъ ты, ходить, дома не посидитъ, намедни убилъ одного».

— «Мы убьемъ, только со мной поди», сказалъ Лукашка, поддерживая ружье и сходя съ вышки. — «Вотъ дай срокъ, ребята въ секретъ пойдутъ, такъ я теб укажу», прибавилъ онъ. — «Вотъ житье твое, право зависть беретъ, гуляй добрый молодецъ, да и все», сказалъ Лукашка. «А мн на часахъ стоять хуже нтъ. Скука, злость возьметъ».

— «Гм! гм! сходить надо, надо сходить», проговорилъ старикъ самъ себ: «а теперь тутъ подъ чинарой посижу, може и точно ястребъ».

— «Летаетъ, дядя, летаетъ!» подхватилъ Назарка, и опять сдлалъ колнцо, опять разсмшившее народъ на кордон.

— «Дура-чортъ!» крикнулъ Лукашка. «Не врь, дядя, а со мной пойдемъ, на полян видлъ я точно».

13.

Лукашка вошелъ въ избу, повсилъ на деревянный гвоздь оружiе и черкеску. Въ одномъ бешмет еще замтне стала широкая кость его сложенья. Онъ досталъ лепешку и, пережовывая, подошелъ къ лежавшему казаку.

«Дай испить, дядя», сказалъ онъ, толкая его: «глотка засохла».

Казакъ видно не хотлъ давать.

Ну!.. сказалъ Лукашка, хмурясь.

«Ужъ нечто для тебя», сказалъ казакъ, продирая глаза. «Нацди чапуру, Богъ съ тобой, я говорю, не жалю!»

— «Спаси Христосъ, что не пожаллъ», сказалъ Лукашка, утирая широкiя скулы и выходя изъ двери.

— «И жаль было, да малый хорошъ», проговорилъ казакъ и опять легъ: «малый, я говорю, хорошъ».

— «Пойти пружки [79] поставить», сказалъ Лука: «время хорошо». Захвативъ бичевку, онъ съ дядей Ерошкой пошелъ на поляну.

79

Силки, которые ставятъ для ловли фазановъ.

— «Не ходи безъ ружья, убьютъ!» крикнулъ ему урядникъ.

Лукашка не отвтилъ и въ лсу скоро послышался его голосъ. Онъ ходилъ, отыскивая фазаньи тропки и разставляя на нихъ пружки, и плъ про короля Литву.

Сиротинушка, сиротинушка добрый молодецъ, Исходилъ я, сиротинушка, и свтъ и землю русскую, Не нашелъ я себ отца-матери и роду-племени, Только я нашелъ себ, сиротинушка, короля Литву. Служилъ я королю Литв ровно тридцать лтъ А съ королевною его жилъ ровно девять лтъ, Никто про насъ не зналъ и не вдалъ. На десятомъ на годичк стали люди знать. Изъ заднихъ королевскихъ воротничковъ Выходила то ли его любимая ключница И видала ли его любимая ключница, Доказала она королю Литв: «Ты батюшка нашъ, король Литва, Ничего ты не знаешь и не вдаешь, Живетъ твоя королевна съ любимымъ ключникомъ». На ту пору королю Литв на бду сталось, За велику досадушку ему показалось. Кричитъ король Литва своимъ громкимъ голосомъ: «Ой гей! мои грозные палачи, Берите, становите вы релья высокiе. Натяните петлю шелковую, Подите, приведите моего любимаго ключника». Ведутъ его, добраго молодца, по улиц, Идетъ добрый молодецъ не тряхнется, Черные кудри его не шелохнутся. Подводятъ его, добраго молодца, къ рельимъ высокіимъ. На ступеньку онъ ступаетъ, Богу молится, На другую онъ ступаетъ — со всми прощается. Добрый молодецъ на рельицахъ качается. На ту пору къ королю Литв «Ты батюшка нашъ, король Литва, Добрый молодецъ на рельицахъ качается, Королева ваша въ палатушкахъ кончается»

Голосъ у Лукашки былъ сильный и рзкой.

— «Вишь, псенникъ то нашъ отдираетъ», скавалъ урядникъ, мотнувъ въ ту сторону, откуда слышалась псня, — «Ловко!»

КОММЕНТАРИИ ИСТОРИЯ ПИСАНИЯ И ПЕЧАТАНИЯ «КАЗАКОВ».

I.

История создания «Казаков» сложна и нелегко поддается изучению. Повесть писалась с перерывами, более десяти лет (1852—1862 гг.), несколько раз на ходу работы меняя свой план, размеры замысла, ход действия, имена и характеры действующих лиц. Незадолго до выхода в свет она определенно представлялась Толстому состоящей из трех самостоятельных частей и он работал над последней частью (рукопись с датой 15 февр. 1862 г.); осенью после женитьбы денежные обстоятельства [80] побудили его спешно взяться за обработку этого обширного и далеко не законченного материала; он быстро привел в порядок наиболее готовую первую часть повести, присоединил к ней развязку и отдал в «Русский Вестник», отметив в Дневнике под 19 декабря 1862 г.: «кончил «Казаков» 1-ую часть». Таким образом, замысел был урезан и весь заготовленный для продолжения художественный материал остался лежать, ожидая своей очереди. Первые два-три года Толстой еще мечтал, что эта очередь наступит: в 1865 г., уже в разгаре работы над «Войной и Миром», он в заметке дневника говорит, как об одном из возможных типов романа, о своих «Казаках будущих». Но эти «будущие Казаки» не увидали света; повесть постигла та же участь, что задуманный в широком масштабе «Роман русского помещика», из которого был подобным же образом в 1856 г. выкроен рассказ «Утро помещика».

80

Как известно, в начале этого года Толстой для уплаты проигрыша в клубе взял у Каткова 1000 р. под свой кавказский роман. Он писал об этом Боткину за границу 7 февраля 1862 г. так: «Я здесь — в Москве — отдал всегдашнюю дань своей страсти к игре и проиграл столько, что стеснил себя, вследствие чего чтобы наказать себя и поправить дело взял у Каткова 1000 р. и обещал ему в нынешнем году дать свой роман Кавказский. Чему я, подумавши здраво, очень рад, ибо иначе роман этот, написанный гораздо более половины, пролежал бы вечно и употребился бы на оклейку окон». (См. «Толстой. Памятники творчества и жизни», вып. 4-й, М. 1923, стр. 86.) Об этом же говорится в письме Тургенева Фету 5 марта. См. «Мои Воспоминания» Фета, I, 393-4. —Толстой вспоминает об этом случае 36 лет спустя в письме к В. Г. Черткову, когда возникла мысль напечатать «Воскресенье» и деньги употребить в пользу духоборов („Листки «Свободного Слова»“, № 1, ноябрь 1898 г.).

Рукописный материал к «Казакам» сохранился не весь, но он весьма обилен и разнообразен. В общей массе автографов (до 250 листов)и копий (более 300 лл.) мы встречаем конспекты, планы, перечни глав отдельные отрывки и эпизоды в нескольких, совершенно несхожих, вариантах, и целые главы продолжения повести, и наброски конца. Долго писавшаяся вещь не менее 7—8 раз начиналась вновь или совершенно независимо от сделанной раньше работы или же, наоборот, бралось ранее написанное и несколько раз переделывалось и приспособлялось к изменившимся авторским намерениям. Весь процесс работы шел очень разбросанно и отрывочно: повесть писалась частями и обработка этих частей иногда шла рядом с набросками продолжения, при чем отдельные куски долго не сливались в целое и связь их была только в голове автора. Все дошедшие конспекты и планы отрывочны или относятся к позднему времени. Копий, хотя бы частичных, за первый период работы до нас совсем не дошло, их, вероятно, и не было; план повести очень долго не был твердо выяснен, автор существенно менял развитие сюжета и развязку уже четыре года спустя после начала вещи, а еще через год писал: «дошел до 2-й части, но так запутался, что надо начинать всё сначала или писать 2-ую часть». И через несколько дней: «хочу попробовать последние главы, а то не сойдется». Самая старшая копия, обнимающая значительную часть повести, относится лишь к 1858 или даже к 1859 г. Остальные все возникли между 1860—1862 гг. Рукопись, по которой впервые печатались «Казаки», не дошла до нас, уцелевшие копии не полны. Автографы сохранились в сильно разрозненном виде и распадаются на большое число, не связанных по тексту, групп, при чем за двумя исключениями, падающими на 1860 и 1862 гг., ни одна рукопись не датирована. С другой стороны, наиболее ценный и достойный источник — Дневник, где Толстой с ранних лет привык отмечать все свои работы, и где дан в таком изобилии конкретный и детальный материал по созданию, напр., «Детства» и «Отрочества», оставляет нас по большей части без точных и определенных указаний относительно «Казаков»; обычно его записи регистрируют лишь голый факт писания — и только. Такое состояние материала сильно затрудняет хронологическое распределение всех этих набросков, заметок, черновиков, беловых автографов и копий. Лишь внимательное изучение бумаги, почерка и чернил в связи со всеми прочими данными позволяет хотя бы в главных чертах установить ход работы и некоторые, более крупные, слои в процессе творчества.

Знакомство с бумагами Толстого 1850-х гг. в их целом дает возможность прежде всего выделить кавказские рукописи по их общему виду в особую группу. Всё, что создавалось на Кавказе, т. е. на протяжении 1851—1853 гг., писано несколько особым почерком, в котором еще не вполне определились специфические особенности Толстовской руки: он не так слитен и связен, еще можно встретить среди слова буквы, начатые с самостоятельного взмаха пера, тогда как чем дальше, тем чаще каждое слово, даже длинное, всё пишется без отрыва пера, самый рисунок букв часто круглее, чем впоследствии, еще не выработалось характерной позже для Толстого постоянной манеры писать кс одного штриха или тна западный лад, но с поворотной петлей вместо перечеркиванья наверху и с глубоким спуском под строку; общий пошиб письма скорее низкий и широкий, становясь позже всё более узким и высоким. Всё писано без полей, с едва заметным отступом от края у начала строк; чернила всегда бледные или рыжеватые, но не черные. Вот черты, отличающие все автографы «Детства», «Отрочества», «Набега», «Записок маркера», начала «Романа русского помещика», «Рубки леса»; со второй половины 1850-х гг. эти особенности постепенно уступают место другим.