И ты свершил свой подвиг роковой, Великих сил двусмысленный наследник,Муж не судеб, а муж случайности слепой —Ты, сфинкс, разгаданный и пошлою толпой, Но правды божьей, не земной, Неотразимый проповедник, — Ты миру доказал на деле, Как шатко всё, в чем этой правды нет: Ты, целых двадцать бурных лет Мир волновавший — и без цели, — Ты много в мире лжи посеял, И много бурь ты возрастил, И уцелевшего рассеял, И собранного расточил! Народ, взложивший на тебя венец,Ты ложью развратил и погубил вконец; И, верный своему призванью,Оторопевший мир игрой своей смутя, Как неразумное дитя, Ты предал долгому шатанью. Спасенья нет в насилье и во лжи, Как ни орудуй ими смело, Для человеческой души, Для человеческого дела.Знай, торжествующий, кто б ныне ни был он,Во всеоружии насилья и обмана,Придет и твой черед, и поздно или рано Ты ими ж будешь побежден! Но в искупленье темных делТы миру завещал один урок великий(Да вразумятся им народы и владыкиИ всякий, кто б тебе соревновать хотел): Лишь там, лишь в той семье народной,Где с властью высшею живая связь слышна И где она закрепленаВзаимной верою и совестью свободной, Где святы все ее условья И ей народ одушевлен — Стоит ли у престола он Иль бодрствует у изголовья Одра, где царский сын лежал, И весь народ еще недавно Тот одр болезни окружал Своей молитвой православной, — О, тут измене места нет, Ни разновидным ухищреньям, И крайне жалок был бы тот, Кто б этот оскорбил народ Иль клеветой, иль подозреньем.
Тебе, болящая в далекой стороне, Болящему и страждущему мне Пришло
на мысль отправить этот стих, Чтобы с веселым плеском волн морских Влетел бы ‹он к› тебе в окно, Далекий отголосок вод родных,И слово русское, хоть на одно мгновенье,Прервало для тебя волн средиземных пенье… Из той среды, далёко не чужой,Которой ты была любовью и душой, Где и поднесь с усиленным вниманьемСледят твою болезнь ‹с› сердечным состраданьем,Будь ближе, чем когда: душе твоей присущДобрейший из людей, чистейшая из душ, Твой милый, добрый, незабвенный муж!Душа, с которою твоя была слита,Хранившая тебя от всех соблазнов зла,С которой заодно всю жизнь ты перешла, Свершая честно трудный подвиг твой Примерно-христианскою вдовой! Привет еще тебе от тени той, Обоим нам и милой и святой, Которая так мало здесь гостила,Страдала храбро так и горячо любила, Ушла стремглав из сей юдоли слез, Где ей, увы, ничто не удалось,По долгой, тяжкой, истомительной борьбе, Прощая всё и людям и судьбе.И свой родимый край так пламенно любила, Что хоть она и воин не была, Но жизнь свою отчизне принесла; Вовремя с нею не могла расстаться,Когда б иная жизнь спасти ее могла.
Британский леопард* За что на нас сердит? И машет всё хвостом, И гневно так рычит?Откуда поднялась внезапная тревога? Чем провинились мы? Тем, что, в глуби зашед Степи средиазийской, Наш северный медведь — Земляк наш всероссийский —От права своего не хочет отказатьсяСебя оборонять, подчас и огрызаться. В угоду же друзьям своим Не хочет перед миром Каким-то быть отшельником-факиром;И миру показать и всем воочию́, Всем гадинам степным На снедь предать всю плоть свою. Нет, этому не быть! — и поднял лапу…Вот этим леопард и был так рассерже́н. «Ах, грубиян! Ах, он нахал! — Наш лев сердито зарычал. —Как! он, простой медведь, и хочет защищатьсяВ присутствии моем, и лапу поднимать, И даже огрызаться! Пожалуй, это до́йдет до того,Что он вообразит, что есть ‹и› у него Такие же права, Как у меня, сиятельного льва…Нельзя же допустить такого баловства!»
Конечно, вредно пользам государстваВ нем образовывать особенное царство, Но несогласно с пользами подда́нстваИ в Ханстве возбуждать особенное ханство,Давно минувших лет возобновлять приемы и следы,И, устранив все современные лады, Строй новый заводить, И самозванно, произвольно Вдруг на Москве первопрестольнойВ затменье умственном, бог ведает каком,Вдруг заявить себя ожившим баскако́м* Для несуществующей Орды.