Полный финиш
Шрифт:
— Я? Я-то там вообще не пришей кобыле хвост! Я этого Рощина и в глаза-то не видел!
— Ничего, — махнула рукой я. — Поглядишь.
Саша помял в руках пригласительный, а потом взглянул на меня как-то исподлобья, отчего его глаза показались темными и какими-то… тускло мерцающими, что ли, и вымолвил:
— Хорошо. Пойду. Но только с одним условием.
— Каким?
— На банкете ты будешь пить только шампанское.
Глава 8 Кальмар на стене ресторана «Жемчужный сад»
Ресторан «Жемчужный сад» светился и
Эдуард Сергеевич Рощин сиял.
Сидя во главе стола, в великолепном белом костюме, с бриллиантовыми запонками и по-старинному набриолиненными волосами, он походил на салонного лорда из элитного английского клуба образца начала века.
По его лицу никто бы не предположил, какое беспокойство снедало его накануне, да и в день юбилея тоже. Впрочем, Эдуард Сергеевич всегда славился отменной выдержкой и самообладанием.
Я сидела рядом с ним. Платье, взятое напрокат в магазине-салоне с характерным названием «Андроник», в самом деле было великолепно, так что в этом плане у меня все было хорошо.
Плохо было другое: Воронцов, сидящий в нескольких метрах от меня, все время бросал настороженные взгляды в моем направлении. Как будто я такая-сякая, падшая женщина, и все такое…
Плохо было и другое: этой ночью мне снова приснился кошмар. Подробностей этого жуткого сновидения я не помнила, но при одном воспоминании о нем у меня в мозгу словно начинал ворочаться огромный скользкий спрут, посылая во все стороны упругие флюиды животного страха…
Спрут? Или кальмар? Кальмар ведь — тоже спрут?
Тогда, ночью, я пыталась бороться с этими прямо-таки кафкианскими ужасами всеми доступными мне способами, за исключением алкогольного: этот-то, как я уже уяснила на собственном печальном опыте, только усугублял положение. А способы борьбы с ужасами традиционно включали в себя сексуальные истязания Саши Воронцова, который, хоть и всегда проявлял великолепный темперамент, на этот раз уполз от меня в ванну на четвереньках, да еще заперся на щеколду. Чтобы я, стало быть, не покушалась на его измученную добродетель еще раз.
Напрасно. Мне уже и самой ничего не хотелось: налипала тяжелая сонная дремота, в которой сдавленно роились какие-то растрепанные обрывки… даже не мыслей, а каких-то бесформенных жужжащих отголосков, похожих на ополоумевших перепуганных шмелей.
И потом я провалилась…
И потом я провалилась в нарастающее гулкой колодезной бездной забытье, которое и сном-то назвать язык не поворачивается.
А наутро, проснувшись и заглянув в глаза просочившемуся в комнату солнечному
лучу, я сказала, не глядя на Сашу Воронцова:— Что-то случится… что-то случится, у меня нехорошее предчувствие. Нервы, что ли, подлечить… но они у меня вроде никогда особенно не шалили.
— Если не считать поезда, — отозвался Александр. — Я никогда не забуду, как ты тогда, утром, когда нашли тело этого Денисова… схватила меня за руку… Я думал, что сейчас ты просто сломаешь ее.
…А теперь, когда я сидела рядом с Эдуардом Сергеевичем Рощиным, бок о бок с начальником его охраны Сергеем Дубновым, казалось, что в этот блистающий огнями великолепный зал со столами, уставленными всем, что только мог дать благодушествующий и щедрый летний Сочи, — что в этот зал никак не может проникнуть смерть. Просто нет ей тут места, и все.
Несмотря на предупреждения Воронцова, я все-таки вынуждена была выпить два бокала шампанского и немного белого вина.
В голову слегка вступило, и я некоторое время сидела как в столбняке, ожидая, что, быть может, снова придет та самая загадочная дурнота, появлявшаяся невесть откуда и непонятно почему, и точно так же — по-английски — удалявшаяся и распускавшая тиски на горле.
Впрочем, скоро я и думать перестала об этом. Единственное, что омрачало мое настроение, так это то, как смотрел на меня Воронцов. Сначала это меня огорчало, потом начало бесить.
Да что я, его собственность, что ли?
…Хорош бодигард. С двух бокалов шампанского и бокала вина начинает пороть горячку, как молоденькая девчушка на вторых в жизни танцах.
Я повернулась к Рощину. Возле него, опершись на плечо, стоял какой-то плешивый старикан в черном костюме, перемазанном в соусе, и говорил, запинаясь через слово и пьяно закатывая глаза:
— Вы… высегда был уверен, что вы… выразить в-вам свое глубочайшее пыри…знание в совершеннейшем почтении… в общем, Эдик, хватит халабудить, ежкин крендель… давай лучше завалимся наверх, там девчушки выплясывают… и вы… выпьем по водочке.
— Опять ты, дядя Жора, нажрался, — с бледной улыбкой сказал Рощин.
— Не надрался! Не нажрался!! А — нажорался… а-а-ат слова «Жора»! — И дедок захохотал, в высшей степени довольный своей остротой. Потом перевел взгляд на меня и, подпрыгнув на одной ножке, пропел: — Бо…до… додрый… бобрый день, мадмазель-стриказель бараньи ножки! Вы не глядите, шта-а-а я нимнога эта… выпил. Я не пью, нет! Не-е-ет, не пью. Просто у моего племянника день такой… ну вот родился он сегодня. А его папаша… мой братец покойный, Сережка… непутевый был… непутевый, — старикан закатил глазки, — а Сережка-то всегда грил, шта-а… вот…
Что он хотел сказать про непутевого Сережку, отца г-на Рощина, осталось покрыто мраком, потому что вмешавшийся в разговор Дубнов довольно бесцеремонно перебил старика словами:
— Георгий Ильич, я же говорил тебе: веди себя прилично. При-ли-чно.
— А я… ик! — как себя в-ви-иду?
— А ты — как всегда. Кто вчера пошел в молодежную дискотеку «Синьор Помидор» и раздавал пригласительные на сегодняшнее торжество? А потом взял да и разбил два зеркальных стекла… говорил, что туда посадили по обезьяне, чтобы тебя, стало быть, передразнивать?