Полное собрание стихотворений

46

Зачеркнутые стихи («Ульяновский сборник») После 8 [Отец в неистовстве гнетет своих детей И чистую их радость И наслажденье юных дней, И окрыленну младость Мрачит гонением, гиеною страстей, — И юность во слезах течет невозвратимо! Немилы нивы ей отеческих полей, Неясен и ручей родимый… И прелесть счастия с денницею златой Проходят как мечта и гибнет жизни сладость, И времени забав, беспечности младой Предшествует всегда суровая превратность.]

47

В автографе (Сб. 1961)

Вместо 23–30 Пловец в волнах погибель зрит, Сильнее хладный дождь шумит, Во мраке бледный огнь мерцает, Перун из черных туч летит.

50

Ранняя редакция Автограф ГБЛ («Лит. критик» 1939, № 2)

1 Завеса пала! в узах я 3–8 От струн расстроенной цевницы До слуха вашего, друзья! Быть может, вы в свободной доле, В восторгах жизни молодой Забыли узника в неволе, Забыли тяжкий жребий свой? 11–13 Еще за чашей круговой Вы ждете жизни боевой И полны думою мятежной. И на роскошнейших грудях 22 Вам чувства сладкой негой жжет 27 Как мрамор хладного суда 31 С усмешкой сделать вам упрек 34 Вам веет легкими крылами 39 Иль резкий темп ружья стального 45–46 Безвестной смерти под ножом Им в мрачных сводах заключенье 48–50 От вас отгонит страшный гром — Он грянул грозно надо мною, — Но я от язвы лютых стрел Вместо 55–62 Я слышал голос двуязычный И презрел вид ее двуличный. С каким-то адским торжеством, В преступных чувствах закоснелый, Враг чести с совестью немой Злодей с продажною душой Мне сделал укоризны смело. С улыбкой суд ему внимал, Улыбкой наглость ободрял И внес в ужасные страницы Слова наемного убийцы. Вместо 65–77 Он с ветром в воздухе терялся… Напрасно небо я молил: Казалось, рок не истощил Судьбы карающей удары. И суд со взором алчной кары На жертву с радостью взирал. Чуждаясь правды обнаженной, Он двух свидетелей искал, Он их нашел в толпе презренной… Тогда я с твердостью поднял Священный щит, светильник славы, Венков, народов и царей, Звено общественных связей, Закон и прежних лет уставы! Но тщетный голос! Сей закон В устах определенной жертвы Был только звук немой и мертвый. Итак, исчез прелестный сон: И я открыл со страхом вежды, 81–82 Пловец! свиреп твой путь над бездной, Мужайся! Жди всему конца 93–95 Где ты свободою дышал И к жизни лучшей устремлял Взор светлый с чистою душою. 104 Где много жертв страстей и власти 107 Под ношей скорби и напасти! 114 И вопли беспрерывной муки 117 Без сил, без памяти, без слов 123 Темницы хладные предметы! 125–128 Любимец наш и Аполлона, Страстей высоких пылкий жрец Сей новый берег Ахерона, Теней жилища воспоет!.. Вместо 138–154 Воспой же дни, когда в цепях Лежала наглая обида; Когда порок, как бледный страх, Боялся собственного вида,— Воспой величие царей, Их благость должную к народу, В десницах их его свободу И право личное людей! Воспой простые предков нравы, Отчизны нашей век златой, Природы дикой и святой И прав естественных уставы. Быть может, смелый голос твой Дойдет до Кесаря молвою, Быть может, с кротостью святою Он бросит несуровый взор На мой ужасный приговор И примирит меня с судьбою! Быть может, кончен жребий мой… 165 Свободен духом в узах был 168 <Конец стихотворения>

Автограф ЦГАОР (Без заглавия) («Волжская новь»,1940, № 10)

7 Утратил дар ея в неволе 9 В союзе с верною надеждой 21 Сей взор приветный Ганимеда 31 С усмешкой сделать вам упрек 34 Зыбится легкими волнами 64 Мне верной черни боевой 81 Пловец! Твой кончен путь над бездной! 83–84 В надежде скромной мудреца, Но в сердце с крепостью железной! 92 Полет по ясным небесам 95 И к мете тайной устремлял 101 Вдали от вас, друзья, от света 107 Под ношей скорби и напасти 114 И вздохи беспрерывной муки 123 Темницы хладные предметы 125 Любимец муз и Аполлона 135 Тебя лишь, юный Амфион 139–152 <Стихи отсутствуют> 161–168 <Стихи отсутствуют> 170 Сияет солнце на Востоке 175 Зовет вас честь, добро святое 176 Спешите. Сей небесный звон 178 Пробудит он народный сон

«Русская старина» 1890, № 5

Вместо 54–62 Наемной лжи перед судом Я слышал голос двуязычной И презрел вид ее двуличный. С каким-то рабским торжеством, В пороках рабских закоснелый, Предатель рабским языком Дерзнул вопрос мне сделать смелый. Но я умолк перед судом! И этот тайный трибунал Искал не правды обнаженной, Он двух свидетелей искал В толпе презренной…

«Воспоминания» В. Ф. Раевского (ЛН)

«Сабанеев был друг Дибича. Орлов защищал брата своего пред государем и, конечно, выставил меня как главного виновника по влиянию моему на Орлова и, вероятно, и представил стихи мои „К друзьям“, которые ходили тогда по рукам. Об этих стихах мне был запрос уже в Сибири. В них, обращаясь к Пушкину, я говорил»:

129–132 Сковала грудь мою, как лед, Уже темничная зараза, Холодный узник отдает Тебе сей лавр, певец Кавказа… 137–152 Оставь другим певцам любовь. Любовь ли петь, где брызжет кровь, Где племя чуждое с улыбкой Терзает нас кровавой пыткой, Где слово, мысль, невольный взор Влекут, как явный заговор, Как преступление, на плаху И где народ, подвластный страху, Не смеет шепотом роптать. Пора, мой друг, пора воззвать Из мрака век полночной славы, Царя-народа дух и нравы И те священны времена, Когда гремело наше вече И преклоняло издалече Князей кичливых рамена.

Впоследствии я переменил так:

Сковала грудь мою, как лед, Уже темничная зараза, Жилец темницы отдает Тебе сей лавр, певец Кавказа. Оставь другим певцам любовь. Любовь ли петь, где стынет кровь, Где власть с надменною улыбкой За слово, мысль, за смелый взор Грозит допросами и пыткой, Повсюду видит заговор, Ведет невинного на плаху И где народ, подвластный страху, Не смеет шепотом роптать. Пора, мой друг, пора воззвать Из мрака век протекшей славы, Народу силу, власть и нравы И те священны времена, Когда гремело наше вече И преклоняло издалече Князей кичливых рамена.

Эти ли стихи или другие были в руках у Бенкендорфа, потому что при запросах стихи не были приложены. Вот почему я и отвечал, что «я не знаю, какие стихи мне приписывают? под моим именем мог писать и другой».

52

Копия (изд. 1961) 11–13 Погиб мой верный Пелисон, Один незримый Абеон Свидетель был моей разлуки. 16–17 Не может быть сей внятный взор, Сей разнозвучный разговор, 29 Летая в стае птиц, с денницей, Вместо 31–48 Для друга волю забывал! И страж угрюмый дивовался, Когда беспечный забавлялся, Порхая смело над ружьем, Его блистающим штыком. Ах, он не знал, что адский гром Скрывает блеск ружья лукавый, Что этот штык одно есть право, — Довод единственный людей. Не зная злобы и людей, Не зная рабства и страстей, Он пел природе гимн без страху, И на корзину и на плаху, На меч, порфиру и кинжал, Резвясь, равно перелетал. Певец мой часто оглашал, Взлетя на крест, церковны своды Хвалебной песнию природе. Когда ж, как ржавчиною сталь, Мне грызла грудь <мою> печаль, Кому ж? — скворцу меня лишь было жаль! И мнилось — пел мой друг сердечный: «Труды и жизнь не бесконечны!» Я звукам сладостным внимал И вдруг свободнее дышал, И друга милого ласкал. Когда ж вражда со клеветою В суде кичились предо мною, Вместо 54–57 И стал он жертвой слез и муки. Неси, река, неси волной, Неси певца на брег чужой, От стран родных его укрой Туда, где блещут чисты воды, Где веет сладкий ветр свободы!

58

Ранняя редакция («Сиб. огни», 1938,№ 3–4)

6 Кто жизни план моей вершил, Вместо строф 3–4 Среди молений и проклятий, Средь скопища пирующих рабов, Под гулами убийственных громов И стонами в крови лежащих братий — Я встретил жизнь, взошла заря моя. Тогда я не горел к высокому любовью, Великих тайн постигнуть не желал, Не жал руки гонимому украдкой И золотой надежды сладкой Жильцу темницы не вливал. Но для меня свет свыше просиял! И всё, что мне казалося загадкой, Упрек людей болезненно сказал… Тогда пришла пора безмолвного страданья, Но что ж? Страданья сладки мне, когда любовь им мать, И я за целый век бездумного веселья Мгновенья скорбного не соглашусь отдать. Не для себя я в этом мире жил И людям жизнь я щедро раздарил, Не злата их, — я ждал одной улыбки. И что ж? Как парий встретил я — Везде одни бледнеющие лица. И друг и брат не смог узнать меня. Но для меня блистал прекрасный луч денницы, Как для других людей; Я вопрошал у совести моей Мою вину — она молчала, И светлая заря в душе моей сияла. И помню я моих судей, Их смех насильственный, их лица, Мрачнее стен моей темницы, И их значительный вопрос: Ты людям славы зов мятежный, Твой ранний блеск, твои надежды И жизнь цветущую принес… Что ж люди?.. Когда гром грянул над тобою, Где были братья и друзья? Раздался ль внятно за тебя Их голос смелый под грозою? Нет, их раскрашенные лица И в счастьи гордое чело При слове «казни и темницы» — Могильной краской повело. И что ж от пламенных страстей, Надежд, возвышенных желаний, Мольбы и набожных мечтаний В душе измученной моей Осталось? — Вера в провиденье, Познанье верное людей, Жизнь без желаний, без страстей, Всё та же воля, как закон, Давно прошедшего забвенье И пред могилой тихий сон. Но добродетель! Где ж непрочный Твой гордый храм, твои жрецы, Твои поклонники-слепцы С обетом жизни непорочной? Где мой кумир, и где моя Обетованная земля? Где труд тяжелый, но бесплодный? Он для людей давно пропал, Его никто не записал. И человек к груди холодной Тебя, как друга, не прижал. Давно несу я в сердце камень, Никто, никто его не приподнял, Но странника всегда одушевлял Высокий дух, страстей заветный пламень. Там за вершинами Урала Осталось всё, что дух живило мой — Мой светлый мир, — я внес в Сибирь с собой Лишь муки страшные Тантала. И жизнь моя прошла как метеор. К чему же мне бесплодный плач людей?

59

Письмо к Г. С. Батенькову (ЛН)

99–105 Что ж люди?… С чистою душою, О добродетель, не искал Я власти, силы над толпою. Не удивленья, не похвал От черни я безумной ждал, — Я не был увлечен мечтою, — Я был весь твой, я жил тобою, Что скажут люди, я не знал!..

ПРИЛОЖЕНИЕ

ВЕЧЕР В КИШИНЕВЕ

Я ходил по комнате и курил трубку.

Майор Р. сидел за столом и разрешал загадку об Атлантиде и макробеях… Он ссылался на Орфееву «Аргонавтику», на Гезиода, на рассуждения Платона и Феопомпа и выводил, что Канарские, Азорские и Зеленого мыса острова суть остатки обширной Атлантиды.

— Эти острова имеют волканическое начало — следственно, нет сомнения, что Атлантида существовала, — прибавил он и вскочил со стула, стукнул по столу рукою и начал проклинать калифа Омара, утверждая, что в Библиотеке Александрийской, наверно, хранилось описание счастливых островов.

— Итак, если эти описания сгорели, то не напрасны ли розыски и предположения твои, любезный антикварий, — сказал я ему.

Майор. Совсем нет. Ум детский, ограниченный ('etroit) доволен тем, что он прочел вчера и что забудет завтра. Сочинять стишки — не значит быть стихотворцем, научить солдата маршировать — не значит быть хорошим генералом.

Ум свободный, как и тело, ищет деятельности. Основываясь на предположениях, Колумб открыл Америку, а система мира пифагорейцев, спустя 20 веков, с малыми переменами признана за истинную.