Полное собрание сочинений. Том 9. За порогом весны
Шрифт:
Вот и вся разгадка его шествия по Америке (незаряженными остались только штаты Невада и Калифорния — жук не сумел одолеть полосу гор и карантины на перевалах). В Европе ему оказалось еще вольготней — те же поля картошки, а врагов даже в природе не существует.
Постепенно жук оккупировал Францию, Германию, Бельгию, Испанию, Грецию, Данию, Нидерланды, Италию, Чехословакию, Болгарию, Югославию… Война помогла жуку ускользать от контроля. В 1949 году очаги зараженных полей обнаружили в Венгрии и Польше. В 1958 году жук появился у нас в Закарпатье, на Львовщине и в Калининградской области. Потом — Прибалтика, Белоруссия… Несмотря на усилия карантинных служб, продвижение жука продолжается. В 1971 году он был замечен в 20 районах Воронежской области. Сейчас его знают во многих местах средней полосы России,
Там, где с жуком не борются, картофель, томаты и баклажаны достаются только ему — на поле и огородах остаются лишь черные объеденные стебли (сожрав зелень, жуки берутся за клубни). На больших площадях неизбежна борьба с жуком с помощью химикатов.
На огороде, около дома, применения химикатов можно избежать, очищая от жуков грядки вручную. Кропотливое дело. Но, исполняя его, следует помнить: вы отстаиваете от врага не только свой огород, но и не даете жуку бесконтрольно плодиться и расселяться.
Любопытно, что Америка сейчас в меньшей степени, чем Европа, страдает от колорадского насекомого, хотя расселился он от арктических зон Канады до крайнего юга Техаса. Причин несколько. Во-первых, у жука в Америке есть естественные враги. И человек сознательно прибегает к их помощи. Во-вторых, вообще все способы борьбы с жуком хорошо опробованы и отработаны. В-третьих, наибольший урон вредитель наносит в моменты завоеваний еще не тронутых территорий. Но повсюду, на всех континентах, колорадское насекомое требует постоянного подавления, надежной узды. Полосатый симпатичный жучок на картофельном поле — враг, и враг довольно опасный.
Фото из архива В. Пескова. 6 октября 1973 г.
Гаврилиада
(Окно в природу)
«Уж сколько раз твердили миру…» — нe оставляйте письмен на деревьях, на партах, нa скалах, заборах, садовых скамейках, пещерах, в храмах и в лифтах. Нет. Пишет мир!
Нa разных языках, с разной степенью грамотности, разными орудиями, но, медом нe корми, оставляют люди после себя скабрезность, какое-нибудь пошловатое изречение или просто «для утверждения личности» — имя, фамилию.
Всегда казалось: письмена эти, как всякое нехорошее дело, появляются в обстановке некой секретности. Невозможно представить, чтобы на виду у людей человек с зубилом выдалбливал свою фамилию на граните или занимался резьбой по живому стволу березы.
Я просто мечтал хоть однажды увидеть умельца. И этим летом на такого прямо наткнулся.
Есть в Железноводске гора Железная. Состоит она, впрочем, из серого камня, по коему вьется лентой дорожка. За час примерно под покровом дубов, кленов и бузины можно добраться к вершине. На макушке Железной есть выступ, откуда видны места, воспетые Лермонтовым. Не надо быть альпинистом, чтобы, отдыхая в Железноводске, подняться на гору разок-другой. Так все и делают — каменный выступ отполирован ногами паломников. И ни одной надписи на камнях! По пути кверху — есть, по соседству, у Кисловодска, каждый квадратный метр каменных обнажений освоен с величайшим усердием. А на Железной почему-то девственно чисто. «Стесняются — тут ведь все время люди…» Только сказаны были приятелем эти слова, как мы увидели за камнями сидящего на корточках человека лет сорока с лишним. Ведерко с краской, в правой руке широкая кисть, увлечен делом необычайно: на обступивших мальчишек — никакого внимания. Щелчок фотокамеры тоже от работы его не отвлек. Стараясь не запачкать рубаху и белый курортный картузик, человек старательно выводил большие дегтярно-черные буквы. Мы попытались его пристыдить. Никакого успеха! И только дружный смех заставил наконец человека вскочить. Схватив ведерко и кисть, курортник юркнул вниз по тропе.
Но память о нем на Железной осталась.
Всякий может теперь прочесть аршинное слово: ГАВРИЛОВ. Имя и отчество гражданин Гаврилов не успел написать.Представим его заботы: где-то в городе под горой надо было раздобыть краску, найти подходящую кисть, надо было с этим хозяйством подняться на гору, на виду у всех сесть и писать. Жуткая штука — тщеславие. Не умеет человек утвердить себя делом, утверждает вот так, черной краской. О том, что страсть эта интернациональна и процветает на многих широтах, свидетельствует превеликое множество рукотворных шедевров. Вот один из них, снятый в лесу у Внукова. Какая-то просвещенная личность (посмотрите, знает старинный алфавит!) прославила горячо любимый московский вуз.
«Если природу не беречь, она превращается в окружающую среду», — удачно сказал недавно один острослов. С понятием «окружающая среда» сегодня часто связано понятие «загрязнение». Загрязнение среды — это не только бутылки и банки, не только фабричные нечистоты и химикаты. Всякого рода надписи — следы нашего пребывания в природе — тоже немалое загрязнение. И посмотрите, как велика угроза подобного осквернения природы. Эту группу туристов я снял в Домбайской долине.
И это только один из многих отрядов все возрастающего потока. Каждый по надписи — во что превратится Домбай?! Во что превратятся березовые рощи, пещеры, постройки древности?
А ведь, в сущности, писание «гаврилиады» нетрудно прикончить. Надо просто не писать, не долбить, не резать. В жизни есть множество благородных способов утвердить свое имя.
А что касается этого, знакомого нам Гаврилова, то на службе, наверно, узнают «своего человека». Там, поди, помнят, кому вручали путевку на воды в июле — начале августа. Гаврилов хотел известности. Так вот она.
Фото автора. 14 октября 1973 г.
Дуплянка № 11
(Окно в природу)
История почти криминальная… Срезая дорогу к дому, я шел запущенной просекой. После ветров-листобоев и кроткого серого дождика лес придавила осенняя грустная тишина. Все, кому полагается улететь, уже покинули лес, те, кто остался на зиму, притихли. Беспечный писк длиннохвостых синиц — единственный звук за дорогу…
Я не очень спешил и потому, наверное, как бы впервые увидел дуплянки. Дощатые, потемневшие домики с номерами висят давно. Но почему-то я ни разу не догадался заглянуть: что там внутри? А сделать это совсем нетрудно — крышки у домиков съемные.
В заповеднике развешано сотен шесть птичьих домиков. Тут жил орнитолог Геннадий Николаевич Лихачев. Я был знаком с этим не слишком общительным человеком, видел однажды, как он подымал крышки дуплянок, делал пометки в блокноте. Но орнитолог умер в прошлом году, и я, возможно, был единственным человеком, кто после него подходил к нумерованным птичникам, висевшим на уровне глаз человека.
Ничего особого я не увидел в жилье, припасенном для мухоловок-пеструшек, синиц, горихвосток, вертишеек и поползней. В одних дуплянках — полусгнившие гнезда прошлого года, в других кто-то жил и в этом году. Но большинством домиков птицы по каким-то причинам пренебрегали. Помет летучих мышей, занесенный ветром листок березы… Такая же неуютная пустота бытует и в жилье человека, когда нет ни мебели, ни тепла.
Я уже терял к ящикам интерес, как вдруг попался один с летком, сильно и очень неаккуратно расширенным. Рядом — еще такой же домик со следами разлома. Еще… В двенадцать дуплянок кто-то пытался проникнуть, расширяя леток. Догадаться, кто именно, было нетрудно.
Только дятел способен на такую работу. Я подивился силе ударов в доску — отщепленная древесина толстыми иглами была загнута внутрь дуплянок. Несомненно, дятел глубоко просовывал тело в домик — на щепках остались перья, дымчатые, с красноватой подпалиной.