Полное Затмение

Дымок ловил обрывки беседы. Похоже, Остроглаз и Стейнфельд пытались допрашивать один другого. Забавно. Внимание Дымка уплывало.

Он задержал взгляд на рукотворной искорке в чернильно-синих небесах.

Сразу за окном, на карнизе, поблёскивало омытое дождём яичко, которое накануне снесла металлическая птица. В данный момент яичко передавало сигнал Они в комнате.

Дымок смотрел в небо и слушал.

— Давай обсудим основные моменты, — говорил Остроглаз. — Мы не возьмём себе никаких окладов. Даже после революции, если её удастся осуществить.

— Никаких окладов, хорошо. Но я про революцию ни слова не сказал. Мы не революционеры. Мы партизаны-интернационалисты. Мы стремимся воссоздать государственный строй довоенных республик. Естественно, что для этого необходимо устранить юрисдикцию Второго Альянса.

— Устранить, — повторил Дженкинс. — Прикольно звучит. — И, не скрывая саркастических интонаций: — Сколько бишь, ты сказал, под ружьём у командования ВА?

Стейнфельд колебался. Дымок успел хорошо изучить этого человека и его привычки, и теперь понимал это, даже не видя. Он вообразил себе коренастого Стейнфельда, с тоскливыми глазами и длинными седыми волосами, разделёнными посередине и перехваченными проволочной заколкой на спине. В его чёрной бороде виднелся седой мазок—такой ровный, что легко было поверить, будто он именно выбелен. Короткие сильные пальцы барабанили по исцарапанной столешнице, морщинки в уголках глаз стянулись в густую сеточку. Стейнфельд размышлял над ответом. Но как бы уклончив, осмотрителен и неочевиден ни будет его ответ, чувство миссии и предназначения никогда не покинет Стейнфельда.

Упп! Стейнфельд решительно хлопнул ладонями по столу и сказал:

— Полмиллиона, как мне известно. И они набирают новых.

— Полмиллиона, — с театральным сомнением отозвался Дженкинс. — Полмиллиона в Европе.

Стейнфельд поторопился ответить на следующий вопрос, повисший в воздухе:

— А в НС, если считать все разрозненные группы, — четыре, пускай пять тысяч. Но в наши задачи на этом фронте и не входит прямое столкновение. Мы заняты саботажем, партизанскими вылазками с флангов, мы наносим им мелкие порезы, убегаем и раним их снова, пока у них не начнётся сплошное кровотечение.

— Давай подробнее про этот фронт, — потребовал Остроглаз. — Существует же и другой?

— Мы с ними договариваемся. С японцами и другими. Мы над этим работаем.

— А как насчёт Штатов? — уточнил Дженкинс.

— Да ты сдурел, — прокомментировал Уиллоу. Уиллоу был в каких-то лохмотьях цвета хаки, драных теннисках и с ворованным АК-49 [6] наперевес. Худой, как палка, с бесцветными всклокоченными волосами, гнилыми зубами и бородой, которую даже китайский император за всю жизнь от скуки вряд ли отрастил бы. Говорил он монотонно, с отчётливым британским говором. — Блядские янки прикрывают грёбаных нацци. — Он произносил это слово именно так. — Негласно спонсировали фашистский переворот. Думают, что эти лучше коммунистов. Им пообещали кучу крупных контрактов, уродам.

6

Так у автора. На самом же деле модели автомата Калашникова с индексом 49 никогда не существовало. Возможно, ошибка проистекает из того, что первая модель, АК-47 была впервые выпущена в 1949 году.

— Всё это... — Стейнфельд откинул голову, уставив бороду в потолок (так себе воображал его движения Дымок, следивший за неощутимым полётом Колонии по небу). — Всё это лишь гипотеза. Но я думаю, что, да, они должны были опираться на некую поддержку.

— Помяни моё слово, чувак, — сказал Уиллоу, — они собираются разделить блядскую Западную Европу промеж своих грёбаных торговцев смертью.

— Так мы говорили, что никаких окладов, — ровным тоном напомнил Остроглаз.

— Во что ты веришь? — вдруг спросил Фортевен. Он был широкоплечий, мускулистый, аккуратный. Каштановые волосы завивались кудрями.

— А? — с некоторым удивлением переспросил Остроглаз.

— Ты во что вообще веришь? Тебе просто нужны деньги на дорогу назад в Штаты? Собираешься тут корчить непричёмного... наёмника?

— Мы не отказываемся от услуг наёмников, — немного поспешней нужного вмешался Стейнфельд. — Наёмники — не ругательство.

Фортевен хмыкнул. Стейнфельд не унимался:

— Денег мы не платим, но можем выдать твою долю натурой или, в конечном счёте, средствами транспорта.

— Я хочу знать, во что он верит, — сказал Фортевен.

Сорок пять секунд тишины, пока они ожидали заявлений Остроглаза.

— Когда найду, во что верить, я это пойму, — сказал Остроглаз наконец.

— Это потребует времени, — ответил Стейнфельд.

Стейнфельд был израильтянин. Социал-демократ, с длинным послужным списком радикальных движений, но так и не склонившийся к марксизму. Подразумевалось, что у него в Израиле семья. Он никогда не упоминал близких, но в бумажнике носил фотографии, которые никому пока не удалось рассмотреть вблизи. Также подразумевалось, что Стейнфельд моссадовец. Это могло быть и не так.

Остроглаз тоже о нём слышал.

— Ты сам-то кто? — отозвался он, глядя на Стейнфельда.

— Ты можешь оказаться кем угодно. Убьют меня, а я даже не узнаю, на кого работал. За кого умер.

На сей раз молчание длилось целых семьдесят секунд. Потом заговорил Дженкинс:

— Ты сказал, что мы можем получить проезд в обмен на... наёмнические услуги. Что, если мы на тебя поработаем и...

Дымок бросил подслушивать, сфокусировал глаза на Колонии и сказал ворону:

— Ричард, ты знаешь, сколько тонн весит вон та штука наверху? Больше, чем способны вынести мыслительные мембраны. Так-то.

Ворон встопорщил оперение и принялся выискивать паразитов у себя на брюхе.

— Не впечатляет? Вороны таскают всякие блестяшки к себе в гнезда, Ричард. Колония — это одновременно и гнездо, и стекляшка. Ты знаешь, сколько тонн весит это гнездо, Ричард?

Ворон встряхнулся.

— И я не знаю. Сотни тысяч? Миллионы? По крайней мере, столько бы оно весило на Земле. А они его вроде бы ещё расширяют. И ты прикинь, там нет ворон...

Глядя на висящий в небе город — Колонию, — Дымок почувствовал тошнотное головокружение. Отвёл взгляд от хабитата и посмотрел на Землю. Ворон и Дымок оглядели разрушенную гавань, а следом Эйсселмер, и Дымка посетило ещё одно странное ощущение: будто бы они зафиксированы в этом месте, вырваны из потока времени.

Подступившее море поглотило пирсы и мостики, разметало ангары для шлюпок, разломало сами судёнышки, закинув их в дома и выбросив на улицы, а в покинутых людьми грузовиках и легковушках поселились анемоны и осьминоги. Крутящаяся флуоресцентная пена отмечала воронку в месте слияния уличных потоков и морского прилива.

Вдоль всей гавани тянулись, будто надгробные памятники, нагромождённые приливом обломки судов, лодок, танкеров. В паре мест, разделённых порядочным расстоянием, горели красноватые огоньки сквотов — бродяги обжили выступившие из воды мачты и верхние палубы громадных кораблей, две группы там, ещё, может быть, втрое больше вон там, чувствуют себя в притворной безопасности, коль скоро холодная морская вода отделяет их от всего остального мира. Во всяком случае, гавань точно была безопаснее города, по которому на лодках или пешком, по крышам, рыскали мародёры.

Дымок заметил какое-то движение: высоко над водой сверкнула электрическая вспышка. Должно быть, летательный аппарат военных. Ага, вон там: над провалившейся крышей склада. Это был скакорабль ВВС США. Патрульный, наверное. То взлетает, то пикирует, как не умеют обычные суда: похож на воздушного змея. Стандартные движки, складные крылья — и двигатель на эффекте Казимира.

Если подлетит ещё ближе, может нас засечь, подумал Дымок. Но затем скакорабль завернул в сторону и скрылся на востоке. Улетел.