Полное Затмение

Потому что всю юность он провёл, сражаясь с чувством ирреальности окружающего мира, ощущением незначительности и бренности его. Отчасти в этом была повинна Сеть, продукт эволюции Интернета, отпрыск брака старой Всемирной Паутины и телевидения. Она изменила превалировавшую дотоле картину жизни среднего класса городской Америки, в которой вырос Остроглаз. Как изменила жизнь Лондона, довоенного Парижа, Токио, Дели, Кейптауна, Рио-де-Жанейро, Гонконга... Как исподволь, за десятилетия, начинала менять Россию и даже Китай. Стейнфельд считал, что именно подсознательный страх перед Сетью послужил истинной причиной политики подавления гласности, развёрнутой в России неокоммунистами. После Путина капиталистическая Россия погрузилась в яму новой глобальной рецессии, вступила на спираль анархии, и авторитарный режим, придя к власти, решил возродить коммунизм. Новые Советы нуждались в захватнических войнах за ресурсы для укрепления власти. Но они боялись Сети. Спутниковые группировки обернули Землю плотным одеялом передач на всех частотах Сети. Русские пытались ввести цензуру советского толка, но чёрный рынок ответил бумом нелегальных спутниковых модемов; процесс этот был неостановим.

Остроглаз отлично понимал, отчего они так боялись Сети.

Вот набирает популярность минимоно-звезда Каллайс. Следующим утром его портреты уже повсюду. Видео, голограммы; танцуют на рекламных щитах, пленяют очарованием печали с анимационных футболок, голопостеров, игровых очков, приборных досок автомашин, автобусов, поездов и самолётов; наконец, поют по обычному радио... А вот кто-нибудь вводит в моду новый стиль от цифрового кутюрье, разработанный для порождённого компьютерами человеческого подтипа: Повседневный Западный Стиль Подчёркнуто Грубоватого Мужчины. Повседневный Западный Мужчина!.. Политики превращались в ходячие рекламы марок одежды и сигарет, а будучи спрошен об истинных воззрениях тех или иных кандидатов, мало кто мог два слова связать.

Worldtalk запустила ловкие невидимые пальцы в новости, телевизионные и печатные. Лепка и формовка данных. Фокусники и их марионетки служат особым интересам. Некогда существовало американское подполье — но уже никто не знал, где точно гнездится враг. Кто, скажем, ответствен за Депрессию Ликвидности, превратившую коттеджные городки в заброшенные свалки? Кто виноват в нарастающей пресыщенности населения США, склонного воспринимать страну осаждённой крепостью, которую стерегут легионы наёмных копов, джипси-копов, рентакопов, отряды закованных в униформу убийц, отделяя богачей от бедняков?

Сеть оттеняла доступную непосредственному восприятию картину. Пропаганда сторонников войны. Манеры речи, популяризированные персонажами телешоу. Расхожие фразочки, целенаправленно смоделированные телесценаристами. Медиа наводнены интеллектуалами-мошенниками, художниками-мошенниками, целителями-мошенниками. Мошенник на мошеннике едет и мошенником погоняет. Весь этот мусор сыпался из великого рога сетевого изобилия. Вот какая-то знаменитость ввязалась в скандал — и выясняется порой, что она и живым человеком-то не была, но чисто цифровым созданием.

Мимолётный, менявшийся день ото дня автопортрет нации. Люди стали пикселями в картинке из вайфайного сигнала.

И вдруг, в застывшем мгновении ока, пронизавшем ослепительной вспышкой его личный ментальный космос, Остроглаз понял, почему он решил остаться со Стейнфельдом и сражаться за Стейнфельда.

Потому что всё это...

... копы ВА в жукокрылых шлемах, столкновение с истинным хищником, с недвусмысленным воплощением зла...

... всё это было на самом деле.

Бонхэм стоял в очереди, созерцая перекрытую пластиковым щитом металлическую стену. Пилоты прозвали стены Колонии переборками, а раздражённые Колонисты обзывали пилотов переборчивыми болванами; с началом блокады это прозвище изменилось до переборчивых блокадников. Бонхэм считал стену стеной, даже когда работал на челноках, стыковавшихся со звездолётами; там переборки были стенами, и только-то. Он не любил жаргон НАСА, он не любил работать на НАСА, и он поклялся, что вообще бросит работать на кого бы то ни было вне Колонии. На такой риск он не подписывался. Русские вот-вот могут перейти от блокады к следующему логичному шагу: стрельбе по звездолётам, и в этих условиях Бонхэм отнюдь не собирался рвать жопу за ежемесячную лишнюю пригоршню новобаксов.

На одном уровне личности Бонхэм блуждал по цепочке гневных свободных ассоциаций. С другого, ярусом ниже, — следил за тем, как очередь протискивается в универмаг, и размышлял: Когда я туда доберусь, останутся рожки да ножки. Должен же я забраться туда допрежь их.

Он оглянулся через плечо, заметил Карадина с Калафи дальше по коридору, тоже в очереди. Просигналил им рукой: Я начинаю акцию протеста, вы со мной?

Карадин с Калафи выразили согласие. Они признавали его за лидера. Это хорошо.

Тогда Бонхэм глубоко вдохнул, выступил из очереди и подошёл к турникету, не обращая внимания на сердитого клерка. Обернувшись и поглядев на толпу, он истошно завопил:

— Люди! Хотите знать, что тут на самом деле творится? Они делают вид, что из-за блокады припасов в обрез, а сами Админы забирают себе всё, что хотят! Мы никогда не получим своего, если не возьмём его сами!

Очередь опасливо, неуверенно озиралась на него. Но кондиционер в коридоре работал хреново, они уже полтора часа тут простояли, очередь двигалась с проворством умирающей стоножки, а им всего-то и нужно, что купить туалетной бумаги да белкового концентрата, ну, может, немного кроличьего мяса или замороженного апельсинового сока...

И когда Карадин с Калафи присоединились к нему, когда они трое отшвырнули в сторону клерка, прорвались через турникет и начали мародёрствовать, — все в грёбаной очереди последовали их примеру. Бонхэма захлестнула и понесла на острие погрома волна сдобренного адреналином наслаждения.

Мародёры вопили, визжали, метались, яростно набивали тележки и сумки, а набрав, сколько могли с собой унести, прошмыгивали обратно мимо кассы. Они опрокидывали стеллажи с консервами просто потому, что банки, падая на пол, весело громыхали и с оглушительным звоном разбивались. Охранник — старик в униформе — с перепугу забился в угол.

Но частью сознания Бонхэм размышлял, куда запропастился Молт, и прислушивался, не зазвучат ли усиленные динамиками голоса эсбэшников.

Поэтому он выбрался из универмага, набив тележку доверху, как раз в тот момент, когда сливки уже были сняты, а толпа после озорного злорадного детского веселья ударилась в конкретный шабаш. Бонхэм свалил лучшую добычу в сумку, перебросил через кассу и пролез сам. Не прошло и тридцати секунд, как появились эсбэшники. Камеры наблюдения изогнулись на гусиных шеях, глядя Бонхэму вслед.

— Как жаль, что вы не успели узнать Париж, — сказал Бессон.

Они сидели у окна в кафе, в Восемнадцатом округе: Остроглаз, Дженкинс и Бессон. Глядя на Бессона, Остроглаз вспоминал портреты Бодлера: у Бессона была крупная голова, старомодная стрижка, суровые обвиняющие глаза, усталый рот и манеры потрёпанного жизнью певца богемы. Бессон носил старомодный жилет из акульей кожи и узкий аккуратный галстук; на тонкой груди его висела золотая цепочка. Часов на цепочке не было: Бессон продал их год назад, когда русские осадили город, и начался голодный мор. Обувь его была подметана вручную — трижды, по всей длине подошвы, и Бессон прилагал немалые усилия, зачерняя ваксой следы ремонта. На жилете не хватало трёх кнопок. Бессон зарос бородой, под ногтями у него виднелись грязевые полумесяцы. Но он оставался элегантен. Вопреки всему.