Полное собрание стихотворений

LIX

Сидел он долго, долго на постели.Свеча померкла, алый свет игралВ замерзших окнах; фабрики гудели;Спешил рабочий; дым из труб вставал;С балов кареты мчались... ЗамиралДалекий колокол, и сквозь дремотуСтолица принималась за работу.

LХ

Забелин... (но героя моегоЯ позабыл представить вам, читатель:Забелиным я буду звать его).Поближе из студентов никогоНе знал он, кроме Климова. Приятель,Блондин в очках, высокий и худой,Понравился Сереже добротой.

LXI

Как истинный народник, откровеньемОн «Власть земли» Успенского считал,Не мучился, как наш герой, сомненьемИ жизнь не в поэтический кристалл,Но, как работник, трезво созерцал,Был полон нежности, любви и чувства,А между тем не понимал искусства.

LXII

Зато во всем Забелин до сих пор —Лишь дилетант, а Климов просто, смелоИ бодро примется за жизнь и дело.Хотя едва не каждый разговорПереходил у них в жестокий спор,Они вполне сошлись, как два контраста,Что в дружбе и любви бывает часто.

LХIII

Камин пылает, лампа на столе.Сережа любовался в полумгле,Как угольки просвечивали нежноСквозь тонкий пепел, и внимал небрежно,С насмешливою думой на челе,А Климов мерил комнату шагами,Курил, кричал, размахивал руками:

LXIV

«Ты – баба, эгоист!.. Твоя тоскаИ пессимизм, и жажда идеала —Вздор, сущий вздор пред скорбью мужикаО том, что нынче подать велика,А хлеб не уродился, лошадь пала!..Ты – барин... ты чужим трудом живешь,Вся жизнь твоя – бессмыслица и ложь!..

LXV

Нам, видите ли, скучно, мы не в духе...Но, Боже мой, в деревне хлеба нет!Там люди мрут от голода, как мухи,Там нужен свет, пойми, – любовь и свет!..А мы... Какая подлость!..» Но в ответСергей: «За мной весь Запад, вся наука.Там тоже – скорбь, отчаянье и мука!..

LXVI

За мной – Шекспир и Байрон...» – «Старый хлам!Есть многое важней литературы:Возьми народ, – какая свежесть там,Какая сила! Будущность культурыПринадлежит рабочим, мужикам...Эстетика – черт с нею!.. Надоела...Нам надо пользы и добра, и дела!»

LХVII

– «Ну, вот, начнется Писарев, готовТы сапоги признать важней Шекспира!..Послушай, Климов, кроме мужиков,Есть воздух, солнце, аромат цветов,Вся красота и все величье Мира!Ну, неужель и у тебя в кровиНет жажды счастья, славы и любви?..

LXVIII

Ты, впрочем, взгляд изменишь, – я уверен…А кстати вот что: в будущем годуМы кончим курс, что делать ты намерен?»– «В чиновники, конечно, не пойду!Мне кажется, способен я к труду.Учить ребят я буду в сельской школе,И, право, мне не надо лучшей доли!»

LXIX

– «Как счастлив ты! – проговорил СергейС улыбкою печальной. – Верить страстно —Вот Бoжий дар таких, как ты, людей.Какой ты цельный!.. Все в тебе так ясно...Завидую я простоте твоей...А мы... несчастные!..» – и головоюПоник на грудь он с искренней тоскою.

LXX

«Но, Климов, тех, кому недостаетПростой любви, вы не судите строго...О, жизнь в тебе ключом так мощно бьет!Ну, дай мне этой силы, ради Бога!Заставь меня поверить хоть в народ...Без веры жить нельзя!..» – Он со слезамиВзглянул и вдруг закрыл лицо руками.

LXXI

В нем было столько боли и тоски,Что, полон весь участия немого,Глядел в смущеньи Климов сквозь очки,Не выпускал из рук его рукиИ жал ее до боли, и суровоТвердил: «Дурак я!..» – И еще теснейС тех пор сошелся с Климовым Сергей.

LXXII

Но кончен курс. Теперь бы жить, трудиться,А он, Обломов в двадцать лет, скучал,Не знал, что делать, жил на капитал,В отчаянье, чтоб как-нибудь забыться,Он сотни две томов перечитал,Собой, людьми и жизнью недоволен...А в сущности, Сергей был просто болен.

LХХIII

Гнилая петербургская весна,Темнеет снег и тает понемножку.Потоп! Столица вся запружена.И барышня, показывая ножку,Над лужею порой краснеть должна.Но дворники работают повсюду:И колят, рубят снег и валят в груду.

LXXIV

Лишь изредка, чтоб обмануть, блеснетВ туманах луч болезненного солнца, —И вывеска над лавкою сверкнет,Стекло, фонарь иль в глыбах синий ледНа санках с мокрой клячею чухонца...И дождь да снег – опять на целый день,И все больны, из дома выйти лень.

LXXV

Чиновники о даче грезят снова,И жаворонков в булочных пекут;Мечтают дети, скоро ль побегутИграть в серсо вкруг дедушки Крылова;Кругом от тифа да чахотки мрут,А Фофанов в невозмутимых грезахПоет себе о соловьях да розах.

LXXVI

Забелин простудился, кашлять стал.Ему лекарство доктор прописал.Не помогло, – он осмотрел серьезно,Послушал грудь и, наконец, сказал:«Советую на юг, пока не поздно.Вам вреден Петербург». Сергей тотчасСобрался и поехал на Кавказ.

LXXVII

Порою как-то душно мне в вагоне...Я отрицать не думаю прогресс, —Но то ли дело бешеные кони,И песня ямщика, и даль небес,И вольный воздух, и сосновый лесС росистым мхом, с весеннею фиалкой!..Увы! мне нашей старой тройки жалко.

LXXVIII

Локомотив – хорош... Но сундучкиКапризных дам, кондуктора, билеты, —Какая пытка!.. Копоть да свистки,На станциях – холодные котлеты,Рыдают дети и визжат болонки,И на голову валятся картонки...

LXXIX

Зато герой наш сердцем отдохнул,Когда из душного вагона вышел,Еще на даль морскую не взглянулИ лишь, смутясь, издалека услышал,Какой-то грозный, непонятный гул,И вдруг подумал: «Море!» – и, сверкая,Пред ним открылась бездна голубая...

LХХХ

Вот – пароход. Забелин – на корме,Где пахнут дегтем влажные канаты.Теснились думы чудные в уме,Следил он, смутной радостью объятый,Как выступали звезды в синей тьмеИ как с чертой великой горизонтаСливалась даль темнеющего Понта.