Полнолуние для магистра

* * *

Не сказать, чтобы сад безмерно восхитил Лику, представляя собой нечто необыкновенное. Успевшей вдоволь побродить по дорожкам Петергофа, а ещё больше — Павловского парка, с его нарочитой запущенностью, отсутствием чёткой планировки и стриженных нещадно кустов, ей Букингемский сад показался чересчур парадным, начиная от идеально подстриженных густых ковровых газонов на бескрайних полянах и заканчивая флагштоками на аллеях.

Пирамидки, идеальные шары, прихотливо изогнутые спирали кустов воспринимались как курьёзы, но с оттенком жалости. А вот клумбы… великолепны. Первые тюльпаны, нарциссы, розы, колокольчики; а дальше — поляны с рододендронами и камелиями, среди которых, к великому изумлению гостьи, бродил невозмутимый гусь… А ещё дальше — великолепное озеро. Подозрительно правильной формы, с молоденькими, ещё не разросшимися ракитами вдоль берегов, с камышовыми зарослями и… шеренгой розовых фламинго, неспешно вышагивающих по воде. Этот уголок оказался настолько прелестен, что Лика великодушно простила принцу-регенту его непонятное приглашение, крадущее, что ни говори, львиную часть времени, которого у неё в этом мире осталось так мало. Она всё же успела полюбоваться на кусочек настоящего Лондона. И очень хорошо, что Его Высочество внезапно оказался чем-то занят.

Помощник секретаря, встретивший её полчаса назад на въезде в королевскую резиденцию, рассыпался в извинениях и предложил, пока Его Высочество не освободится, прогуляться по саду. Какое-то время он усердно исполнял обязанности проводника, но буквально минут через пять променада их настиг мальчик-курьер с сообщением, что Ликиного спутника срочно вызывают. Джентльмен, имени которого она так и не запомнила — оттого, что не разобрала — побледнел, позеленел, невнятно извинился и исчез. Не забыв, впрочем, указать на одну из аллей и скороговоркой сообщить, что, дескать, дабы не заблудиться на просторах, нужно строго её придерживаться: она пронизывает сад по прямой и выводит к центральному входу заднего фасада дворца, где гостью совсем скоро непременно встретят. Гостья только пожала плечами. Да ради бога. Не слишком-то это вежливо — бросать даму одну в незнакомом месте, но тут ведь все вокруг — птицы подневольные, летят, куда велят. А она уже большая девочка, в трёх соснах не заблудится.

Потом, не спеша, прошлась мимо дивных полян, усеянных пирамидками, конусами и шарами кустов, мимо рододендронов и камелий, поздоровалась с гусем, восхитилась фламинго и, вскоре после встречи с прекрасными птицами, вышла к беседке на краю небольшого пруда.

Где и увидела умирающего старика.

Он сидел, прислонившись спиной к колонне, хватая воздух губами, задыхаясь, шаря по груди… и некому было расстегнуть ему хотя бы воротник, чтобы облегчить последний вздох. Впрочем, вряд ли одежда стесняла его: старый камзол болтался, как на вешалке, худые запястья торчали из рукавов как палки… Стряхнув оцепенение, Лика рванулась к нему, попыталась поддержать за плечи — он уже начал бессильно заваливаться на бок — и почувствовала, что под камзолом-то, кроме костяка, практически ничего нет, такой он был невесомый. Съехавший парик всё же слетел с его головы, распушились на ветру короткие седые волосы, густые, ухоженные… Лика невольно задержала взгляд на этой стриженной гриве старого льва. А когда посмотрела ему в лицо — выцветшие голубые глаза уже ничего не видели.

— Нет… — сказала она растерянно, а затем с нарастающим отчаяньем: — Нет, нет, НЕТ! Ведь так нельзя! Что же это такое?

Больше всего её убило то, что величественный и красивый, несмотря на нездоровую худобу, несчастный старик умирал здесь в полном одиночестве, всё это время, пока она бродила тут и восторгалась цветочками, брюзжа что-то о слишком академической планировке. А он был один. Всё это время. Один. Ни слуги, ни сопровождающего… И ведь наверняка сам не из простых, потому что старинный камзол на нём хоть и старый, но богатый, расшит золотом. Должно быть, любимый костюм его молодости. Она представила, как ему стало нехорошо; как он присел перевести дух, там же, где стоял; как на него накатило понимание: всё, конец. Приближается Нечто, страшное, неотвратимое. И мужественно встретил это Нечто, хотя, должно быть, душу затопил ужас. И ведь ни одна сволочь не поспешила на помощь, не подержала за руку, не заплакала: «Мы с тобой!»

В отчаянье она била кулаком по колонне и твердила:

— Нет! Нет! Нет!

Не замечая, как на мраморе расплывается алая клякса.

В какой-то момент ей показалось, что огромная волна нахлынула на неё, потащила… отхлынула. Оставив, несчастную и избитую о гальку, на берегу.

Нет. Не на берегу. В карете.

Той самой, которую прислал за ней Его Высочество Георг Август Фредерик, принц-регент. Той самой, в которой она почти час наслаждалась прогулкой, видами из окна, ощущением сказки, временно даже перекрывшим тоску из-за предстоящего расставания с этим миром и Рихардом. Она вновь сидела на обитом белым сафьяном диванчике, чувствовала лёгкую качку от езды… и как тогда, в первый раз, у неё мёрзли ноги в чересчур лёгких туфельках. Невесомых, слишком тонких, почти бальных, но единственных, подошедших к этому платью и к приёму во дворце.

Стоп.

Как тогда, в первый раз…

Хронодар?

Её вновь сместило во времени. Только уже не ради неё самой… Вздор! Именно по её желанию и хотению, по велению сердца, разрываемого жалостью и стыдом! Всхлипнув, она прикусила руку в перчатке. Не рыдать. Только не рыдать. В кои-то веки она получила возможность вмешаться в событие сознательно, и теперь прошляпить подобное будет с её стороны преступлением. Думать. Думать. Не изображать заполошенную ворону, распугивая окружающих неадекватностью, а… Естественнее себя вести! Чтобы просто успеть, просто застать старика живым; возможно, позвать на помощь…

Она нашла в себе силы сдержанно, с достоинством, как в первый раз, поклониться и подать руку встречавшему её молодому человеку; вновь не разобрала его фамилии; спокойно отпустила на все четыре стороны после набега мальчика-курьера. Едва дождавшись, когда их спины скроются за деревьями, подхватила подол платья и помчалась по уже знакомой аллее. Но сейчас ей было не до цветов и гусей.

Она успела.

Величественный старик, даже в глубокой дряхлости свой не растерявший былой красоты и мужественности, поднимался со скамьи, установленной в беседке. Должно быть, любовался лебединой парой, пересекающей пруд. Вот он повернул седую голову, увидел спешащую к нему Лику, как-то растерянно улыбнулся… и напялил коротенький парик с буклями и косичкой, который, оказывается, держал в руках всё это время. Шагнул вперёд.

И вдруг схватился за сердце. Осел на каменную ступеньку.

— Прошу извинить, милая леди…

Даже шёпот его был звучен и красив.

Лика не слишком грациозно шлёпнулась рядом и схватила его за руку. Потому что все несколько минут своего полоумного бега думала только об этом: успеть взять его за руку. А что будет дальше — абсолютно не представляла. Просто не думала.

Но теперь слова так и посыпались у неё с языка.

— Не смейте умирать, слышите?

Она всё-таки рванула распашной воротник его рубашки, облегчая дыхание, и заговорила торопливо, сбивчиво:

— Вы даже не представляете, что я сейчас ради вас натворила. Я время повернула вспять, понимаете? Потому что это… несправедливо, неправильно — умирать старикам в одиночестве, да и вообще умирать. Не надо умирать, прошу вас, живите! Я так хочу, в самом-то деле, и вы хотите, и те, кто вас любит… Не может же быть, чтобы вас никто не любил?

Она бормотала всякую чушь, а он слушал, слушал, прикрыв глаза, тихо улыбаясь, так же, как прежде, прислонившись спиной к колонне… Но щёки его не спешили, как тогда, наливаться восковой желтизной, напротив: на скулах пробился слабый румянец.

Приподняв веки, он глянул на неё лучистыми добрыми глазами, и Лика поперхнулась каким-то очередным утешительно-протестующим словом. Что-то с ним было не так. Какой-то неправильный старик. И, в общем-то…

Уже не умирающий.

Уже не старик.

Она в смятении замолчала, поняв, что, собственно, произошло. Уставилась во все глаза на мужчину лет шестидесяти, но ещё достаточно крепкого: несмотря на худобу, он был достаточно широкоплеч, высок… Последнее обнаружилось, когда тот с лёгкостью поднялся на ноги, мало того: подхватил её под локоть и без всякого усилия помог встать.

Статен, словно бывший военный. Строен. Крепок. Живее всех живых.

Он опять снял парик, повертел его в руках и, усмехнувшись, забросил в кусты. Пригладил пятернёй пышную рыжеватую с проседью гриву.

— Вы чудо, юная леди. Просто чудо.

«…Второй!» — звонко крикнули у неё в голове. И зазвенел, и покатился по далёкой-далёкой ночной поляне русалочий смех. «Успела! Успела! Успела!»

— Ы-ы-ы… — завыл кто-то гневно совсем рядом…

Промелькнуло, едва не сбив её с ног, что-то чёрное. Это чёрное повалило и, как сперва показалось Лике, принялось душить нечто белое, полупрозрачное, но очевидно, обладающее и весом, и плотностью, поскольку придушить себя не давалось. Чёрное пятно, оказавшееся человеком, энергично двинуло аморфному противнику куда-то кулаком — может, в несуществующие зубы, может, в живот — и, кажется, удачно. Потому что буквально через несколько секунд человек поднялся с примятой травы, тряхнул зеркально сверкнувшим в его руке шаром и торжествующе крикнул: